«Подвиг» 1968 № 04 - Журнал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На улице Монлозье машина поравнялась с немкой. Она шла по тротуару н думала о французе, которого видела накануне перед комендатурой во время облавы.
Высокий кучерявый брюнет в кожаной тужурке.
Она вздохнула.
Ганс фон Шульц нажал кнопку звонка. Когда Вернер вошел, полковник еще держал в руках телефонную трубку, уставившись взглядом перед собой. Заметив Вернера, он встрепенулся и положил трубку.
— Только что позвонили из французской полиции. Полчаса тому назад нашли в гараже недостроенного особняка труп нашего офицера, убитого за рулем машины.
Вернер сразу же вспомнил о Франсуа Бурдийа.
А если француз не был виноватым? И это новое убийство говорит о том, что он не имел никакого отношения к событиям минувшего дня?
— Когда его убили, господин полковник?
— Этой ночью. Пуля в затылок…
Фон Шульц внимательно посмотрел на своего секретаря.
— А-а, вон оно что!.. Вы подумали о французе. Ну, так что из того? Это покушение еще не говорит, что он… что он не был виноват в том, в чем мы его обвиняли.
— Конечно, нет, но почерк преступления… Снова пуля в затылок?
— Почему вас это интересует?
Вернер ничего не ответил, внимательно разглядывая носки своих ботинок.
— Хорошо еще, что чувство юмора не изменяет вам. Но я порадую вас еще больше: их расстреляют, всех шестерых. Шесть и два — восемь. Восемь из двенадцати. Большинство все-таки не избежало нашего возмездия.
Фон Шульц сделал паузу и грубо рявкнул:
— Можете идти!
Вернер склонил голову и вышел, не оглядываясь, закрыл за собой двери. Он чувствовал на себе пронзительный взгляд фон Шульца. Чувствовал почти физически.
Теперь он сожалел, что убил этого француза, что не сдержался в разговоре с фон Шульцем.
«Возможно, я только насторожил его своими вопросами. Ест он подозревает, что я выстрелил намеренно… Нет, ему это не пришло в голову, иначе он бы уже отдал приказ о моем аресте. — Вернер успокаивал себя. — Я бы уже давно был в руках гестапо».
Эта мысль заставила его горько рассмеяться. В руках гестапо! Перспектива не из приятных! В руки гестапо могут попасть даже собственные сотрудники.
«А что, если бежать? Разве у меня есть другой выход? Дать деру — и с концом!..»
Вернер зашел в свою комнатку, снял трубку, предупредил инспекторов-гестаповцев и велел приготовить машины.
«Он как-то подозрительно посматривал на меня. Откуда этот доброжелательный тон? Нет, он определенно подозревает. Надо как можно быстрее исчезнуть с его горизонта…»
X
Сергей Вороши шел узенькой улицей, стиснутой двумя рядами высоких, хмурых домов. Тяжелые тучи нависли так низко, что темная улица казалась мрачным тоннелем. Все вокруг было для него пасмурным и враждебным.
Его окружали живые люди, они куда-то спешили по своим делам, переговаривались на ходу, смеялись, а он оставался безмолвным статистом, чужим. Этот мир был реальным и в то же время недосягаемым, как мечта.
Чужая будничная жизнь и события его собственной жизни переплетались для него в хаосе времени; между ним и этими людьми стояла невидимая, но непреодолимая преграда — им никогда не узнать и не понять друг друга.
Ходить среди людей и быть таким одиноким!
Сергей дошел до перекрестка и свернул налево.
«Если бы я хоть немного знал их язык, я мог бы найти среди ннх друга, объяснить ему, посоветоваться».
Он засмеялся. Прохожий, обгонявший его, толстяк с добродушным круглым лицом, удивленно оглянулся, внимательно посмотрел на него и замедлил шаги, как бы намереваясь поравняться с ним.
Сергей заколебался. Кровь горячей волной ударила в виски.
«Он хочет подойти ко мне, сейчас он заговорит. А что, если он переодетый полицейский?»
На всякий случай он сунул руку в карман, где лежало оружие. Сможет ли он держаться спокойно?
Он заставил себя выпустить оружие и пошел дальше ровным, размеренным шагом.
Незнакомец остановился. Сергей приближался к нему — шаг, другой, третий. Их взгляды встретились.
«Он сейчас заговорит, так и есть, он сейчас заговорит со мной!»
Незнакомец раскрыл рот. У Сергея перехватило дыхание, но он свысока посмотрел на встречного и демонстративно отвернулся. Но тотчас же всем своим естеством почувствовал дружеские намерения незнакомца, даже больше — почувствовал какое-то удивительное расположение к этому человеку. Это чувство было таким явственным, что, забыв о своем положении, Сергей чуть было не вступил с ним в разговор.
