Выход 493 - Дмитрий Матяш

— Ну так и что? Мы ведь тоже не на прогулку собрались.

— Оно-то так, — согласился Сашка, — но вояжерской романтики всем хочется. И нигде, кроме как в пути, не ощутишь. В нарядах скучно, а тут, — он обвел глазами борта фургона, — что ни говори, а интереснее. Едешь, что-то новое видишь, а не только сырые стены и потолок над головой. Знаешь, сколько желающих было в экспедицию? Наш замкомвзвода говорил, человек сто, не меньше. А тут нас с тобой взяли…

Андрей, отчего-то вдруг погрустневший, будто только после Сашиных слов осознавший, что в экспедицию он попал по дикой случайности, по чьему-то недосмотру, из-за ошибки в записях или потому, что его просто забыли вычеркнуть из списка кандидатов, насупился и отвернулся.

— Меня еще и отец отпускать не хотел, — протянув ноги и заложив руки за голову, сказал Саша. — Даже командира моего просил, чтобы похерили меня. Все надеялся, что не возьмут, что не пройду отбор. Он, знаешь, из тех, кто считает, что лучше до старости гнить в Укрытии, чем раз увидеть мир. Я же наоборот: живи быстро — умри молодым. А как твои отнеслись к этому?

— К чему? — потеряв ход мысли, поднял голову Андрей.

— Ну, что тебя приняли в экспедицию?

— Мать… как мать, — развел руками он. — А отец, когда мне еще два года было, умер… По крайней мере, из города точно не вернулся.

— Он у тебя что, сталкером был? — В Сашиных глазах вспыхнул огонек.

— Да нет, не сталкером, — вздохнул Андрей. — Биологом, но часто работал на поверхности. Однажды не успел до восхода солнца найти себе убежище — проводники заблудились и… — Он громко выпустил через ноздри воздух. — Только через неделю один из проводников добрался до Укрытия, но и тот умер, так и не сказав, где остальные. Меня воспитывали бабушка, земля ей пухом, и мать, она хирург, в больнице работает, хотя уже плохо видит и слышит. Надеялась, что я смогу стать достойной заменой, а меня вот, на военщину потянуло…

— Постой, постой. — На Сашином лице вдруг заиграла загадочная улыбка. — Дай-ка я угадаю — ты сбежал! Да?

— Ничего я не сбежал, — зардевшись, что его раскрыли, попробовал опровергнуть догадку Андрей. — Говорю тебе — сам пошел.

— Не ври! — довольно прищурился Саша. — Сбежал.

— С чего ты взял? Я что, по-твоему, не могу сам за себя решить, что мне делать?

— Можешь, конечно. Но если у матери ты один, то никуда она бы тебя не отпустила, я уж точно знаю. А значит, ты сбежал.

— Хватит тебе! — сердито осек его Андрей. — Сам пошел, говорю. Матери записку оставил только. Не мог я ей сказать раньше, понимаешь? Не мог!

Снаружи становилось все темнее. От багровых лучей, пронизывающих мертвенный горизонт, остались только тающие розоватые лоскуты, проглядывающие словно сквозь толстый слой снега. На смену красочному закату пришла закономерная сумрачная угнетенность.

Глава 3

Руины за окном смазывались, растворялись в темноте, а за ними все чаще начали мелькать мягкие, крадущиеся тени. Мертвые улицы начали шевелиться, оживать. Вот игриво носятся по тротуару несколько собак, совсем щенки, треплют какие-то лохмотья. На обломках бетонной стены, насторожив уши и поджав хвосты, сидят две зрелые особи, принюхиваются, водят по ветру раздвоенными носами. Вот из дверного проема продуктового магазина неспешно вывалились несколько огромных черных тварей, поблескивающих хищными глазами и твердыми панцирями. Они похожи на гигантских омаров, но вместо привычных хвостов у них мясистые, извивающиеся конусовидные отростки, а вместо клешней — что-то похожее на острые г-образные кисти. Вот из широкой трещины в тротуаре взвились несколько лиан — это ростки прячущейся глубоко под землей кровожадной аркуны, только и ждущей, чтоб кто-то по неосторожности приблизился к ее логову.

Больше всего с приходом ночи появлялось собак. Одни сидели, провожая колонну своими невидящими глазами; другие бегали, склонив морду и ища чей-то след; третьи лаяли на нарушителей вечерней тишины, пробежав за ними с десяток метров.

Сейчас они не опасны, за ними можно понаблюдать или даже любоваться, если угодно. Сейчас они просто резвящиеся животные, безобидные и несчастные уродцы, радующиеся наступлению темноты. Но стоит одной из машин остановиться, как их поведение сразу же поменяется. И не позавидуешь тому, кто волей случая останется здесь наблюдать за этим вне металлических стен.

— Сколько же вас здесь развелось-то, а? — качнул головой Стахов, рассматривая через заднее стекло непомерно разросшееся семейство четвероногих.

