Убийственный призрак счастья - Даниэль Клугер

– Хочу надеяться, – сказала Офра. – Между прочим, госпожа Шломит сватала меня своему сыну. Сказала, что я похожа на его первую любовь, та была точно такой же красивой. Говорит, когда ему не удалось на ней жениться, он ни на одну девушку больше даже не посмотрел. «Но ты, говорит, совершенно особенная. От тебя, говорит, он глаз не сможет отвести. Тебя, говорит, он сделает счастливой. А ты сделаешь счастливым его!» – Офра гордо посмотрела на Натаниэля и спросила: – А кто ее сын?

– В данную минуту – арестант, – сообщил Розовски. – В прошлом – аферист, вор. Наркоман, правда – бывший. Словом, разносторонняя личность.

Идеальные брови Офры стремительно поползли вверх, а большие глаза стали еще больше.

– Но он, по крайней мере, красив? – спросила она растерянно.

– Смотря на чей вкус, – ответил Натаниэль. – Во всяком случае, бывают и похуже.

Офра вернулась за свой стол и ожесточенно застучала по клавишам компьютерам.

– Мне кажется, – заявила она, не глядя на шефа, – что тебе доставляет удовольствие надо мной издеваться. В конце концов, я вовсе не собиралась знакомиться с этим типом. Но ты бы мог сказать, что он красив и богат, и я бы несколько дней помечтала о сказочном принце. Так нет, тут же все испортил! Что за характер?

– Ужасный характер, – согласился Розовски. – Отвратительный. Может, тебя хоть немного утешит то, что, по моему убеждению, преступления, за которое его арестовали на этот раз, он не совершал.

– И на том спасибо, – буркнула Офра. – Действительно, это меня очень утешит. Прямо, камень с души. * * *

До района Кфар-Барух пришлось добираться с двумя пересадками, ругая себя за то, что не сообразил попросить Маркина прежде подбросить его, а уж потом отправляться по делам. Мелкий дождь не прекращался уже второй день подряд, поэтому периоды ожидания на остановках доставляли мало радости. Такая погода случалась в Израиле нечасто – обычно дождь шел максимум в течение часа, – и всякий раз при этом Розовски испытывал легкий укол ностальгии. Очень уж все вокруг на краткий миг начинало походить на раннюю осень где-нибудь в средней полосе.

Правда, несмотря на ностальгическую романтику, стоило взять с собой зонт. Увы, к зонтам Натаниэль относился еще хуже, чем к автомобилям. Если последние могли рассчитывать на снисхождение, находясь в чужой собственности, то о первых этого сказать нельзя было: чужие зонты Розовски ненавидел с той же силой, что и свои. Его старый друг, профессор Давид Гофман несколько раз предлагал составить список предметов, к которым Натаниэль испытывал неприязнь, и показать этот список знакомому психиатру, но Розовски не поддавался. У него-то были объяснения вполне, как он полагал разумные. Автомобили, например, он не любил из-за нежелания ухаживать за куском мертвого железа как за любимой женщиной; что же касается зонтов, то Натаниэль вечно либо получал в глаз чужим зонтом, либо попадал в чужой глаз своим. Прочие объекты его «фобий» и «маний» (по выражению Гофмана) и подавно не заслуживали внимания специалиста.

Так или иначе, но неприязнь к зонтам регулярно, минимум раз в год становилась причиной сильнейшей простуды. И сегодняшний случай вполне мог стать первым толчком к проявлению этой малоприятной традиции.

Автобус останавливался почти напротив синагоги. Натаниэль обрадовался, что промокнуть он не успеет.

Словно для того, чтобы посмеяться над ним, как раз в тот момент, когда он вышел из автобуса, дождь внезапно прекратился, и тотчас из-за мгновенно расступившихся облаков выглянуло солнце.

Розовски покачал головой и двинулся по каменной дорожке прямиком к синагогальному дворику. Дворик был невелик – примерно двадцать метров на тридцать – и немного напоминал квадратной формы колодец. С двух сторон его ограничивали стены синагоги, с третьей – трехэтажное здание официально-унылого вида. Третью сторону образовывала невысокая – ниже человеческого роста – изгородь. Калитка изгороди была распахнута. Натаниэль остановился, слушая негромкий говор находившихся здесь людей. Акустический эффект колодца превращал говор в однообразное негромкое гудение. Сыщик коснулся пальцами большой мезузы, закрепленной у калитки, и вошел внутрь.

Глазам его предстали три неравных по численности группы мужчин. Центром одной из них была скамейка у стены под причудливо изогнутым стволом акации; вторая – самая многочисленная – располагалась у входа в синагогу.

Дальний угол облюбовали двое. Их жестикуляция и чуть более громкие голоса в первую очередь привлекли внимание Натаниэля, и он направился в их сторону.

