Моя сестра - Мишель Адамс

– Я знаю, что ты лжешь, Айрини, но так уж и быть. Думай, что хочешь. – Она швыряет на тарелку недоеденный тост. Она снова оживлена, потирает руки, как будто бы у нее уже созрел дельный план.

– Так о чем я. Моя мать вернулась вчера. Скоро мы посмотрим на нее. А потом поедем купить тебе одежды.

Она пробегает взглядом по моему мешковатому черному джемперу, качая головой, как будто мысль, какой бы она ни была, показалась ей недопустимой.

– Не переживай, у моего отца куча денег. Я оплачу тебе одежду.

Она прерывается, как будто просматривает в голове список «Задания, связанные с Айрини», пересчитывает их по пальцам. Операция «Подготовь Айрини к похоронам».

– Потом мы пойдем в тренажерный зал. Тебя так разнесло с последней нашей встречи. Тебе нужно выпотеть жирок. Меньше всего мы хотим, чтобы ты нас опозорила.

Она встает, идет ко мне, и с совершенно разочарованным выражением лица отодвигает от меня тарелку, пока я проглатываю последний кусок яичницы.

– Я скоро вернусь за тобой.

Она выскальзывает из комнаты, оставляя меня одну. Выхода нет. Я расклеилась. Вернее, меня довели до этого. Вместо того чтобы дать ответы, это место может меня уничтожить. Ущипнув себя за небольшой слой кожи на поясе, думаю, можно ли назвать это жиром. Наверное, но только если хочешь обидеть.

Я подхожу к эркеру, выглядываю на лужайку. Ее окружает живая изгородь, деревья вдалеке также подстрижены, специально для гостей, которые приедут на похороны. Мой взгляд перемещается к маленькому белому кресту, и я тут же понимаю, что там они похоронили собаку. Ту, которую убила Элли.

Это случилось, когда мне было девять лет, после нашего с ней неудавшегося воссоединения. Тетя Джемайма рассказывала кому-то по телефону, что Элли забила собаку до смерти, кровь стекала по детским ногам, Элли была в ней по колено. Наши родители обнаружили ее в саду, пытающейся вскрыть животное ножом для масла. Они похоронили собаку с церемониями, возложили цветы, поставили крест. Тетя предположила, что это, возможно, научит Элли сочувствию.

Я опять вижу отца, он идет по лужайке. В руке у него бокал с жидкостью коричневого цвета, вероятно, бренди; он делает жадные глотки. Обращает внимание на меня, смотрит в ответ всего секунду и отводит взгляд; мотнув головой, снова ее опускает. То, что он был в прихожей, когда я приехала – это не совпадение, он сам говорил, что хотел посидеть, поговорить. Его остановила Элли. Она увела меня, разрушив надежды, которые он питал. Сегодня она снова была здесь, так что он не смог заставить себя говорить. Возможно ли, что он, точно так же, как и я, боится ее? Есть ли у нас общие секреты, или он хранит гораздо больше тайн?

Теперь я понимаю, почему он так странно себя вел, когда покидал столовую. Это не было страхом. И не было отвращением к существу, которое он породил. Наконец-то я нахожу в нем что-то знакомое. Что-то, чем мы еще схожи, помимо любви к крепким напиткам в неподобающее время суток. То, о чем Элли не имеет ни малейшего понятия, и что делает ее невероятно уязвимой. Я вижу в его глазах стыд. Не за меня, но за себя.

Глава 8

Я рада, что мы можем покинуть дом, не нанося визита мертвому телу, которое покоится в гостиной. «У нас нет времени», – сообщает Элли, подталкивая меня вперед, едва не наступая мне на пятки, щебечет о планах на день. Сестринский день, как она его называет; можно подумать, мы парочка двенадцатилетних девчонок, которые собрались учиться красить губы и тренировать поцелуи на плюшевых мишках. Мы поедем в Эдинбург, пошопимся, поборемся с моим жиром в спортзале, чтобы я никого не опозорила, поговорим, раскроем свои секреты. Уровень ее возбуждения зашкаливает, и все раздражение, которое она, кажется, ощущала раньше, куда-то делось. Я улыбаюсь и смеюсь, преимущественно через силу, чтобы ситуация была сносной, насколько это возможно. Изредка я даже смеюсь без усилий. Это одно из ее положительных качеств – остроумие.

Именно это притягивало меня, когда она в первый раз отыскала меня. Я так привыкла быть мишенью, и вдруг стать частью чьей-то команды, видеть, как она придумывает издевки с еще большей сноровкой, чем размахивает кулаками… Это было как глоток свежего воздуха после того, как едва не утонул. Когда она ворвалась в мою жизнь, я была тринадцатилетней жертвой всех и вся, а благодаря ей почувствовала себя частью чего-то большего. Общность. Я была в безопасности за ее спиной. После этого легко было отбросить в сторону мысли о том, что случилось четыре года назад, когда родители пытались нас познакомить.