Вдруг его слух уловил посторонний шорох. Затем к нему добавилось слабое скрежетание. Комбат тихо поднялся с кресла, внимательно оглядел трясущийся в прицепе багаж и, не определив источник звуков, перетянул автомат со спины на грудь. Скрежет повторился. Держась за поручни, протянутые вдоль борта, Илья Никитич сделал пару осторожных шагов, опустился на колени и заглянул под днище «Разведчика». Кроме сложенного в несколько раз криокупола, теперь больше похожего на накрытый плащаницей труп, там больше ничего не было. Внутреннее освещение он еще не включал, а фонарик остался висеть в углу противоположного борта, и теперь Стахов бранил себя за такую непредусмотрительность.

Внезапно за заднее колесо ухватилась чья-то костлявая рука, заставив Стахова отпрянуть, вскочить на ноги и в мгновение ока направить на нее черное дуло автомата.

— Э-э, полегче там, — донесся из-под уазика знакомый голос.

Ствол Илья Никитич опустил, но всматриваться в темное пространство под задним мостом УАЗа все же не прекращал. А потом, поняв наконец, кому принадлежит этот голос, недовольно сплюнул и забросил автомат на плечо.

— Каран, ты что, дурак? Ты зачем пост оставил?

— Ну не ругайся, Никитич. — Из люка в полу, о существовании которого Стахов успел напрочь забыть, показалось узкоглазое лицо его напарника по заставе. — Помоги лучше вылезти, а то эта соединительная кишка рассчитана на каких-то тощих малолеток. Я в ней как колобок в желудке удава.

Илья Никитич выругался, снова сплюнул, но все же протянул руку напарнику, помогая ему выбраться из резинового рукава, протянутого между двумя прицепами и машиной.

— Хаким, ты зачем пост оставил, балда? — рассматривая гостя, усердно стряхивающего с комбинезона пыль, повторил вопрос Стахов.

— Блин, там пылищи — задохнуться, — словно не услышав вопроса, поведал Каран. — Представляю, как по нему продираться в этих самых экстренных случаях, да еще и с боеприпасами под руку. Погодь, Никитич, ты что, не рад меня видеть?

— Какого черта ты оставил пост, я спрашиваю?!

— Я же думал… — виновато вскинул на него глаза Каран, прекратив вытряхивать куртку.

— Думал, думал, — перебил его Стахов. — Сказано же, не покидать боевой пост во время дежурств!

Каран был, конечно, славным парнем. И хотя лет ему было около тридцати пяти, ребячества в нем оставалось хоть отбавляй. Шутник, раздолбай, балагур — все это было о нем. Он соткан из этих ниток, как говаривал старый Юхха, пропитан горючим черным юмором, присыпан ветреностью и завернут в кокон дурачества. Никто еще не знавал Карана, философски размышляющего о жизни и о той канаве, по которой она стекает в бездну небытия. Для всех он был ходячий заряд оптимизма и жизнелюбия, от чистого сердца раздающий их тем, кто нуждается. Вот уж кто мог вселять веру в потерявших ее. А еще он отлично играл на гитаре, которую повсюду таскал с собой, а песни у него были все как на подбор: о жизни, дружбе и любви.

Стахов его любил как брата. И песни его слушал с удовольствием, когда имелась свободная минута. Но в то же время Илья Никитич был одним из тех уставных зануд, для которых понятия «служба» и «дружба» находились в разных углах ринга. Причем боец под именем «служба» выглядел как раздутый супертяжеловес, а его соперник походил на щуплого прыщавого старшеклассника, попавшего на ринг по глупой случайности, проиграв друзьям в карты. Зачастую они так и топтались, разминаясь в своих углах, но гонг мог прозвучать когда угодно. Вот хотя бы сейчас.

— Ладно, — Стахов немного остыл, — раз пришел… приполз, проходи.

— О, это совсем другой разговор, — обрадовался Каран. Он последовал за Стаховым к его наблюдательному пункту, продолжая вытряхивать одежду. — Хорошо ты тут устроился, вид — что надо! Не то что мне — крутить головой в обе стороны. Кстати, Никитич, видел, сколько собачья расплодилось в городе? Я прозрел!

Хаким запрыгнул на капот уазика и вольготно там разлегся, протянув ноги чуть ли не до кресла Стахова. Он оперся спиной на лобовое стекло и заложил руки за голову. Как деревенский парень на стоге сена, еще бы только соломинку в зубы да бутыль спирта в оттопыренный карман.

— Видел. У них как раз период такой. — Стахов щелкнул тумблером на контрольном пульте слева, возле рации. И тут же сверху, над прицепом, вспыхнул прожектор, пролив на убегающую дорогу широкую полосу желтоватого света. — Сейчас их больше, чем у нас есть патронов. Но ничего, за зиму их численность сократится.