Кремлёвские нравы - Дмитрий Шевченко

Ничего ему было не нужно, семья жила обеспеченно. Однако дома Тосиком занимались мало — мама к этому времени тяжело заболела, отчим неотлучно находился в Кремле. Референт Сталина! Алиев даже не подозревал, какого рода талант открылся в «милом мальчике». Он сердечно относился к пасынку и приносил из кремлевского буфета бутерброды с красной икрой и диковинной, розовой, как собачий язык, докторской колбасой. Иногда, очень редко, рассказывал о вожде, о его удивительной памяти. «Вызовет, бывало, и скажет: «Найдите мне, товарищ Алиев, в 10-м томе Ленина на 30-й странице такой-то абзац». Иду, открываю, все точно, слово в слово!»

Тосик, как поется в песне, Сталина не видел, но любил не менее горячо, чем отчим. Его тогда все любили.

Вскоре до Алиева дошли слухи о похождениях пасынка, а однажды домой явился милиционер в фуражке с белой тульей и, смущенно покашливая в кулак, доложил, что всю компанию только что замели в отделение милиции.

Референт Сталина был человеком добрым и лишь горько усмехнулся: «Я во всем виноват. Пацан совсем один. Няньку надо было, что ли, нанять? Ну да что-нибудь придумаем…»

Наутро отцовская машина везла Тосика на автомобильный завод АМО, к самому директору Лихачеву. Недавно при заводе открыли школу, сегодня бы сказали — элитарную, где будут готовить конструкторов и испытателей — наших будущих социалистических Фордов и Даймлеров. В кармане покоилась записка от Орджоникидзе. Накануне Серго приходил к ним домой, пили чай с ореховым вареньем. Он-то и надоумил Алиева пристроить мальчишку на АМО. Написал ни листке несколько слов: «Товарищ Лихачев! Зачислите, пожалуйста, в вашу школу подателя сей записки — сына нашего дорогого товарища Алиева. Серго».

И вот он в кабинете директора. Все быстро сладилось. Лихачев потрепал мальчишку по голове, позвонил куда-то и с шутливой серьезностью доложил, что распоряжение наркома выполнено. Затем пошел провожать до приемной. И тут Тосик заметил эти проклятые перчатки. Они соблазнительно торчали из кармана лихачевского пальто и были несказанно хороши: желтые, нежной кожи, заграничные, красиво простроченные. Он уже давно — с тех пор как услыхал от отчима есенинские строки о смуглой руке в лайковой перчатке — страстно мечтал о таких же. Лихачев даже не заметил, как ясноглазый воришка на ходу ловко сунул их в карман.

Домой он возвращался с трофеем, гордый первым серьезным почином.

Но Лихачев почему-то расценил его артистический дар иначе. Со школой, ещё не виденной, пришлось распрощаться. И даже бежать от позора — Алиев решил спрятать неблагодарного пасынка в Тбилиси, под строгим присмотром дальних родственников…

Прошло несколько лет. Он не стал пропащим. В школе, на удивление отчима, махнувшего было на него рукой, прилично учился, особенно преуспел в английском и точных науках. Участвовал в самодеятельности, в любой компании был желанным гостем, острым на язык, но снисходительным. Щедрым был гостинцы, присылаемые из Москвы Алиевым, раздавал приятелям, отпущенные же на пропитание деньги тратил, как и всякий порядочный мужчина, на угощение дамам — водил одноклассниц в кафе-мороженое. Многие девочки были от него без ума: голубоглазый красавец и весельчак. Завел шикарных друзей — детей дипломатов, работавших в Тбилиси. Особенно полюбил Ахмеда Фендеренского, сына иранского консула, одноклассника, такого же бедового, как и он сам. Они почти не расставались. Кто ещё из тбилисских школьников мог с такой помпой, как эта парочка, с цветами и шоколадными конфетами катать девчонок на извозчике по центральной улице?

Вместе с Ахмедом, Ахмедкой, ходили и на более серьезные дела. Страсть к опасным приключениям, воровской азарт вовсе не угасли в нем. Тосик лишь повзрослел, набрался ума, ранней житейской мудрости в этом разноязыком, лукавом и вечном городе.

…Раз в месяц посольские люди вывешивали в своих служебных дворах ковры — на просушку и чистку. Ковры богатые, ручной работы, с расписными райскими птицами. Тосик и Ахмедка с первыми лучами солнца подлетали на пролетке, бесшумно снимали их с изгородей. Затем переодевались, меняли как могли внешность и катили на базар — ковры шли нарасхват.

Еще удалось несколько раз при помощи острого перочинного ножичка срезать пару кошельков — у турецкого и французского дипломатов. Лиры и франки были тут же на барахолке обменяны на угощение одноклассникам. Лишь однажды его поймали за руку — в трамвае. Но милиционер никогда, видно, ещё не встречал таких рассудительных мальчиков, да ещё при красном галстуке. Он отпустил Тосика, но для очистки совести все же позвонил в школу. Пионервожатая (она ещё раз появится в этих заметках) на месяц сняла с него галстук. Женское сердце! — она давно почувствовала, что этот рано повзрослевший мальчик далеко не прост…

И, наконец, начинающий гангстер и прилежный ученик, не пропустивший ни одного урока физики, придумал вот что. «Топить», растворять в азотной кислоте украденные вместе с Ахмедкой на складе одного из заводов серебряные детали, чтобы добиться нужной 84-й пробы. Такое азотнокислое серебро хорошо покупали в торгсине. Пару слитков удалось загнать. Но дальняя мечта была дерзкая — чеканить американские доллары. Однако вскоре Ахмедкиного отца вернули в Тегеран, а сам Тосик побоялся в одиночку начинать хлопотное дело. К тому же раскрылась недостача серебра на заводе, милиция искала похитителей, и Тосик решил до поры до времени отложить свои искания в области предпринимательства…

Ахмедку он увидит лишь четверть века спустя. И где? В Большом театре, в ложе почетных гостей. Алиев, недавно освободившийся из лагеря, с галерки рассматривал в бинокль московский бомонд и вдруг случайно узрел старого подельника. Потом спросил у вахтера, что за гости сегодня были в театре. «Министр иностранных дел Ирана, как говорят, любимец самого шаха Пехлеви Ахмед Фендеренский!» Тосик присвистнул. Вот так карьера!

А как она сложилась у Тосика? Скверно сложилась, чего уж скрывать. Ведь «черт догадал» родиться в России, а не в сказочном, как узорчатый ковер, Иране…

В 1937-м Толя уже заканчивал второй курс Тбилисского железнодорожного института. Деканом факультета был отец будущего великого театрального режиссера Товстоногова. Сам же Георгий учился на одном курсе с Тосиком. И не только учился, но ещё и руководил театральной студией, где «криминальный талант» демонстрировал и явные актерские способности. Георгий поставил сатирическую пьесу «Чужой ребенок», где Тосик играл зубного врача Сенечку Перепелкина. Товстоногов был в восторге. Вон как жизнь сложилась! Избери он тогда театральную карьеру, глядишь, в БДТ бы попал, стал серьезным артистом. Внешность подходящая. Хотя 37-й все перечеркнул, как тут угадаешь…