Цена победы. Россия. Лучшее из Истории. Эхо Москвы - Олеся Рябцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В. РЫЖКОВ:
А уехать можно было чем, поездом?
Г. МИРСКИЙ:
Поездом с Казанского вокзала.
В. ДЫМАРСКИЙ:
А можно было спокойно прийти и купить билет на поезд?
Г. МИРСКИЙ:
Какой там билет! Сейчас я расскажу. Во-первых, что я заметил, это – что закрыто метро. Второе – что не работает радио. Ведь радио кричало все время. Эти громкоговорители стояли везде на улице: все время сводки, марши, письма с фронта и так далее, и так далее – молчок. И третье – ни одного милиционера. То есть, я просто глазам не мог поверить – ни одного милиционера, метро закрыто, радио не работает. И вот я им тащу туда на Казанскую площадь, площадь трех вокзалов, эти вещи. Там что делается – это невозможно себе представить. Буквально все кишело людьми, которые стремились прорваться на вокзал. Кто как, на какой поезд, кто на крыше, кто на чем… Какие тут билеты? Что вы?
В. РЫЖКОВ:
Массовая паника, психоз.
Г. МИРСКИЙ:
Массовая. Кто только мог. Я их посадил, пошел обратно. Думаю: надо успеть, потому что скоро будет налет. А ведь налеты начались 22 числа. И они повторялись каждый день. Прилетали примерно часов в 7 вечера, и мы все сидели на площади Маяковского, там, где памятник Маяковскому, потому, что когда налет, тогда пускали в метро, оно в убежище превращалось. Атак все к этому времени закрывалось. На эту площадь посмотреть Маяковского – это что-то было невероятное. Она вся, яблоку негде упасть, все сидят с мешками, с сумками. Радио молчит.
И вот откашливается Левитан – Левитан говорил, именно Левитан, – откашливается: граждане, воздушная тревога. Все мчатся в метро, все туда, пережидаем налет какое-то время. Потом он же объявляет: воздушная тревога миновала, отбой. Вот так было каждый день. Мы там сидели. А в октябре уже стало меняться, потому что немцы подошли ближе, и уже они могли летать в любое время дня. Так что я подумал, что, может быть, будет налет, иду домой. И что я вижу? Я проходил мимо Ленинской библиотеки, все же пешком, потому что транспорта никакого нет. И в Ленинской библиотеке – смотрю, тащат и сжигают во дворе какие-то огромные тюки газет, журналов, книг. Я подошел – я, как сейчас, помню – подошел, увидел какой-то журнал на немецком языке полуобгоревший. Схватил, потащил, потом дома читал. Даже помню название «Конец империи» про Британскую империю.
Но не в этом дело. А рядом двор. Я посмотрел, и потом стал заходить в другие дворы. Это невозможно себе представить: все мусорные ящики, все были забиты доверху красными книжечками собрания сочинений Ленина. Все члены партии должны были иметь – а это 50 томов. Но, конечно, рабочие-то вряд ли, но тут в центре же служащие в основном живут, интеллигенция. Все ящики были забиты. Я в наш заглянул, когда до своего дома дошел, – то же самое, все забито.
В. ДЫМАРСКИЙ:
Боялись, что немцы найдут?..
Г. МИРСКИЙ:
Конечно!
В. РЫЖКОВ:
Они же расстреливали секретарей райкомов, парткомов, коммунистов и чекистов.
Г. МИРСКИЙ:
Другие родственники жили недалеко от Арбата – большой гастроном на Смоленской там на углу был, – я заодно решил зайти отоварить карточки (уже были карточки). И стоит очередь. И я просто ушам своим не мог поверить. Один говорит: слышали, говорят, немцы уже в Голицыне? Другой оборачивается, говорит: какое там Голицыно, вы все перепутали. В Царицыне уже, совсем здесь под Москвой. Третий говорит в очереди: а я вот только что слышал, что Тула взята. А четвертый говорит: недаром же Гитлер обещал парад в Москве устроить 7 ноября. Я смотрю на них: ничего люди не боялись, понимаете? Ничего не боялись.
Тогда я возвращаюсь уже к себе, это уже вторая половина дня. По улице Красина, она идет от Большой Садовой к Тишинскому рынку. Вижу – бегут люди с какими-то вещами. Я заглядываю, иду туда. А это близкая улица, я всегда, все детство я туда ходил за керосином. Меня мать посылала, для примуса керосин покупал. Я иду по этой улице и смотрю – невероятное совершенно зрелище – люди тащат из магазинов все, что только можно. Один картошки мешок тащит, другой ящик с водкой, третий еще что-то такое. То есть бросились по магазинам.
В. РЫЖКОВ:
Это были покупки или мародерство?
