Он мой, а прочее неважно (СИ) - Столыпин Валерий Олегович

Какого чёрта!

Несколько раз отодвигал её, усаживал ровно, тщетно. Спит, пуская пузыри и блаженно улыбается.

Хорошо хоть адрес успела назвать.

В нос лезет сладостный аромат расслабленного женского тела, манящие аккорды чарующей мелодии жизни, гипнотическое воздействие которой лишает меня разума.

В голову влетают удивительно непристойные фантазии.

Похотью пахнет, желанием, сексом, если вы понимаете, о чём я.

Страстью, вожделением, влечением, жаждой…

Ладно, хватит себя накручивать. Признался бы, что бабу хочешь.

Да не бабу. Нормальных человеческих отношений. Романтических, обоюдных. Что в этом такого криминального? А вы не хотите?

То-то!

Мои мысли, как те скакуны, что в песне Газманова, проскакали галопом по Европам, споткнувшись пару-тройку раз на всяких романтических ситуациях, которые я успел вживую представить, и затихли.

Не сезон разогревать себя глупостями. В двадцать лет можно размазывать свои силы и мысли как масло по бутерброду, поскольку их всё равно будет избыток. В сорок человек не должен растекаться, пора сосредоточиться на чём-то конкретном, определиться.

Сегодня на повестке дня Леночка. Она, конечно, отношение своё туманно обозначила, отослав подальше, но ведь не отшила окончательно. Что, если такое поведение от неуверенности, неловкости?

Вела она себя странно и несуразно, однако из этого ровным счётом ничего не следует. Как и в любой запутанной ситуации — пятьдесят на пятьдесят. Женщина она симпатичная, видная. Может, дожму?

Тем временем мы доехали.

Люба окончательно провалилась в пространство сонного царства: вцепилась мне в руку, посвистывает. Вязаная шапочка сползла на глаза. Сопит, вся такая махонькая, уморительная.

От женского духа у меня окончательно закипел мозг. Нужно быстрее с этим вопросом заканчивать и отправляться домой на ночлег. В семь утра на смену выходить, а времени скоро одиннадцать: пока до дома доберусь — просыпаться пора.

Бужу попутчицу. Она брыкается. Сначала в лоб локтем заехала, потом обхватила как подушку, ноги под себя подвернула, уткнулась носом в плечо и дальше сопит.

Начинаю нервничать. Кричу ей в ухо, — ваша остановка, мадам, поезд дальше не пойдёт!

— Что, где, какая остановка? А, это ты, подарок от Леночки. Сейчас, секунду. Ты, это, извини. Двенадцать часов на конвейере отпахала, а тут невеста твоя, чтоб ей пусто было. На смотрины вызвала. А мне это надо? Я спать хочу. Ладно, сейчас проснусь. У тебя попить что-нибудь есть?

— Нет ничего. Какие смотрины? Приходи в себя и проваливай. — Какие-какие: тебя нужно было оценить по пятибалльной шкале. Я тебе трёшечку поставила, если что, и ту с натяжкой. Лысенький, невзрачный, двое детей. Ладно, собирайся, пошли.

— Куда пошли. Уже приехали. Твоя остановка. Выметайся. Некогда мне с тобой возиться. Между прочим, я тебя тоже в третий класс по привлекательности определил. Это к тому, что нечего зазнаваться. Тоже мне, эксперт-самоучка.

— Тебя, зачем милый послали?

— Тебя проводить.

— Вот и провожай. Ишь, пойду, не пойду. Кто тебя спрашивает. Видишь, женщина не в себе, еле живая после трудов праведных. Хочешь, чтобы я по дороге заснула, а утром холодный труп нашли? Пошли уже! Машину вот сюда, в уголок, чтобы из окна было видно, паркуй.

— Не руководи. Раскомандовалась. Без сопливых определюсь, как ставить. Давай живее. Навязалась на мою голову. Без тебя проблем хватает.

— Давай, давай! У меня для тебя сюрприз. От твоей Леночки. Дома вручу. Под руку бери. Вот так. Крепче. Должна же я понять, мужик ты или так себе. Вроде ничего. Чего твоей Леночке, дуре набитой, нужно? Сама себя перехитрить хочет?

— Какой дуре, дамочка. Шевелите ножками, шустрее. Я тоже не на пирине спал, пятнадцать часов за рулём, тоже спать хочу. Вы со смены, а я с одной и на другую. Мне с вами обниматься некогда, да и желания нет.

