Рыцарь Родриго и его оруженосец - Михаэль Андреас Гельмут Энде

Внизу на облучке стало тихо. Ничего, кроме растерянности, ветер до Сократа не доносил. Ведь папа и мама Дик и впрямь не знали своего сына. Малыш и Дики просто были слишком разными людьми. Малыш ничего не боялся, а папа и мама Дик боялись всего. Малыш хотел, чтобы всё изменилось, а Дики хотели, чтобы всё оставалось по-прежнему.

– Н-но, трогай! – прохрипел Сократ, решив, что Дики уже достаточно обо всём подумали.

– Поехали, – пролепетали мама и папа Дик, поскольку они любили своего сына, хотя он и был совсем не таким, как они.

Кукольный театр папы Дика загромыхал по неровной дороге, а потом по бездорожью. Он подпрыгивал на всё более толстых корневищах, проезжая мимо всё более корявых деревьев, и, когда одно особенно сучковатое из них потянулось своей мрачной веткой к Сократу, даже разумной птице стало не по себе. Тысячи глаз смотрели на них из укрытий по мере того, как они углублялись в Страхопущу, и тысячи капель отбивали свой знобящий такт, потому что после грозы, в которую исчез Малыш, Страхопуща всё ещё была в сырости. Тут и там Сократу чудилось чиханье подколодных гномов и кашель простуженных болотных друдов, но никто не чинил препятствий кукольному театру папы Дика. Даже большой медведь, которого Сократ увидел в чаще, пропустил их с миром. Едва заметив кукольный вагончик, он пугливо скрылся за гигантскими грибами.

Сократ командовал с трубы то «Влево!», то «Вправо!», когда лесные дорожки пересекались, что случалось довольно редко, и кукольный театр папы Дика приближался к скалам Лихогорья, пока им не открылся вид на вершину с пятью покосившимися башнями. Как вы уже знаете – но ни Сократ, ни Дики пока не знали, – обитаемой была всего одна из них.

Кукольный театр папы Дика со скрежетом остановился: то ли ослы не хотели ехать дальше, то ли Диков покинули последние капли мужества. Сократ бы это понял. Он проследил за восхождением крутой тропы, что огибала скалистые пики, ведя к воротам. До сих пор он видел крепость Гробург лишь издали. Вблизи чёрные стены и пустые глазницы окон выглядели в тысячу раз более зловещими.

И сюда-то, подумал Сократ, Малыш один-одинёшенек карабкался ночью во тьме, под ливнем и ревущим ветром? Неужто этот поворот истории мог быть правдоподобным? Но истории не обязаны быть правдоподобными. Немного подумав, Сократ припомнил много славных историй, совсем даже неправдоподобных. Зато они были с настроением и подъёмом, отчего ему сразу подумалось, что именно такой мальчик, как Малыш, только и мог подняться по такой тропе, как эта, посреди бушующей бури. Только так, а не иначе могла быть записана история Малыша в старинной книге.

– Чего вы ждёте? – крикнул Сократ.

И кукольный театр папы Дика начал подъём в гору, и внутри вагончика закачались на нитках марионетки.

Теперь, когда Сократ смотрел налево, его взгляд падал в бездонную пропасть, куда кукольный вагончик мог сорваться в любой момент. А когда он смотрел направо, его взгляд падал на бесчисленные могилы. По краю дорожки стояли кресты, а поскольку дорожка была такая крутая, а повозка такая медленная, Сократ успевал прочитать на могилах все надписи.

«Тут погребён рыцарь Богумил Грозайц», – читал он.

«Здесь покоятся насилу собранные останки великана Унтама Менувеля», – читал он. И сразу после этого они громыхали мимо того немногого, что осталось от банды из тринадцати неистовых берсерков, и мимо четырнадцатиглавого дракона. Двенадцать его голов, как значилось на могильной плите, Родриго Грубиан отсёк ему сразу после завтрака, а остальные две ещё до обеда.

Дики на облучке теперь уже стенали не смолкая, да и у Сократа на крыше стояли дыбом перья. Ему ещё не приходилось читать такие страшные истории, как на этих надгробных камнях. Ему и в самом деле казалось, что он не трясся на горной тропе, а перелистывал книгу. А не был ли этот Родриго, думал начитанный попугай, тоже начитанным рыцарем?

– Ох! Ах! Как страшно! Как жутко! – восклицали Дики, когда вагончик проезжал мимо шпалеры из человеческих костей.

Скелеты были прикованы к скале ржавыми цепями, а на черепах ещё уцелели шлемы. Дики на облучке даже отворачивались – таким устрашающим был этот вид. Сократ же, напротив, присматривался особенно внимательно. Он хотел бы обмануться, но эти скелеты на цепях казались ему похожими на марионеток. На каких-то особенных ниточках.

Когда кукольный театр папы Дика вкатился на подъёмный мост, попугай задумчиво приводил в порядок своё оперение. Впереди маячили могучие крепостные ворота. Разумеется, запертые. Зато доски подъёмного моста скрипели и трещали, будто в любой момент могли проломиться.

– И что теперь? – донесло до Сократа тоненький голосок папы Дика.

– Теперь ты должен постучаться, Эфраим Эмануэль Дик, – сказал попугай. – Я ведь плохо умею это делать. Хлопанья крыльев никто не услышит.

Папа Дик, пошатываясь на ватных ногах, пошёл по трухлявым доскам подъёмного моста, неловко перепрыгнул через дыру на месте отсутствующей доски и чуть было не упал в обморок, увидев на воротах колотушку в виде чёртовой рожи.

– Ну стучи же! – прохрипел Сократ на своей наблюдательной вышке. – Я допускаю, что нас тут ждут.

Папа Дик постучал так тихо, как только можно было постучать железным кольцом, и, когда этот стук призрачным эхом отдался во дворе крепости, он был ещё ближе к обмороку, чем прежде.

Никакого ответа не послышалось. Никто не вышел.

– Малыш? – крикнула с облучка мама Дик, но так тихо, что услышать её мог разве что Сократ на жестяной трубе.

«Неужто и Малышу пришлось стоять здесь и тщетно ждать, когда его впустят?» – задумался попугай. Как же история развивалась дальше и как