Разбитое сердце королевы Марго - Екатерина Лесина

И Маргарита тоже желала танцевать, однако матушка, строго глянув, велела вести себя так, как подобает принцессе. И брат, окинув Маргариту недовольным взглядом, будто самим своим присутствием она мешала ему насладиться празднеством, сказал:

– Вы слишком вольно себя ведете, сестра.

Маргарита едва не расплакалась от обиды, ведь ей так хотелось понравиться брату…

Когда пиршество закончилось, появилась большая группа музыкантов-сатиров и нимф, девушек невероятной красоты… и Маргарита спросила:

– А я буду такой же красивой? – До того дня все, с кем случалось ей говорить, включая зловредного принца Жуанвиля, так и не простившего Маргарите, что выбрала она не его, уверяли, что она рождена красавицей и с каждым днем ее красота становится лишь ярче. И ныне ей отчаянно хотелось, чтобы и матушка, и строгий брат улыбнулись и сказали, что Маргарита непременно будет такой же, как сии нимфы, а то и прекрасней, потому как она – принцесса.

Однако матушка сказала:

– Ты не о том думаешь, Маргарита. Красота преходяща.

Сама она, если и была когда-то красива, после многочисленных родов, а также от излишеств в еде красоту утратила. Матушка, будучи невысокого росту, сделалась полна и одышлива. Она сильно потела, и самые лучшие ароматические масла, которыми она щедро умащала волосы, кожу, не способны были заглушить запах пота. Пышные платья делали матушкину фигуру еще более безобразной, чем-то напоминающей пивной бочонок.

– Какая разница, – отмахнулся братец, увлеченный чудесным танцем.

И верно, сей вечер мог бы стать вовсе огорчительным для Маргариты, но вдруг начался дождь. Потоки воды хлынули с неба, еще недавно чистого. Блеснула молния, потом другая, заглушая музыку, грянул гром… порыв ветра едва не опрокинул стол…

Кто-то закричал.

Завыли псы.

И стало так темно… Маргарита боялась темноты… она так боялась темноты, что сама не поняла, как оказалась под столом. Кругом же гремело, кричало… метались тени, представлявшиеся Маргарите едва ли не бесами, что вышли из преисподней, чтобы утащить ее, своевольную себялюбивую девицу с собой.

От страха она заплакала.

И плакала, казалось, целую вечность, звала матушку, брата, кого-нибудь… она почти поверила, что навсегда останется в ненадежном своем укрытии, когда кто-то огромный, и в первое мгновенье показавшийся Маргарите ужасным, вытащил ее из-под стола.

Маргарита закричала.

– Она здесь! – Голос, в котором не было ничего человеческого, оглушил. – Принцесса здесь!

И только тогда Маргарита осознала, что держит ее вовсе не бес, не сказочное чудовище, а обыкновенный человек, стражник из тех, которые повсюду сопровождали матушку, брата. Она вновь расплакалась, на сей раз от величайшего облегчения. И плакала, вздыхая, размазывая слезы, пока ее несли на баржу, где передали на руки служанкам матушки.

Та была в ярости.

– Посмотри, Маргарита, на кого ты похожа! – Она отвесила дочери пощечину. – Ты выглядишь как свинарка, а не как принцесса!

Маргарита разрыдалась, не столько от боли, хотя пощечина была болезненной, сколько от невероятного огорчения. Ей-то представлялось, что матушка волнуется.

Переживает.

И мечется, спрашивая всех, где же Маргарита. И что появлению ее, чудесному спасению от грозы, она обрадуется. Быть может, обнимет, сбросив маску равнодушия, и погладит по спутанным волосам, скажет, что ничего страшного не случилось…

Действительность редко соответствовала ожиданиям Маргариты.

Пожалуй, именно тогда она осознала, что матушка ее не любит.

И Маргарита самозабвенно рыдала, пока лицо ее не опухло от слез, а голос не сделался сиплым, старушечьим.

– Выглядишь отвратительно, – брезгливо произнесла матушка, которая заглянула, чтобы проверить, как исполняются ее приказы. И служанки, страшась гнева королевы, злопамятности ее, низко склонили головы. Но во взглядах их Маргарите виделась насмешка. – Ты позоришь весь наш род…

И матушка вышла, оставив Маргариту наедине со слезами и ночными кошмарами.