— Это, извини, как получится. Мне подружка твоя, только не упади, за стенку держись… Короче, Леночка, подарила тебя. Мне презентовала. Во всяком случае, разрешила пользоваться: проверять, дегустировать, пробовать на вкус и цвет. Можешь сам её спросить. У меня телефон есть. Ну что, набирать?

— Да пошла ты! Не знаю, что у вас за игры такие, я домой.

— Ага, уже. Женщина, я, то есть, почти разделась и уже жду. Сначала завёл, обнадежил. У меня и вино для такого случая лежит. Правда, закусить нечем. В холодильнике мышь повесилась. Он у меня вообще выключен: не для кого холодить. И без того замёрзла. Сейчас и согреешь, заодно. Должна же я товар проверить на качество. Может, залежалый какой или вовсе тухлый. Ты не импотент часом?

Не ведая того, женщина выпустила из бутылки Джина. У каждого человека есть скрытые кнопки, вызывающие приступы эйфории, злости или смертельной обиды. Нечаянно, Люба наткнулась своей репликой на пусковой механизм, передающий мощный импульс.

— Ах, импотент! Ну, я тебе покажу, засранка!

Моя бывшая жена часто пользовалась этим инструментом, причём, цели всегда были разные, но результат ей нравился. Наверно, не зря.

Я схватил женщину, содрал одежду и бросил её на кровать.

Куда только подевалась её усталость и робость.

Отбиваться она не стала.

Это вдохновило.

В глазах её засверкали чертенята. Видимо, предшествующие события достаточно распалили нерастраченную сексуальную энергию.

Мы даже не стали выключать свет.

Всё случилось быстро, на редкость удачно.

Кошечка замурлыкала, явно довольная результатом дегустации. Отдышавшись, мы оба захохотали, помогли друг другу окончательно раздеться и углубили процесс исследования.

Потом ещё раз, вдумчиво, со вкусом. И ещё…

Сбросив накопившуюся за долгие месяцы безбрачия энергию мы голышом уселись друг против друга. Можно сказать визави. Курили, со вкусом потягивали из бокалов красное вино, легко и непринуждённо беседовали.

Напиток оказался так себе, но пьянил. Дым и беседа добавляли романтики. Пришло время для откровенности. Видимо накопилось в нас всякого, в основном шелухи, состоящей из обид и разочарований.

Говорили, перебивая, обнажая, выворачивая наизнанку, теперь ещё и душу.

Когда закончилось вино, разговор объединил наши мысли в нечто цельное.

Мы обнялись.

На Любиных глазах блестели слёзы. Я тоже был растроган до крайности.

Наши судьбы оказались чем-то неуловимо похожими. Иногда мне удавалось предугадать следующий поворот в сюжете её повествования, потому, что в моей жизни такое тоже было.

— А давай, сбегаем в ночной магазин, купим ещё вина, мне давно не было так уютно и хорошо в своём доме, — предложила Люба.

— Почему бы и нет. Я тоже давно не был такой счастливый. Удачно тебе меня подарили. Только что мы скажем теперь твоей подруге, ведь она наверняка пошутила?

— Так не забавляются. Это жестоко и глупо. Её проблемы. Как услышала, так и поступила. На самом деле я этого не хотела, просто рассердилась. Когда ты меня стал прогонять.

— Ну и ладно. Нам же с тобой хорошо. Поцелуй меня.

Мы долго и со вкусом целовались. Пото, вспомнили о желании купить вина. Оделись и пошли в ночной магазин.

В магазине полусонная скучающая продавщица слушала Софию ротару на молдавском языке. Романтикэ — мье тристеця ши инима, романтикэ — кэрунтеця ши лакрима, романтикэ сингуря, сау ку драгост я романтикэ вой рэмыня, — с чувством тянула певица.

Мы быстренько выбрали вино. Чтобы не ходить лишний раз, взяли две бутылки, ведь разговор, судя по всему, нам предстоял напряженный и долгий. Вдобавок приобрели сигареты и закуску.

Люба вышла покурить, я остался расплатиться. Неожиданно раздался душераздирающий крик.

Выскакиваю. Люба оступилась на какой-то ямке, которую не заметила в темноте, подвернула ногу. Теперь лежит как раненая птица и кричит от боли.

Подскакиваю к ней, начинаю поднимать.

Крик был услышан не только мной. Подбегают два широкоплечих молодчика с бандитскими физиономиями, спрашивают Любу, — он?