Купель дьявола - Виктория Платова

— На Литейный.

— На Литейный, четыре? — уточнил Лавруха.

— Да, если можно.

На Литейном, четыре, располагалось главное управление ФСБ. Кроткий агнец капитан Марич оказался серьезным человеком. Гораздо более серьезным, чем могло показаться на первый взгляд. Но на это обстоятельство мне было совершенно наплевать. Сейчас мне было наплевать на все, кроме картины. Угнездившись в машине, я демонстративно врубила магнитолу. В динамиках сразу же заворочался последний хит Лаврухиной любимицы Алсу, и капитан поморщился: похоже, он не любил попе, даже высококлассный.

…На прощание Марич поцеловал мне руку.

— Хотелось бы подольше не видеть вас, капитан, — сказала я.

— Боюсь, мы еще встретимся, и не раз, — с достоинством парировал Кирилл Алексеевич. — Интуиция никогда еще меня не подводила….

— Тогда передавайте ей привет. Мы остались одни. Лавруха подогнал “москвичок” к тротуару, включил аварийку и нервно закурил.

— Интересно, как и когда тебя угораздило так ему не понравиться? — спросил Лавруха.

— У нас было некоторое количество времени… А в общем, я и сама ума не приложу. Ты думаешь, это может как-то на нас отразиться?

— Я, конечно, не Господь Бог, и даже не искусствовед, но одно я знаю точно: вокруг больших полотен всегда идет большая игра. Особенно если они не находятся под защитой государства.

— Ты решил соскочить?

— Я уже ввязался….

— Я смотрю, ты этому совсем не рад.

— Кэт, — Лавруха обернулся ко мне и коснулся пальцами подбородка. — Скажи, ты все мне рассказала, Кэт?

Конечно же, я не все рассказала Снегирю. Подробности первого свидания с картиной я благоразумно опустила: взгляд Быкадорова, устремленный на картину, его абсолютно обнаженное тело; трюмо, придвинутое к двери… Китайские колокольчики вопросов снова зазвенели в моей изнывающей от жары голове.

— Абсолютно все. Ты знаешь ровно столько, сколько и я.

— Ну хорошо. Сейчас я двину к Ваньке, может быть, что-то уже прояснилось.

Неожиданно меня обдало холодом. А вдруг законопослушный Бергман поднимет тревогу и переполошит всю культурную столицу?..

— Ты можешь на него положиться, Лавруха?

— На кого?

— На Ивана? Он никому не расскажет о картине?

— Я взял с него слово, — успокоил меня Лавруха. — И потом, он же мой лучший друг, почти брат. Молочный.

— Интересно, что ты ему наплел?

— Сказал, что прикупил ее у старухи в Опочке. За смешные деньги, — в изворотливости Снегирь мог посоревноваться со мной. — Видишь, для только что погибшего в автомобильной катастрофе я довольно изобретателен.

Это был камень в мой огород: Лавруха запомнил реплику Марича о моей домашней заготовке для шведки.

— Будешь жить сто лет, — беспечно сказала я. — Я сейчас в Эрмитаж, к Динке. Просмотрю” кое-что. Буду дома к девяти. Если что-нибудь прояснится — подъезжай прямо ко мне.

Динка Козлова, моя однокурсница по академии, удачно пристроилась в отделе фламандской живописи и имела доступ к эрмитажным фондам. Именно в них я надеялась разжиться информацией о голландцах и немцах: я до сих пор пребывала в твердой уверенности, что неизвестный автор доски был или немцем, или голландцем.

— Нужно было бы сфотографировать картину. Для сравнительного анализа, — пояснил Снегирь.

— Зачем? — искренне удивилась я. — Я и так ее помню. До последнего мазка.

Это была чистая правда: картина уже жила во мне, в любой момент я могла вызвать в памяти каждое движение кисти неизвестного мне художника, каждый изгиб мантии девушки, каждую звезду в ее рыжих волосах.

— Ну конечно, — Снегирь улыбнулся. — В молодые годы ты проводила слишком много времени перед зеркалом.

