Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Нацумэ Сосэки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2
В самом начале я говорил, что в то время мы с Мацумура Такэси сидели в комнатке площадью в шесть татами на втором этаже лавки деревянных сандалий на окраине города, никуда не ходили, ничем не занимались и отчаянно нуждались.
Вообще-то в разных видах убожества есть какая-то доля счастья; вот и тогда по крайней мере была весна. Есть один секрет, который знают только бедные: с конца зимы и до начала лета они хорошо зарабатывают. Ну, скорее, у них просто есть такое ощущение. В это время можно отнести в ломбард то, что было совершенно необходимо зимой: тёплую куртку хаори, кальсоны, а в крайнем случае и постельное бельё, и очаг хибати. Вот и мы, под воздействием такого состояния отставили прочь беспокойные мысли о том, что будет завтра, откуда возьмутся деньги, чтобы в конце месяца заплатить за проживание, и немного перевели дух. Такое наступило время, что захотелось сходить в баню (давненько не были), постричься, а в харчевне съесть не надоевший суп из протёртых бобов мисо, а сасими, да ещё и рюмочку пропустить.
Однажды, когда я в хорошем настроении вернулся из бани и с маху сел за наш переломанный стол, Мацумура Такэси, остававшийся до этого в комнате один, спросил меня с каким-то странным возбуждённым видом:
— Послушай, тут на моём столе медяк в 2 сэн оказался — это ты его положил? Откуда он взялся?
— A-а, да, я. Недавно покупал сигареты, дали на сдачу.
— А в какой табачной лавке?
— Да рядом с харчевней, что держит та бабка; и дела у неё, вроде, не очень.
— Вот оно как…
И Мацумура погрузился в свои мысли, но затем снова стал настойчиво спрашивать про этот медяк:
— Слушай, а когда ты брал сигареты, там других покупателей не было?
— Точно не было. Нет. Да не должно было быть: в это время бабка обычно ложится поспать.
Выслушав это, Мацумура вроде бы успокоился.
— А ещё, в той лавке кроме бабки есть ещё кто-нибудь, не знаешь?
— Вообще-то, я с ней в хороших отношениях. Её угрюмая физиономия как раз подходит к моим неестественным наклонностям, потому мне хорошо известно, что делается в лавке. Там кроме неё есть ещё более нищий старик, и больше никого. А ты что это спрашиваешь? Там, часом, никто не умер?
— Да ладно, есть одна причина. Кстати, раз ты уж так хорошо всё знаешь, не расскажешь ли о лавке ещё немного?
— Да не вопрос. У старика со старухой есть дочь; я её раз или два видел — выглядит ничего, миленькая. И ещё: говорят, что как будто она выйдет замуж за раздатчика еды, надзирателя в тюрьме. Этот надзиратель вроде бы живёт неплохо; благодаря ему табачная лавка не разорится, как-то протянет ещё; когда это бабка говорила…
Я принялся рассказывать о том, что знал про табачную лавку, но к моему удивлению Мацумура Такэси, который только что просил меня об этом, казалось, совершенно перестал слушать. Он встал и заходил по нашей узенькой комнатушке из угла в угол, точно как медведь в зоопарке: туда-сюда, туда-сюда.
Жили мы вместе и вели себя довольно импульсивно; не было ничего необычного в том, чтобы в ходе разговора вдруг вскочить на ноги, но в этот раз поведение Мацумура было таким необычным, что заставило меня замолчать. В такой манере он ходил по комнате где-то минут тридцать, а я молча и с интересом за ним наблюдал. Если бы кто-то посмотрел на происходившее со стороны, то непременно подумал бы, что мы посходили с ума.
Тут я почувствовал, что проголодался; время было как раз ужинать, а у меня с момента похода в баню и маковой росинки во рту не было. Я спросил Мацумура, продолжавшего метаться как сумасшедший, не хочет ли он сходить в харчевню, но тот ответил:
— Извини; может один сходишь?
Ну и ладно, я так и сделал.
Когда я наелся и вернулся обратно, то обнаружил странную сцену: Мацумура позвал массажистку, которая разминала ему плечи. Это была наша хорошая знакомая, молодая учащаяся школы слепых и глухих; как обычно, она болтала без умолку.
— Ты не думай, что я шикую! В это свой резон есть. Ладно, ты ничего не говори; по ходу дела всё поймёшь…
Мацумура предупредил мои слова, не дав себя упрекнуть. Ведь только вчера был разговор со старшим клерком ломбарда, который в общем-то нас обобрал, но наконец у нас в руках оказались 20 иен, и были они общим капиталом для совместного проживания, так что 60 сэн на массажистку было совершенно явным шикованием. Помнится, у меня возникло какое-то странное чувство в отношении такого необычного поведения Мацумура. Я сел за свой стол, взял в руки купленную в букинисте подержаную книжку карманного формата, из тех, что выпускает издательство «Коданся», и сделал вид, что погрузился в чтение, а на самом деле потихоньку смотрел — что будет делать Мацумура.
Когда массажистка закончила свою работу и ушла, Мацумура сел за свой стол и принялся читать что-то написанное на клочке бумаги. Вскоре он достал из кармана другой обрывок и тоже положил его на стол. Оба были тонкими и квадратными, со стороной где-то в 2 сун,[47] и на одной стороне каждого виднелись бисерные значки. Он принялся внимательно сравнивать их, а потом взял карандаш и стал писать и стирать, писать и стирать что-то на полях газеты.
Пока он этим занимался, на улице включили фонари, в лавке напротив, где продавали соевый творог тофу, опустили ставни; исчез поток людей, что шли на какой-то храмовый праздник; послышался заунывный голос флейты, в которую дул продавец китайской лапши соба; в общем, наступила ночь, а Мацумура, забыв обо всём, и даже о еде, был с головой погружён в свои непонятные дела. Я молча постелил себе постель и лёг с книжкой в руках; хоть и скучновато было читать её ещё раз, ничего другого не оставалось.
— Слушай, у нас, вроде, где-то карга Токио была? — спросил вдруг Мацумура, повернувшись ко мне.
— Да нет, кажется не было. Можно спросить внизу у домохозяйки.
— Ага, ага…
Он немедленно встал, спустился вниз по скрипучей лестнице и вскоре вернулся, неся складную карту
