Княжич - Олег Гончаров

— Вот они, Перуновы стрелы, про которые Вяз-га говорил. А я-то думал… — Казалось, посадник был Разочарован. — Слышь, Радоня, — крикнул он дородной поварихе, — накрывайте прямо на стогне! Обедать пора…

— …девять… десять… — продолжал считать Асмуд, — одиннадцать… — он понял, что все пальцы загнул, и уже продолжал просто так, — двенадцать… тринадцать… четырнадцать… все. Пролетела.

Тем временем воины, нарадовавшись вволю, принялись привязывать горшки к стрелам.

— Четырнадцать, — повторил ярл, отмерил четырнадцать вершков на шнуре, торчащем из узкого горла кувшина.

Потом то же самое сделал и на другом горшке, подумал немного и укоротил второй шнур еще на вершок.

— Заряжай! — приказал он воинам…

На стогне уже обед заканчивали, когда в небе вновь раздался свист.

— Во, — сказал кто-то, — Перун новую стрелу пустил.

— Пускай, — ухмыльнулся посадник, — а то ворон слишком много развелось. «Вот ведь людям заняться нечем», — хотел добавить он, но не успел.

Новая стрела, пролетая над городом, вдруг странно хлопнула. Вспухла огненным шаром. Оглушила людей весенним громом среди ясного неба и пролилась жидким пламенем на стогнь.

— А-а-а-а!.. — страшно заголосила Радоня.

В испуге черпаком прикрылась. А через мгновение крик ее утонул в реве упавшего на людей огненного шквала.

С воплями все бросились врассыпную. Старались укрыться от пыла и жара. Да какое там. Разве от Пекла укроешься?

Огненный ливень хлестал беспощадно, не жалея людей.

Не понял посадник, как очутился под вспыхнувшим столом. Прополз вдоль него, наружу выглянул и почуял, как волосы на непокрытой голове дыбом встают.

Прямо на него бежит мальчонка лет шести. Из огнищанских чад, что за стенами Малина от врагов укрылись. Бежит и обезумевшим факелом пылает. Кричит он так, что, кажется, еще немного — и сердце посадника не выдержит. Жутко кричит. А пламя жрет его. Тварью ненасытной. Истязателем безжалостным.

Выскочил посадник из-под стола…

Схватил ковш с водой…

Плеснул на мальчонку…

Отпрянул в ужасе.

От воды еще пуще огонь вспыхнул[27].

— Ма-а-а-ма! — захлебнулся криком мальчишка.

Упал.

Затих.

А вокруг люди полыхающие мечутся. Вонь стоит нестерпимая.

Копотью воняет…

Плотью горящей…

А посадник так и застыл с ковшом в руках.

Стоит…

Безумными глазами смотрит на догорающего…

Поделать ничего не может.

— Болярин! Болярин! — сквозь крики и огненный рев слышит посадник и с трудом понимает, что это его зовут.

— Болярин! — подбежал к нему ратник. — Поляне с русью на штурм идут!

— Где? — спросил он, а сам от мальчонки глаз оторвать не может. — Где они?

— К переправе подходят!

И очнулся посадник от страшного сна.

— Кто живой?! — орет. — На стены! — а сам чует, как по щекам его слезы текут.

Утерся быстро, чтоб не видел никто. Отшвырнул бесполезный ковш.

— На стены! — на бегу крикнул. Вверх по лестнице влетел. Дышит тяжело.

На переправу с ненавистью смотрит. А там уже войско вражье.

— Звери, — прошептал посадник. — Звери лютые…

В третий раз махнул Асмуд своим топором. И ушла последняя стрела с огненным гостинцем.

Не выдержали канаты, что держали приспособу. Полопались. От этого подпрыгнула станина. О землю ударилась. От удара рама треснула. Так она теперь без надобности.

— Хвала тебе, Один! — крикнул ярл. И крик этот подхватили варяги:

— Хвала тебе, Один!

А стрела перемахнула через реку, над Полянским воинством пролетела и взорвалась над башнями воротными. Пролила на тесовые крыши свой огненный дождь.

Запылали башни. Пробежался алый ручеек по крыше, стек по стене на дубовые ворота. И ворота пламенем занялись…

К вечеру каган Игорь взял Малин-град.

Хозяином въехал через догорающие ворота. Остановил коня посреди площади. Сурово, как и подобает захватчику, взглянул на кучку защитников, окруженных плотным кольцом.

Не больше десятка их осталось. Обожженные. Израненные. Закопченные. Они молча ждали своей участи.

— Кто тут за старшего у вас? — спросил каган.

— Я, — ответил замазанный сажей не старый еще человек с выбитым правым глазом, опаленной бородой и надорванным ухом и сделал шаг вперед, придерживая перебитую руку. — Посадник я малинский.

— Если хочешь жить, целуй стремя и на верность присягу давай, — сказал Игорь.