Заметив приближение незнакомого человека, спорившие – или беседовавшие – тут же замолчали. Один из них был совсем молодым парнем в джинсах и безрукавке, наброшенной поверх темно-синей футболки, второй – мужчина лет пятидесяти, в черном костюме и черной кепке с лакированным козырьком. Под пиджаком виднелась теплая шерстяная безрукавка. Седая борода округлой формы, заложенные за уши локоны пейсов. Он вертел в руках большую связку ключей.

Остановившись, Натаниэль обратился к человеку с ключами:

– Мне нужен господин Дарницки.

– Я Дарницки, – ответил тот, как показалось Натаниэлю, с облегчением. Парень – его щеки покрывала недельной давности щетина, – не скрывал своего недовольства появлением незнакомца.

– Подожди, а? – предложил-приказал парень. – Мы закончим разговор, и ты подойдешь.

– А мы уже закончили, – заявил Дарницки. – Ничего рабби Элиэзер, благословенна будь его память, не передавал. И не оставлял. Все. Будь здоров, Игаль, передай привет маме. Как она?

– Нормально, – буркнул Игаль нехотя. – Мы ей ничего не говорили. Ей нельзя волноваться. И вы ей ничего не говорите.

– Я не скажу, – пообещал Дарницки. – Но ведь объявления на каждом шагу расклеены, – он указал на памятные листки с именем рабби Элиэзера Каплана в траурной рамке, какие обычно извещают о чьей-либо смерти.

– С нашего дома я сорвал, – заявил парень, как показалось Натаниэлю – вызывающим тоном. – Кому надо – и так узнает. А матери нервничать незачем.

– Не знаю, Игаль, не знаю, – сказал шамес, поджав губы. – Она все равно узнает. И обидится на то, что ей не сказали. Так что хуже? – он пожал плечами и всем корпусом повернулся к Натаниэлю, давая понять парню, что разговор действительно окончен.

Игаль постоял немного, мрачно глядя в землю.

– Ладно, я пошел, – сказал он. – Но ты позвони, если найдешь.

У калитки Игаль немного замешкался. С улицы к нему подошел мужчина постарше – он стоял у большого темно-синего автомобиля, чуть в стороне от калитки. Натаниэлю обратил внимание на внешнее сходство между этими людьми: рост, сложение (правда, с поправкой на возрастную разницу). Черты лиц – насколько можно было судить с этого расстояния. Они вполне могли быть отцом и сыном. Или братьями.

Игаль что-то коротко бросил ожидавшему, тот посмотрел на Натаниэля, похлопал парня по плечу, направился к машине. Когда он поворачивался, неожиданно ярко блеснула золотая цепочка на шее.

Во время этого короткого малозначащего на первый взгляд события дворик почти опустел – к вящей досаде сыщика, собиравшегося побеседовать не только с шамесом. Остались лишь двое стариков на лавочке, с живым интересом наблюдавших за ним.

– Вы из полиции? – спросил Дарницки.

– Нет, я частный детектив, – ответил Розовски. – Натаниэль Розовски. Господин Каплан – Давид Каплан, – уточнил он, – господин Давид Каплан попросил меня кое-что выяснить. Я задам вам несколько вопросов, а вы, если захотите, на них ответите.

– А если не захочу? – ехидно прищурился Дарницки.

– Не захотите – не ответите. Я ведь уже объяснил: я не полицейский, а на отвечать вопросы частного сыщика вас никто не может заставить.

Иосиф Дарницки хмыкнул:

– Скажите пожалуйста! Полная свобода! Коммунизм! Капитализм! Еврейское счастье! Хочу – говорю, не хочу – не говорю. А потом вы мне скажете: ага, ты не захотел отвечать – значит, тебе есть, что скрывать. А ну-ка пойдем, поговорим в полиции. А мне скрывать нечего. Так что спрашивайте. Полиции я все рассказал, можете узнать и там. Если они записывают то, что им говорят.

– Ну, узнавать там я ничего не буду. Я лучше послушаю вас.

Снедаемые любопытством, два старика поднялись с лавки и приблизились к ним. Натаниэль вежливо кивнул.

– Они нам не помешают? – поинтересовался шамес.

– Нет-нет, – заверил его Розовски. – Наоборот, очень кстати, я хотел бы кое-что спросить и у них.

– У нас? – спросил первый старик. – Надо же, какая честь!

Его лицо было безмятежно спокойным, седая борода аккуратно подстрижена, серая кепка – в тон костюму-тройке – чуть сдвинута набок. Вообще, старик больше походил на молодого ехидного парня, для смеха приклеившего бороду и расчертившего лицо десятком морщин. Виной тому были светлые озорные глаза. Правда, вряд ли молодой заработал бы такое количество орденских планок, приколотых над левым карманом.