Среди волков - Дженнифер Барнс

И если Лэнс говорил со мной, это значило только одно: его уже почти не беспокоило, сможет ли он меня поймать, когда я соберусь удрать, или нет.

Эли издала еще один жуткий вопль, и я закрыла глаза, желая только одного — не слышать ее криков. Заставляя себя сосредоточиться на единственной цели — побеге, я начала красться к окну, двигаясь так, чтобы нечеловеческие звуки, доносившиеся из комнаты Эли, заглушали звук моих шагов. Я свесилась из окна и начала сползать вниз по стене. Не будь я в хорошей форме — благодаря режиму ежедневных тренировок, который я соблюдала с шести лет, — вряд ли я смогла бы спуститься на землю, не сломав себе обеих ног. Но моя отличная физическая форма и отчаянное желание сбежать дополняли друг друга.

Я упала на землю, вскочила и побежала, не останавливаясь. Подчиняясь инстинкту, я путала следы, петляла и меняла направление, чтобы сбить моих преследователей с толку. В лесу текло несколько ручьев, среди которых был один с довольно неприятным названием — ручей Мертвеца, — и я решила перейти через него. Как только я видела свежие следы, я бежала по ним, развязывая мешочек с кайенским перцем, всегда находившийся при мне, над тем местом, где, как я полагала, каждый уважающий себя нюхач смачно втянул бы носом воздух.

И если это не собьет Лэнса со следа, то тогда уже точно ничего не поможет. Все же остальные будут больше беспокоиться об Эли, чем думать обо мне.

В течение нескольких минут я инстинктивно путала следы, пока не осознала, куда бегу и зачем. В последние несколько недель я вела себя как девочка с плаката про хорошее поведение. Я выполнила свои обязательства по сделке с Судьбой, и теперь настала очередь универсума выполнить свои. С моей точки зрения, это выглядело так: я обещала Эли, что не буду пытаться узнать тайну стаи до тех пор, пока не родится ребенок, а она сама будет вне опасности. В данный момент Эли рожала, и мне пришла пора действовать.

Играя роль примерной девочки с плаката, я не позволяла себе активно размышлять о причине беспокойства стаи и не разрабатывала плана действий, но на уровне подсознания я, кажется, всегда знала, куда мне идти, чтобы найти ответ. Пришлых волков на нашей земле не было. Люди нашей тайны не знали. Существовала угроза — внешняя угроза, которую нельзя было устранить с помощью клыков и когтей. Каким бы ни было решение этой головоломки, единственный мой шанс разгадать ее находился примерно в миле отсюда, в самом сердце леса, на самой верхней точке самого высокого холма, возвышавшегося над долиной.

Дом Каллума.

И на этот раз его там не будет, и он не узнает, что я была там, пока я не скроюсь. Потом он убьет меня, но в сложившихся обстоятельствах я была почти абсолютно уверена в том, что мне будет все равно.

Дорогу туда я знала наизусть, хотя у порога Каллума мне доводилось бывать нечасто. Он предпочитал сам приходить ко мне, или в студию, или домой к Эли. Дом Каллума служил для деловых встреч стаи. Дважды в год мы все собирались там: волки, их жены, Эли и я. Это были совсем другие встречи, не такие, как ритуальный гон стаи, когда обры сбрасывали человеческую кожу и позволяли своей волчьей сути порезвиться на славу.

Этих встреч я чуралась как чумы, но на тех, которые проходили в доме Каллума, я должна была присутствовать. Они всегда носили на себе какой-то отпечаток бюрократизма, как будто кто-нибудь из обров, столпившихся в доме, мог забыть — хотя бы на секунду, — что наша жизнь была отнюдь не самой демократичной. Мое появление — и еще появление Эли, до того как она вышла замуж за Кейси, — делало меня в мире оборотней персонажем совершенно уникальным. Особей женского пола, принадлежавших к роду людей, до тех пор, пока их не метили и официально не объявляли подругами волков, в дом Каллума вообще не приглашали. И не принимали в члены стаи. И уж конечно, стая не удочеряла их на церемонии, как тех детенышей, чьи матери погибли во время родов.

И их точно наметил сам вожак стаи в нежном четырехлетнем возрасте.

Короче говоря, путь к жилищу Каллума, святая святых нашего сообщества оборотней, девочка вряд ли могла просто так взять и забыть — и я добралась туда за рекордно короткое время. Поскольку я не была полной идиоткой, то, подойдя ближе, остановилась и несколько минут простояла, не шелохнувшись, прислушиваясь к окружающим звукам. Для человеческого существа слух у меня был очень хороший, да и остальные чувства прекрасно развиты, и я задействовала их все, пытаясь определить, охранял ли кто-нибудь дом Каллума или нет. Я не думала, что он ожидал моего прихода, но если внутри находились какие-то ответы на важные вопросы, то, наверное, были причины охранять их.

Я закрыла глаза. Моя педантичность позволяла мне сосредоточиться на каждом чувстве по очереди. Внутри, несомненно, кто-то был, скорее всего в гостиной. И еще кто-то на кухне — так мне показалось. Находился ли кто-нибудь в подвале и на втором этаже, сказать было трудно. Я открыла глаза и начала подкрадываться все ближе и ближе к дому, пока не оказалась совсем рядом с ним, и тогда заглянула внутрь. И конечно же была немедленно обнаружена, потому что, хоть я старалась быть незаметной, находившиеся люди внутри были волками, и любая попытка помериться с ними умением скрываться имела бы приблизительно такие же шансы на успех, как если бы я решила вызвать их на соревнование по борьбе.

Первым признаком того, что все пошло наперекосяк, было то, что некто, сидевший в гостиной, повернулся к окну, потом посмотрел прямо на меня, и его лицо напряглось. Человек, которого я услышала на кухне, теперь стоял снаружи, он уже начал двигаться в моем направлении, сжимая массивные кулаки.

А третьим признаком было глухое, очень даже явно доносившееся до меня рычание.

— Что ты здесь делаешь?

Маркус схватил меня за плечо и повернул к себе таким способом, чтобы это было очень больно, но в то же время не оставило следов. Он очень долго учился этому — не оставлять следов — и ничем другому так больше и не научился. Я принадлежала Каллуму и была связана с ним крепче, чем даже самые преданные ему солдаты, и, сколько бы я ни жила на этом свете, Маркус всегда будет ненавидеть меня за это. Он нанесет мне любую рану, не важно, физическую или душевную, если будет уверен в том, что об этом никто не узнает.

Прошло совсем немного времени, чтобы чувство ненависти стало взаимным.

— Я спросил, что ты здесь делаешь, девочка.

У Маркуса слово девочка было оскорблением, и именно по этой причине он меня так сильно ненавидел. Если собирался кого-то воспитывать, то это должен был быть оборотень, и обязательно мужского пола.

— К-К-К-Каллум… — сказала я, притворно заикаясь, чтобы протянуть время и придумать ту отговорку, которая не даст возможности обвинить меня в преступлении.