— Теперь мне двадцать девять, и я кардинально изменила поведение, — утешила я Снегиря.

— Как ты думаешь, почему она так похожа на тебя?

— Ты же сам сказал о переселении душ. Так что я в отношении этой картины обладаю правом первой ночи.

— Не увлекайся, Кэт, — напутствовал меня Лавруха. — Чует мое сердце, что мы с чертовой доской еще хлебнем.

Почему я не прислушалась тогда к пророческим словам Снегиря?..

Динка встретила меня причитаниями. В основном они касались аномальной для Питера жары: мама с гипертоническим кризом, папа с ишемической болезнью, отпуск не раньше ноября, да еще муж, похоже, бегает на сторону и столуется у какой-то жлобки-буфетчицы с Адмиралтейских верфей. Терпеливо выслушав Динку, я приступила к изложению своей просьбы.

— Я могу посмотреть материалы на кое-каких голландцев? Приблизительно шестнадцатый-восемнадца-тый век?

— Ты же занимаешься прерафаэлитами, — Динка отличалась профессиональной искусствоведческой памятью.

— Именно поэтому! Не читала новых исследований о влиянии Жана Белльгамба [11] и его последователей на “Братство прерафаэлитов”? — тут же слепила горбатого я. Мне совсем не улыбалось посвящать в свои последние перипетии кого бы то ни было.

Заручившись согласием Динки, я приступила к изучению всех доступных мне материалов.

Эрмитажная коллекция голландцев не была особенно обширной, иначе я просто утонула бы в потоке информации. И все равно, к ночи у меня уже кружилась голова от обилия имен или подобия имен — Мастер женских полуфигур, Мастер легенды о святой Марии

Магдалине, Брауншвейгский монограммист… Исследователям не откажешь в логике — чего проще: собрать похожие по манере письма картины и объединить их именем неизвестного автора. Интересно, как назовут художника, если авторство так и не будет установлено? Мастер видения святой Екатерины? Или Мастер скорбного финала святого Себастьяна?.. Я перерыла шестнадцатый век и перешла к семнадцатому — но ничего хотя бы приблизительно похожего так и не обнаружила. Я утешала себе тем, что анализ картины даст нам возможность хотя бы приблизительно установить время ее написания. И тогда поле поиска максимально сузится.

В любом случае остается надеяться только на Лавруху.

Но вечером Лавруха так и не объявился. Я слонялась по дому, меланхолично пробовала читать, просмотрела пару дурацких детективных сериалов по телевизору: сериальных убийц я угадывала с лету, капитан Марич вполне мог бы зачислить меня на довольствие.

— Давай, звони, скотина! — заклинала я молчащий телефон.

И Лавруха откликнулся.

Он позвонил в. половине второго и долго сопел в трубку.

— Ну? — спросила я.

— Ты сидишь? — хрипло пробубнил Лавруха.

— А что?

— Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительную экспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.

Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не могла ошибиться!…

— Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационные мастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…

— Не мог раньше позвонить.? — я сразу же возненавидела Снегиря. — До мостов пятнадцать минут…

— Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняй свой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.

Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы и выскочила из дому.

Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут. Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадь Труда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационных мастерских.

— Давай, колись! — крикнула я ему, едва отпустив машину.

— Не сейчас. Все будет происходить в торжественной обстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.

— Кого?

— Тебя и картину.

Всю дорогу до ближайшего магазинчика “24 часа” и обратно Снегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило ходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала бояться — как бы Лавруху не разнесло изнутри.

— Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять минут, тебя хватит апоплексический удар, — припугнула я Снегиря.

— Уже хватил, — признался Лавруха. — Как только Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральный анализ.

— Так быстро? — удивилась я.

— Они получили новое оборудование, американское… Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница, Кэт!

…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не видела его в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правилам золотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струился пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами со специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.

А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительным стеклом, стояла картина.

— А вот и мы, — сказал Снегирь и выстрелил в потолок пробкой от шампанского.

— Я нашел, — Бергман обвел нас невидящим взглядом. — Кое-что о нем. Последняя статья в “Вестнике Британской Академии”.