Обескураженный непонятной недружелюбностью, незнакомец остановился на краю тротуара с открытым ртом и удивленно глядел ему вслед.
Сергей перешел улицу и двинулся по направлению к площади, вокруг которой толпились и жались друг к другу крошечные магазинчики. В центре площади электрические часы с тремя циферблатами показывали десять минут первого. Большая стрелка двигалась короткими видимыми прыжками, маленькая — еле заметно ползла.
Его охватило чувство жалости и бессильной злобы.
Час назад, проснувшись в сарае, он трезво обдумал свое положение и наметил план действий: попытаться наладить связь с партизанами, держаться до последнего, прибегать к оружию в самом крайнем случае.
Все правильно! Но как это осуществить?
Сергей без колебаний оставил свое ночное пристанище, спокойно вышел из безлюдной усадьбы, где стоял сарай, прошелся по улице, а потом наугад свернул за угол.
Дома по обе стороны улицы — новые, с садами и огородами. Множество пустующих домов. А вокруг них пристройки, саран, сарайчики.
В карманах шинели обнаружил записную книжку в черном переплете и маленький карандаш. Неплохая находка! Можно будет записать маршрут и ориентиры: «Повернуть перед кафе с желтой и зеленой вывесками».
Так будет легче найти обратную дорогу. Чувство полного одиночества вытеснило даже постоянное ожидание опасности. Не идет ли он вслепую, рискуя через минуту — другую попасть в неожиданную, тонко замаскированную ловушку?
Рядом остановился трамвай. Из него вышла парочка. Парень помог девушке сойти, но так и не выпустил ее руки. Сергей завистливо посмотрел им вслед.
Захотелось немедленно возвратиться к своему убежищу, забиться куда-нибудь в угол. Страх перед тем, что он может заблудиться, заставил его забыть об осторожности. Он прибавил шагу. Ничего ему так не хотелось, как дойти до своего сарайчика и еще раз все спокойно обдумать.
В нем рождалось новое целительное чувство, чувство гордости человека, который защищается, чувство долга. Сквозь все испытания пронес он это чувство, сберег его. Оно было припрятано до поры до времени, но, безусловно, это оно победило звериную жажду к жизни и, когда настала необходимость сделать последний решительный шаг, оказалось на первом плане.
Сергей отыскал памятный ориентир — каменный мостик через крошечную речушку, через несколько сот метров исчезавшую в тоннеле перед старинными домами.
Он уже намеревался повернуть в сторону, чтобы выйти на площадь с часами, когда вдруг заметил у тротуара перед кафе трехколесный велосипед с тачкой, нагруженной хлебом.
На улице никого не было. Сергей решительно подошел к тачке и схватил две еще теплые буханки. Хотел было спрятать их под шинелью, когда владелец велосипеда вышел из кафе, где оформлял накладную, и заорал:
— Держите бродягу! Вор! Держите его, он украл мой хлеб!
Сергей не знал французского, но что можно кричать в таких случаях? Да и жесты были слишком уж интернациональными. Своим криком парень поднял на ноги чуть ли не весь квартал. Помощник пекаря и еще несколько человек кинулись за ним.
Ворогин понял: далеко ему не уйти. Силы изменили ему. Он зашатался и чуть было не упал и вдруг увидел, как из-под арки огромного дома с коваными узорчатыми воротами — возможно, крытого рынка — выехала мусорная машина.
Из последних сил рванулся вперед, вскочил на ступеньку сзади и ухватился за борт между лопатой и метлой, что с шумом и лязгом перекатывались по борту.
Машина набрала скорость, объехала рынок и вырвалась на широкую мощеную магистраль. Криков сзади уже не было слышно, и Сергей ощутил облегчение — спасся. С жадностью набросился на хлеб.
Неожиданно машина затормозила, Сергей подумал, что она вот-вот остановится, и, не ожидая полной остановки, спрыгнул. Буханка хлеба вырвалась и полетела на асфальт. Быстро подхватил ее и бережно вытер рукавом.
Дети в плащах с накидками играли перед домом с облупленными стенами. Они остановились и с удивлением разглядывали его. Он приветливо, как сообщникам, помахал им руками и заспешил по улице, стиснутой заводскими корпусами и высоким каменным забором с осколками битого стекла на гребне.
«Сколько месяцев я не пробовал хлеба?»
Он отломил краюху и с наслаждением впился в нее зубами. Кажется, ничего вкуснее он не знал, чем этот черный вязкий хлеб!