Г. МИРСКИЙ:
Мародерство! Какие там покупки, что вы! Кто что мог, это тащили. На этой улице просто было много магазинов по дороге к рынку. А некоторые, может, и на рынке. Хотя, вряд ли рынок открылся в этот день. Короче говоря, тут я понял, что уже что-то вообще происходит совершенно страшное. Да, пока я туда дошел, я проходил мимо площади Восстания, и смотрю – вытаскивают откуда-то пушку – я подхожу, мне просто смешно, – и не знают, куда ее…
В. РЫЖКОВ:
…приспособить.
Г. МИРСКИЙ:
Я говорю: «Что такое?» – «Ты что не знаешь, немцы рядом, метро уже заминировано». Это мне говорит какой-то мужик, который с пушкой. – «Как метро?» – «Ты что, не знаешь? Метро заминировано и мосты заминированы». Я думаю: «Ничего себе!» А радио все молчит.
В. ДЫМАРСКИЙ:
То есть, вообще ничего – ни музыки?..
Г. МИРСКИЙ:
Ничего.
В. РЫЖКОВ:
Я думаю, это еще большую панику спровоцировало.
Г. МИРСКИЙ:
Единственный день в моей жизни, когда не было никакой власти вообще, никакого начальства, ни милиции, ничего. И только часов, наверное, в 6 вечера откашлялось радио, выступил Пронин, председатель Моссовета, который объявил о том, что вводится чрезвычайное положение, осадное положение, оборона Москвы. Это, видимо, сам Сталин написал, потому что начиналось таким языком: «Сим объявляется, – как в старые времена, – что в городе Москве вводится осадное положение…» – и так далее. И генерал армии Жуков назначается командующим войсками обороны Москвы. И в сводке уже было указано: за истекшие сутки положение на фронте ухудшилось, но где и что – не указано было. На самом деле уже был этот колоссальный котел под Вязьмой как раз в это время и второй котел под Брянском, в общей сложности 600 тысяч попало в плен там. И все армии уже были здесь разбиты. Немцы в некоторых местах – понимаете, это было 16 октября, через два дня полил дождь. Такой дождь, который, вообще я всегда говорю, что вот бог был против Гитлера, потому что такие ливни пошли…
В. РЫЖКОВ:
Все развезло?
Г. МИРСКИЙ:
Я потом, уже спустя много лет и даже десятилетий, в свое время по другим делам смотрел хронику немецкую, и там было показано, как лошади застревали по пузо, машины по ось, и они двигаться не могли абсолютно. Так продолжалось до первых чисел ноября. И вот подморозило. Ауже в Москве многое стало меняться, потому что вот после 16 октября построили баррикады: первую, где Крымский мост, сейчас метро Парк культуры, вторая на Зубовской, и третья на Смоленской.
В. РЫЖКОВ:
А строили поперек Садового, да?
Г. МИРСКИЙ:
Да, поперек Садового кольца. Тут же появились эти аэростаты, и все такое. А самолеты налетали уже в любое время. У нас там недалеко в Палашевском переулке, буквально за час до того, как я вышел, бомба попала в школу. Школа разрушена, там один класс, половина осталась, висит портрет Сталина на стене.
Потом еще несколько раз я видел там около Крымского моста места бомбежки… Ну, вобщем, не так много было, конечно, по сравнению с другими городами, Москва пострадала не так уж сильно. Но уже появились патрули, уже комендантский час… А вот в начале ноября подморозило, и тогда 16 ноября немцы начали второе наступление. Вот тут они уже подошли к Москве близко. Тут самые страшные бои были, они подошли к первым числам декабря у Химок.
В. ДЫМАРСКИЙ:
Где ежи стоят.
В. РЫЖКОВ:
Артиллерия уже доставала до города?
Г. МИРСКИЙ:
Нет, в городе еще никаких снарядов. Нет, нет, только самолеты. Но в это время даже уже не обращали внимания, тревогу уже не объявляли, потому что они могли налететь. Но они налетали, так где-нибудь бомбу сбросят – люди уже привыкли к этому. Не в этом дело. Но все уже чувствовали, что вот-вот немцы могут просто прийти.
Вот тут самые страшные бои, мы потом уже узнали. Вот под Волоколамском, например, это ужасно, вот недавно как раз я в газете читал воспоминания какой-то старухи, как они (потом их всех выгнали), как они хоронили мертвых, говорит, смотришь: 10–20 наших– 1 немец, там, и так далее.
Вот там же была знаменитая атака кавалеристская, которая во многих немецких мемуарах, я потом в Германии был, купил много книг про войну, везде описывают эту знаменитую атаку. Из Ташкента прислали кавалеристскую дивизию, свежую совершенно, и по голому полю, ее из леса бросили. А уже выпал снег, лошади еле-еле двигаются по этому снегу, у немцев все пристрелено, и весь полк погиб, ни один человек не мог дойти даже выстрелить. Немцы все это описывают в одних и тех же словах, как все поле покрыто мертвыми людьми и издыхающими ржущими лошадьми. Проходит два часа, и пускают второй полк. По этим, по мертвым второй полк. Ни одного человека не осталось. Командир дивизии вечером застрелился. У нас об этом писать не будут. Но это известно. Это было уже в конце ноября.
