Русский код. Беседы с героями современной культуры - Вероника Александровна Пономарёва-Коржевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ДО: Я согласен с вами, конечно. Человек с определенными духовными, творческими, умственными достижениями всегда создает преемственность, создает себе наследников в другом времени, в других условиях. И помогает им состояться. Но при этом он не может изменить всерьез к лучшему тот средний культурный стандарт, который все равно подчиняется пошлости, унификации, подчиняется каким-то примитивным заимствованиям. То есть среднего человека и бытовуху, так сказать, Достоевский никогда не сможет победить.
ЭБ: Читали ли вы книгу Владимира Мартынова «Зона opus posth, или Рождение новой реальности»? Там есть очень показательная таблица. Там сперва пророчество, потом разговор о пророках. Потом секуляризованное представление чего-то сакрального. Потом уже убираем сакральность, оставляем секуляризацию, потом симулякры – и все. Это линия всего нового времени. С одной стороны, спорить с вами сложно. Но, с другой стороны, есть же примеры здоровых традиционных обществ. Мне очень интересен Иран. Это пример великой 1000-летней империи с невероятными индоевропейскими культурными кодами, отличными и от тюркского мира, и от традиционного восточного. И совсем недавно, по историческим меркам, там был другой мир – почти легализованная проституция, девушки в мини-юбках, танцы, американские кинотеатры. А уже несколько десятилетий – совершенно другая жизнь. И я вижу, насколько интересно там развиваются и кино, и литература, и философия, и архитектура. Там богатая жизнь. Там есть политическая оппозиция. Там есть своя демократия в каком-то смысле. И там случилась консервативная революция.
А у нас не получится?
ДО: Я думаю, что отличие Ирана от нас связано с тем, что западное поле, которое там было в XX веке, распространялось в основном на большие города. А на остальной территории сохранялась традиционная культура и религия, мало задетая этими модными поветриями. И потом эта традиционная среда перевесила, победила.
ЭБ: То есть там все не так глубоко, как в Турции от Ататюрка.
ДО: Да, но дело в том, что случившийся при Ленине и Сталине слом в сторону своеобразной модернизации был еще глубже, чем даже Ататюрк. Хотя и Ататюрк был довольно радикальным революционером. Но советская власть была бесконечно радикальней всех. Она полностью выкорчевала органику жизни, в частности, провинциальной, религиозной жизни. Сельской жизни, которую теперь какими-то кусочками восстанавливают некоторые люди. Это очень редкое явление. Когда я езжу по стране и захожу на кладбище в каком-то небольшом городке, я радуюсь при виде семейных участков. Таких, где на одном месте похоронены и умершие 100 лет назад, и умершие недавно члены одной семьи. А огромную массу людей XX век переместил, сдернул с места, перемешал.
ЭБ: Возьмем, например, такой чудовищный феномен, как распределение в советских вузах. Выпускника распределяли в другой город или область, и он уезжал, увозя с собой жену и детей. А кладбище, своих предков он забрать с собой не мог.
ДО: И таких волн было несколько: коллективизация, Великая Отечественная, урбанизация, распределения, ликвидация бесперспективных деревень, комсомольские стройки. Огромные затопления и так далее. Поэтому у нас произошел такой огромный слом традиционного общества, более радикальный, чем в Иране, Индии и Китае.
Мне кажется, что наша традиционность в XXI веке похожа на фрески новгородских церквей, которые были сбиты войной и разрушениями. Потом их отдельные великие люди извлекали из мусорных холмов и восстанавливали на огромных стендах в реставрационных мастерских. Они пытались этот паззл собрать из разорванных кусочков, стали складывать из этого какой-то образ. И частями действительно сложили – Нередица и другие знаменитые храмы, Спас на Ковалеве. Вот примерно так и у нас: обрывки, кусочки, какие-то стремления и воспоминания. Это не цельная, мощная, живая среда, которая жила из поколения в поколение. Тут все, к сожалению, хуже. И теперь приходит новая эпоха, приходят другие правила игры, которые для нас выглядят дикими и нелепыми. И в силу причин, которые мы обсуждаем, я не очень верю в то, что мы можем победить просто в лоб. Мы можем победить это новое время или, с другой стороны, мы можем полностью закрыться от него? Или сделать вид, что его нет вообще? Это не получится, мне кажется. У нас просто недостаточно для этого ресурса, ресурса в очень широком смысле слова.
ЭБ: Начиная от количества населения, заканчивая экономикой.
ДО: Да, да. Сколько всего потеряно, сколько людей выбито событиями от революции до перестройки! Но какую надежду я вижу? Приведу аналогию с XX веком, когда приходила предыдущая эпоха – эпоха заводов, больших армий, мировых войн.
ЭБ: Химического оружия.
ДО: Да. Эпоха огромных мегаполисов, автомобилизации, массовой культуры, Голливуда. Она в том или ином виде пришла везде, она состоялась, никто не смог ее отменить или от нее закрыться. Но важно то, что в разных странах она пришла совершенно с разной интенсивностью, с разной степенью полезности или разрушительности. В одних местах эти перемены пронеслись как смерч. В частности, это произошло в России, где урбанизация, индустриализация, коллективизация прошли смерчем по стране. Но есть другие страны, где примерно то же самое случилось более плавно или произошло частично. К примеру, в Швейцарии или в Америке.
ЭБ: Даже в Италии частично, да?
ДО: Да, Сицилия и вообще Южная Италия очень долго сохраняли много аутентичных свойств. И даже Соединенные Штаты, которые в XX веке выступали как главный символ всего нового, модного, радикального.
ЭБ: Одноэтажная Америка никуда не делась, и все эти мужики на GM tracks, настоящие реднеки, в клетчатых рубашках – реальность. Их много, миллионы.
ДО: Да. Если Нью-Йорк или Калифорния – это символ новой жизни и прогресса, то в Техасе сидят консерваторы, а где-нибудь в Юте мормоны с двадцатью женами. А в штате Пенсильвания сидят амиши, которые ездят на телегах и носят кафтаны, и в их общинах XVIII век продолжается. Разные люди разными способами в XX веке отстояли определенную автономию. Они соединили новое со старым. Моя надежда сводится к тому, что и мы в XXI веке немножко успокоимся. Вопреки нашему культурному коду, который определяется радикализмом.
ЭБ: А может быть, как раз и не вопреки. Позвольте такую гипотезу: раз приходит новое время, значит, наш старый культурный код, возможно, по-новому проявит себя. Мы говорили про экстремальность
