Мисс Джин Броди в расцвете лет - Мюриэл Спарк

Моника вцепилась пальцами в руку Сэнди и ущипнула ее, подло, с вывертом. Сэнди завизжала от боли. Моника с пылающим ярко-красным лицом рванула свой портфель вверх, задев девочек рядом, и те попятились.

— Она начинает злиться, — сказала, прыгая на одной ножке, Юнис Гардинер.

— Я не верю ей, — повторила Сэнди, тщетно стараясь представить себе сцену в кабинете рисования и спровоцировать располагавшую фактами Монику описать ее с должным чувством.

— А я верю, — сказала Роз. — Мистер Ллойд — художник, и мисс Броди — тоже артистическая натура.

Дженни спросила:

— А разве они не видели, как открылась дверь?

— Видели, — ответила Моника. — Когда я открыла дверь, они отскочили друг от друга.

— Откуда ты знаешь, что они тебя не разглядели? — спросила Сэнди.

— Я уже убежала, когда они обернулись. Они стояли в другом конце кабинета, рядом со шторой для натюрмортов.

Она подошла к двери класса и продемонстрировала свое стремительное исчезновение. Эта инсценировка не удовлетворила Сэнди, и она сама вышла из класса, потом открыла дверь, заглянула в комнату, изумленно раскрыла глаза, ахнула и молниеносно ретировалась. Эксперимент с перевоплощением как будто убедил Сэнди и так понравился ее подругам, что пришлось повторить его. Когда Сэнди исполняла этот этюд в четвертый раз и он был уже вовсю расцвечен разнообразными деталями, за ее спиной появилась мисс Броди.

— Что ты делаешь, Сэнди? — спросила она.

— Просто играю, — ответила Сэнди, фотографируя своими маленькими глазками новую ипостась мисс Броди.

Вопрос о том, могла ли на самом деле мисс Броди позволить поцеловать себя и ответить на поцелуй, занимал клан до самого рождества. Дело в том, что история любви мисс Броди в годы войны не позволяла им представить свою учительницу во плоти, поскольку та, более молодая Джин Броди, принадлежала к доисторическим временам — до их появления на свет. Прошлой осенью, слушая под вязом рассказы мисс Броди из цикла «Когда я была молодой», они воспринимали их как нечто весьма далекое от реальности, но поверить в них было легче, чем в донесение Моники Дуглас. Клан Броди решил не разглашать это сообщение, потому что, если бы оно разнеслось по классу, оно пошло бы и дальше, и в конце концов у Моники могли возникнуть неприятности.

А мисс Броди и в самом деле изменилась. И дело было не только в том, что Сэнди и Дженни, мысленно воссоздавая ее новый образ, пытались представить ее себе как женщину, которую можно называть просто Джин. Перемена была в ней — самой. Она стала носить платья поновее и светящееся янтарное ожерелье; оно было из такого настоящего янтаря, что, если его потереть, а потом поднести к кусочку бумаги, у него проявлялись магнетические свойства, как мисс Броди однажды продемонстрировала девочкам,

Перемена, происшедшая с мисс Броди, была особенно ощутима в сравнении с другими учительницами начальной школы. Стоило взглянуть на них, а потом на мисс Броди, и было уже легче представить себе, как она поддается поцелуям.

Дженни и Сэнди гадали, не позволили ли себе мистер Ллойд и мисс Броди большего, чем поцелуй в кабинете рисования, и не захлестнула ли их страсть. Они бдительно следили за животом мисс Броди, стараясь определить, не начал ли он расти. Порой, когда им бывало скучно, они решали, что он уже растет. Но в те дни, когда на уроках мисс Броди было весело, они видели, что живот у нее такой же плоский, как раньше, и тогда даже приходили к единому мнению, что Моника Дуглас наврала.

Учительницы начальной школы, здороваясь по утрам с мисс Броди, делали это более чем по-эдинбургски, иначе говоря, весьма любезно, и каждая считала свои долгом непременно сказать: «Доброе утро, дорогая», но Сэнди, которой к тому времени исполнилось одиннадцать лет, чувствовала, что тон, каким они произносят слово «дорогая», казалось, намеренно заставляет это слово рифмоваться со словом «презираю», так что эти дамы могли с тем же успехом вместо «Доброе утро, дорогая» говорить «Доброе утро. Презираю!». Мисс Броди отвечала им с еще более выраженным гордым английским акцентом, чем обычно. «Доброе, у-у-тро», — отвечала она, проходя по коридору и поворачивая голову не более чем на оскорбительные полдюйма, и их презрение, попав под колеса кареты, везущей превосходство мисс Броди, превращалось в лепешку. Мисс Броди шагала по коридору с высоко-высоко поднятой головой и часто, войдя наконец в свой класс, позволяла себе на минуту с облегчением привалиться к двери. Она редко заходила в учительскую в свободные часы, когда у ее учениц был урок пения или рукоделия, предпочитая оставаться со своим классом.