— Я уже один раз стремя целовал, — ответил посадник, — князю моему, Малу Древлянскому. И по сто раз присягать не приучен.

— Смелый, — усмехнулся Игорь. — И как же звать тебя?

— Нет у меня больше имени. Вместе с ним, — показал он на сгоревшие останки мальчишки, что все еще лежали на стогне, — вы мое имя сожгли.

— Как же ты без имени в Сваргу пойдешь? — удивился каган.

— Ничего. Там Даждьбог своих от чужих отличит.

Спустился с коня каган Киевский, подошел к пленникам. Оглядел.

Два ратника молодых, почти мальчики. Смотрят зверенышами затравленными. Девчушка к материнскому подолу прижалась. Разорван у матери подол почти до пупа. Видно, потешились с ней воины. И девчонку в покое не оставили. Трясет ее мелкой дрожью. В коленки материнские лицо спрятала.

Баба дородная. Волосы у нее на голове почти совсем выгорели. Лысая стоит. Глаза потупила.

Мужичок-огнищанин, рожа от побоев распухла, а из-под синюшных мешков колючкой взгляд ненавидящий.

Рядом кто-то сильно обгоревший лежит, и не разберешь, то ли мужик, то ли баба. Сплошной ожог сукровицей сячится. Стонет тихонько, но жив еще. Или жива?

Наконец, к посаднику подошел. Посмотрел ему в уцелевший глаз. И что-то увидел там такое, от чего передернуло его.

Отвернулся каган.

Отошел прочь. Асмуда подозвал.

— Что с ними делать будем? — спросил.

— Под нож всех, — ответил старый варяг.

— И баб тоже?

— Всех, — уверенно сказал Асмуд. — Это для других острасткой будет.

— Ну, как знаешь, — кивнул каган.

Он подошел к еще тлеющей лестнице и поднялся на стену. Красивый вид открывался с нее. Переправа как на ладони. Удобно. Жаль, что обгорело здесь все.

«Нужно будет восстановить», — подумал Игорь.

Потом обернулся и окинул взглядом свой новый город. Сильно он пострадал от «греческого огня». Так это дело поправимое…

— Прими, Перун! — услышал каган. Это внизу началась резня…

Игорь стоял на крепостной стене. Смотрел сверху на кровавую бойню. Во все глаза смотрел и ужасался от того, как пьянит, как щекочет ноздри запах горелой плоти и горячей человеческой крови…

С Вязгой я встретился спустя почти тридцать лет. Как раз с племянником[28] на Новгородский стол ехали[29]. Решили по дороге на уток поохотиться, да по пути на избушку лесную наткнулись.

Так я со старым Вязгой знакомство свел.

Семью он все-таки потерял. Не сдержал обещания старый варяг. Надругались над женой и дочерьми его ратники. А потом повесили, чтоб под ногами не болтались. Хотели и Вязгу повесить, да сбежал он.

В чаще избу поставил. Охотой да рыбалкой жил. О мести не думал. Не герой он. Огнищанин обычный. Так и тянул лямку жизни потихоньку. Дни и лета не считал.

Иногда на него охотники набредали. Им-то долгими вечерами он и рассказывал историю о том, как держался и как пал город древлянский, Малин-на-Ирше.

— Вот только не помню, как того посадника звали, — закончил он свой рассказ. — А может, и не знал никогда…

12 июля 942 г.

На высоком берегу Ужа, на гранитном утесе, гордо и неприступно высились дубовые стены стольного города древлянского Коростеня.

У подножия крепости, но на почтительном расстоянии, опасаясь древлянских стрел, остановил войско Игорь. Здесь, на окраине деревеньки Шатрище, они вместе с Асмудом решали, что делать дальше.

Игорь восседал на своем коне, а рядом, оперевшись на рукоять топора, стоял старый варяг. Он снизу вверх смотрел на кагана, но в его взгляде не было ни капли почтения.

— Да, — вздохнул киевский каган, глядя на крепость, — корст, он и есть корст[30]. Его горшками цареградскими не напугаешь. Хельги, и тот об него чуть зубы не сломал[31]…

— Не убивайся так, — ответил ему ярл. — В городе войска от силы человек пятьдесят. Личная охрана княгини, да с окрестных деревень семей сто набежало. Огнищане — не воины. Если не рассусоливать, к вечеру в детинце пировать будем.

— Думаешь?

— Думаю.

— Хорошо, — согласился каган. — Бери город. Но Беляну не трогай. Она мне живой нужна.

— А то я не знаю? — съязвил Асмуд. — Я на приступ полян брошу. А как только они стену возьмут, тут уж и дружине твоей дело найдется.

— Так, может, дружине и начать? — возразил каган. — И обучена лучше, да и броня на дружинниках двойной вязки, стрелы в ней стрять будут.