Море и рыбки - Терри Пратчетт

— Агнесса Нитт.

— Но голос у нее в самый раз для проклятий. Услышишь такой — сразу поймешь, не здоровья тебе желают.

— Ага, голосок девушке что надо достался, — вежливо откликнулась нянюшка. — Ну и мы с Эсме Ветровоск кой-что присоветовали, — добавила она.

Голова Светии тут же повернулась в другую сторону.

На дальнем краю поля, у Счастливого Котла, маячила одинокая розовая фигурка. В этом году данный аттракцион особой популярностью не пользовался.

— А что она там… делает? — наклонившись, уголком рта прошептала Светия.

— Понятия не имею, — пожала плечами нянюшка. — В последнее время матушка очень изменилась. Решила стать более дружелюбной.

— Эсме? Дружелюбной?

— Э… ну да, — подтвердила нянюшка. Вслух эта новость звучала еще хуже.

Светия уставилась на нее, поспешно сотворила левой рукой ограждающий знак и заторопилась прочь.

VIII

Остроконечные шляпы тем временем начали собираться в маленькие стайки по три и по четыре. Заостренные верхушки сближались, сбивались в кучки, покачивались, ведя оживленную беседу, дружно поворачивались к далекому розовому пятнышку, после чего разъединялись, словно лепестки стремительно распускающегося черного цветка. Каждый лепесток образовывал другую группу, и процесс начинался заново. Все происходящее походило на некую ядерную реакцию.

Волнение все нарастало и нарастало. Назревал взрыв.

То и дело кто-нибудь оборачивался и смотрел на нянюшку, поэтому она поспешила прочь, лавируя между аттракционами. Остановилась она лишь у ларька, которым заправлял гном Закзак Рукисила, производитель и поставщик всяких оккультных безделушек. Закзак приветствовал ее радостным кивком поверх таблички «Щасливые Падковы 2$ Запару».

— Доброе утро, госпожа Ягг, — сказал он.

Нянюшка задумчиво уставилась на его товар.

— А что такого счастливого в этих подковах? — спросила она, тыкая пальцем в лоток.

— Как что?! Каждая подкова — две монеты в мой карман! — ответил Рукисила.

— Ну и что?

— Целых два доллара — лично я счастлив, — пожал плечами гном. — Завернуть тебе штучку, а, нянюшка? Знать бы, что торговля пойдет так бойко, прихватил бы еще ящик. Нашлись такие дамы, что брали по две!

«Дамы» было сказано со значением.

— Ведьмы покупают подковы на счастье? — изумилась нянюшка.

— Не покупают — разметают, будто завтра конец света! — воскликнул Закзак. Тут он нахмурился. Все-таки разговор шел о ведьмах. — Э… но ведь ничего такого не будет? — на всякий случай прибавил он.

— Ни в коем разе, — ответствовала нянюшка.

Закзака это, похоже, не успокоило.

— И травы для оберегов тоже расхватали, — припомнил он. Однако что ни говори, а Закзак Рукисила был настоящим гномом. Случись вдруг всемирный потоп, он бы не упустил возможность сбыть хорошую партию полотенец. — Ну, госпожа Ягг, предложить тебе кой-что интересное?

Нянюшка помотала головой. Если уж беде суждено было нагрянуть именно с той стороны, откуда все ее ждали, то веточка руты едва ли могла помочь. Скорее, сгодился бы вековой дуб, да и то бабушка надвое сказала.

Общая атмосфера стремительно менялась. Небо оставалось бледно-голубым и просторным, но на горизонтах мысли погромыхивал гром. Ведьмы испытывали неприятное беспокойство. Нервозные искорки пощелкивали в воздухе, а кое-где уже полыхало настоящее пламя, которое постепенно распространялось на всех и каждого. И оттого даже самых обычных, не сведущих в ведьмовстве людей, твердо уверенных, будто руно — это овечья шерсть, а руны — отдельные прядки таковой, — даже их охватывала та глубокая необъяснимая тревога, что заставляет кричать на детей и гонит в кабак.

Нянюшка заглянула в просвет между ларьками. Розовая фигурка терпеливо несла унылую вахту возле Счастливого Котла. Буквально толпы народу абсолютно не жаждали попытать счастья в этом аттракционе.

Осторожными перебежками нянюшка переместилась к буфетной стойке. Вокруг стола уже вовсю толпились люди, однако куча чудовищных кексов по-прежнему сохраняла свою девственную неприкосновенность. Как и банка с багровым вареньем. Какой-то олух приклеил этикетку: «Папробуй Ложичку! Если Вытащищь! Три Папытки За Пенни!»

Нянюшка вроде бы приложила все усилия к тому, чтобы остаться незамеченной, однако позади вдруг зашуршала солома. Комитет выследил ее.

— Я узнала твой почерк, Летиция, — с упреком промолвила она. — Сердца у тебя нет, вот что. Не по-людски это…

— Мы посовещались и решили: ты должна поговорить с матушкой Ветровоск, — перебила Летиция. — Все, наше терпение лопнуло, пусть прекратит!

— Что прекратит?

— Знаем мы что! — внезапно взорвалась Летиция. — Это все ее хваленая головология! Она что-то творит с нашими головами! Воздействует на нас! Хочет испортить нам праздник, да?

— Она просто сидит и ничего не делает, — возразила нянюшка.

— Да, но как она сидит, можно спросить?!

Нянюшка опять выглянула из-за ларька.

— Ну как… обыкновенно. Сами знаете… поясница согнута, коленки…

Летиция подняла руку и затрясла пальцем перед нянюшкиным лицом:

— Так вот, послушай меня, Гита Ягг…

— Хочешь прогнать ее — иди и прогоняй сама! — огрызнулась нянюшка. — Я уже по горло сыта этими вашими…

Раздался пронзительный детский вопль.

Ведьмы переглянулись и ринулись через поле к Счастливому Котлу.

По траве, захлебываясь слезами, катался маленький мальчик.

Это был Пьюси, нянюшкин младшенький внук.

Нянюшка похолодела. Подхватив карапуза на руки, она обожгла матушку свирепым взглядом.

— Что ты с ним сделала, ты… — начала она.

— Нехачукуклу! Нехачукуклу! Хачусаладатика! Хачухачухачусаладатика!

Нянюшка опустила глаза и уставилась на тряпичную куклу, зажатую в липкой ручонке Пьюси. Залитое горестными слезами лицо малыша, по крайней мере та его часть, что виднелась по краям орущего рта: «Оййхаччухачухачусалдатика-а-а!», выражало крайнюю степень праведного гнева.

…Она поглядела на товарок, на матушку Ветровоск — и почувствовала, как всю ее, от пяток до макушки, пронизывает нестерпимый леденящий стыд.

— Я всего-навсего сказала, не хочешь куклу — положи ее обратно и попробуй еще разок, — робко пояснила матушка. — Но он уже ничего не слышал…

— …хаччууухаччууусал…

— Пьюси Ягг, если ты сию же минуту не угомонишься, бабушка тебе… — и нянюшка с ходу сочинила самое страшное наказание, какое могла придумать: — …никогда больше не даст конфетку!