Что касается учительниц рукоделия, то эти две женщины стояли несколько особняком от остальных, и их не воспринимали всерьез. Они были младшими сестрами третьей, ныне покойной сестры, после смерти которой никто так и не сумел взять на себя руководство их жизнью. Звали их мисс Эллен и мисс Алисон Керр. Научить чему-либо они не могли — слишком уж были суетливы. Вечно растрепанные, с голубовато-серыми лицами и птичьими глазками, они вместо того, чтобы учить, как надо шить, брали у девочек по очереди их шитье и делали за них бóльшую часть работы. Когда у кого-нибудь дело совсем не клеилось, они распарывали уже сшитый кусок и перешивали заново, приговаривая: «Так не пойдет» или «Какой же это запошивочный шов!» Сестры-рукодельницы пока еще не поддались общей тенденции и не осуждали мисс Броди, так как в душе твердо верили, что их ученые коллеги выше любой критики. Поэтому уроки рукоделия были для всех прекрасным развлечением, и мисс Броди до самого рождества каждую неделю на этих уроках читала девочкам вслух «Джен Эйр», а они, слушая ее, кололи иголками пальцы, насколько хватало терпения, чтобы на шитье оставались интригующие пятнышки крови — из таких пятнышек можно было составлять целые узоры.

Уроки пения были совсем другое дело. Через несколько недель после сообщения о поцелуе в кабинете рисования постепенно стало ясно, что мисс Броди необычно ведет себя до, во время и после уроков пения. В те дни, когда у девочек было пение, она надевала самые новые платья.

Сэнди спросила Монику Дуглас:

— А ты твердо знаешь, что ее поцеловал именно мистер Ллойд? Ты уверена, что это был не мистер Лоутер?

— Это был мистер Ллойд, — ответила Моника. — И потом, это было в кабинете рисования, а не в музыкальной комнате. Чего ради мистер Лоутер пойдет в кабинет рисования?

— Мистер Ллойд и мистер Лоутер похожи, — сказала Сэнди.

— Это был мистер Ллойд, — повторила Моника, постепенно вскипая. — Он обнимал ее одной рукой. Я их видела. Лучше бы я вообще тебе не рассказывала. Мне только Роз верит.

Роз Стэнли действительно верила, но верила лишь потому, что ей было все равно. Ее меньше других членов клана волновали любовные похождения мисс Броди, как и вообще чужая интимная жизнь. Эта черта сохранилась за ней навсегда. Позднее, когда она прославилась сексапильностью, ее потрясающие притягательные свойства объяснялись тем, что секс совсем не интересовал ее, она никогда о нем не думала. Как впоследствии говорила мисс Броди, у Роз был инстинкт.

— Мне только Роз верит, — сказала Моника Дуглас.

Когда в конце пятидесятых годов Моника навестила Сэнди в монастыре, она сказала:

— Я правда видела, как Тедди Ллойд целовался с мисс Броди в кабинете рисования.

— Я знаю, — ответила Сэнди.

Она знала и до того, как мисс Броди сама рассказала ей об этом однажды вскоре после войны, когда они в отеле «Брейд-Хиллз» пили чай с бутербродами, потому что бюджет мисс Броди не позволял устроить чаепитие у нее дома. Мисс Броди сидела в уцелевшей с прежних лет темной ондатровой шубке, никому больше не нужная и познавшая предательство. Она ушла из школы до срока.

— Пора моего расцвета миновала, — вздохнула она.

— Но это был замечательный расцвет, — сказала Сэнди.

Они смотрели в широкие окна на тонкую полоску Брейдберна, вьющуюся по полям, и на Дальние холмы, искони такие суровые и голые, что даже во время войны им нечего было терять.

— Как тебе известно, Тедди Ллойд очень любил меня, — сказала мисс Броди, — а я — его. Это была большая любовь. Как-то раз он поцеловал меня в кабинете рисования. Мы так и не стали любовниками, даже когда ты уехала из Эдинбурга и искушение было особенно велико.

Сэнди продолжала смотреть маленькими глазками на холмы.

— Но я отвергла его. Он был женат. Я отвергла большую любовь, пришедшую ко мне в пору расцвета. Нас с ним роднило абсолютно все... артистическая натура...

В свое время она рассчитывала, что ее расцвет продлится до шестидесяти. Но тот послевоенный год оказался последним и всего лишь пятьдесят шестым в жизни мисс Броди. Выглядела она даже старше своих лет, у нее была опухоль. Этот год завершал ее жизнь в нашем мире, что, в несколько другом смысле, можно было сказать и про Сэнди.