Она водит меня по пяти разным магазинам в поисках чего-то подходящего на ближайшие два дня. Она выставляет меня напоказ в каждом из них, демонстративно перебирая вешалки выверенными движениями. В пятом магазине мы останавливаемся на следующем наряде: коричневые джинсы из чересчур уж блестящей ткани и бежевый джемпер с надписью «Чувствуй». Элли возмущается, говорит, что, если я не приму идею «спортивная одежда на каждый день», она наотрез откажется покупать что-либо, что соответствует моим «больничным» вкусам. Когда мы переходим к спортивной одежде, она немного смягчается, выбрав комплект из черных леггинсов и топа, но не дает мне их примерить. Единственное, на чем настаиваю я – это «рибоки». Когда мы приезжаем в зал и переодеваемся – я в отдельной кабинке, – становится очевидно, что костюм мне мал. Небольшая складка мягкой кожи нависает над стянутым поясом как грыжа.

– Я не могу в этом пойти. – Я выхожу из кабинки, разводя руки в стороны. Она встречает меня голой, балансируя на одной ноге, кости ее таза выпирают, острые, как нос нашего отца. Замечает, что я рассматриваю ее гладкую кожу, идеально покрывающую рельефные кости. Элли выглядит как доведенная до совершенства картинка из анатомического пособия. Смотрит на свое бедро, а потом снова на мое. Я смотрю в сторону, чтобы отвлечься, глаза пробегают по висящим на стене объявлениям о потерянных собаках и занятиях йоги для хиппи.

– Ха, вот видишь, – говорит она, показывая на меня пальцем. – Я же говорила, что ты поправилась.

– Я надену сверху футболку, – фыркаю я и тянусь за футболкой. Но вдруг ее рука, взметнувшись, опережает меня. Она вырывает футболку из моей руки, чуть не задев меня по щеке своей идеальной левой грудью. Тело без единого волоска, как у ребенка. Она разрывает футболку напополам. Раздается треск ткани.

– Теперь тебе придется это носить. – Она выглядит довольной, но чуть запыхавшейся от того, что, бросив клочки ткани на пол, топтала их, будто бы они в огне. – Одежда не мала. Просто ты слишком большая.

Взяв свою сумку, она достает собственную одежду. Надевает шорты, но сейчас она взбудоражена, разозлена на меня. Убирает сумку в ящик, захлопывая дверь с такой силой, что, кажется, вот-вот – и дверь слетит с петель. Во мне кипит гнев от мысли, что люди будут смеяться надо мной, когда я попытаюсь заниматься в этом идиотском прикиде, да еще и с нездоровым бедром. Но я не хочу устраивать сцену, поэтому молчу. И так уже слишком много людей обратили на нас внимание, так что пусть лучше думают, что это всего лишь незначительная размолвка в этот счастливый Сестринский день.

– Прячась под слоями ткани, ты позволяешь себе забыть о том, что ты толстая, – говорит она, щипая меня за складку на животе. – А я не хочу тебе в этом помогать.

Несколько пар глаз все еще смотрят на нас, пока она натягивает на себя довольно откровенный топ. Носки, обувь. Повязка на голову. Взгляд в зеркало. Хватает мою руку и с самодовольным видом тащит меня к выходу. Одна женщина, кажется, особенно сочувствует мне, так что я одариваю ее улыбкой и непринужденно смеюсь. Убедить мне ее, похоже, не удалось, но она подбирает сумку и отходит от нас.

– Не знаю, как ты вообще смогла стать доктором при таком-то виде, – во всеуслышание объявляет Элли, как будто мой далекий от идеала животик как-то влияет на мои умственные способности.

Она настаивает, чтобы мы выпили воды перед тренировкой, потому что «обезвоживание – это очень вредно», а после – совершили круг по залу. Она показывает мне, кто из мужчин ей нравится, а кто из женщин – нет, указывает на одну из них, у которой, мол, хламидии: Элли спала с ее парнем и он ей об этом рассказал. После серии упражнений на растяжку перед зеркалом, которые я не могу выполнять благодаря своему «превосходному» телосложению, мы переходим к велотренажерам. И я даже начинаю получать удовольствие, сомнительное, но удовольствие. Сестринский день, хм. Не так уж плохо. Я даже раздумываю, не разворошить ли прошлое, спросив, знает ли она, почему меня отдали. Я пробовала раньше, последняя попытка была, когда мне было шестнадцать. Мы тусили всю ночь, обе были несколько подшофе. Когда я осмелилась задать вопрос, почему они никогда не хотели меня видеть, она сжала мое горло и придавила меня к мусорному контейнеру, больше для того, чтобы позабавить гуляк вокруг.