Ей снилась гроза. И теперь молнии, все, какие были на низком небе, летели к ней, желая уязвить, испепелить. Черная же земля раздавалась, выпуская кривоватые, искаженные фигуры, не то людей, не то демонов. Они тоже желали схватить Маргариту…

Проснулась она больной.

И остаток пути, к вящему матушкиному неудовольствию, провела в постели, почти не вставая. Матушка, которая испытывала лишь раздражение – дочь всегда была чересчур капризна, своевольна, – заглядывала ежедневно, желая убедиться, что болезнь ее – не есть притворство.

В Париже Маргарите стало легче.

Ее несказанно удивил, поразил этот город, о котором ей столько доводилось слышать, что от отца – а рассказывать он умел, не важно, о балах ли, о турнирах; что от служанок. Они о Париже говорили шепотом, с придыханием и восторгом…

И Маргарита глядела.

На узкие улочки, с трудом умещавшие толпу – все желали воочию узреть короля, королеву-мать и саму Маргариту. И люди эти любили ее!

Она чувствовала их обожание всей кожей.

Она купалась в нем, оживая, как оживает завядший цветок, получив столь желанную ему влагу. И на губах Маргариты вновь появилась улыбка. Приветственные крики оглушали ее, и голоса толпы сливались в гул, мешались, отчего казалось, что все эти добрые люди зовут именно ее.

Ей признаются в любви.

Правда, в самом дворце все было иначе. Огромный Лувр очаровал Маргариту, она видела его не домом, а живым существом, исполненным любопытства. Лувр приглядывал за всеми своими обитателями, коих было превеликое множество, и Маргарита не избежала его интереса. Впрочем, девочку, только-только вступившую в тот хрупкий возраст взросления, когда в детском теле уже просыпается женская душа, он счел мало интересной.

Матушка же, оказавшись в своих владениях – а Лувр она полагала законной своею вотчиной, – преобразилась. Исчезла улыбка, которая на полном лице ее казалась ненастоящею, а само это лицо обрело выражение брюзгливое, раздраженное. Голос сделался скрипуч.

А взгляд – холоден.

– Веди себя достойно, – сказала матушка, передавая Маргариту на руки служанкам. Нынешние, в отличие от прежних, помогавших Маргарите в пути, были столь же холодны и преисполнены чувства собственного достоинства, будто были и не служанками, а родовитыми госпожами, ей не понравились. Как и она им.

Служанки, прожившие во дворце не один год, разбиравшиеся в хитросплетениях местных интриг едва ли не лучше, нежели сами интриганы, живо сообразили, что Маргарита – слаба. Безразлична и матери своей, более занятой попыткою удержать власть, и царственному брату. Служанки сплетничали о католиках и гугенотах, о любовниках и любовницах, фаворитах и фаворитках, спеша поделиться последними новостями. Маргарита мешала… она была тиха, ненавязчива, но то, что им выпало служить ей, приводило их в величайшее раздражение. И раздражение это женщины, недостаточно обласканные судьбой, по их собственному мнению, спешили выместить на Маргарите. Расчесывая, они дергали волосы, порой выдирая целые клочья, щипали, толкали, затягивали шнуровки платьев так, что Маргарита едва могла дышать…

Она терпела.

Она жаловалась матушке, но та вновь отмахивалась от жалоб, говоря, что Маргарите не след тратить драгоценное ее время на пустяки… что ж, признаться, девочка ничего другого и не ожидала. Она принимала холодность матушки с дочерней покорностью.

Время шло.

Маргарита взрослела.

Ее по-прежнему мучили кошмары, к которым она постепенно привыкла, как привыкла к материнской нелюбви и равнодушию людей, ее окружавших. И теперь главным врагом ее стала скука. Она была слишком мала, чтобы получать удовольствие от интриг или же игры во власть, что являлось обыкновенным времяпрепровождением для обитателей Лувра, также и многие другие развлечения оставались Маргарите недоступны.

Она и знать о них не знала, запертая в своих покоях наедине со Священным Писанием, философскими трактатами и собственными нехитрыми мыслями.

Но однажды все переменилось.

Случай этот не стоил бы внимания, поелику был обыкновенен для Лувра, где царили нравы весьма вольные, если бы не переменил мировоззрение Маргариты.