Струны памяти - Ким Николаевич Балков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ерас Колонков о том знал, но скрепя сердце свое делал. Правда, иной раз и забросит дня на два-на три, уйдет на разметье: там-то далеко, никого рядом. Один… А потом снова вернется. Потихоньку и построил. Обшил бассейн, просмолил… На сегодня решено опробовать. Поначалу, правда, не хотел. Не в настроении был: вспомнил разговор с начальником лесопункта на разметье. А разметье не бассейн. Там он весь, Ерас Колонков. А здесь лишь так, для интересу. Но потом пересилил себя: «Все же не может этого быть. У кого рука подымется на такое?» — и ушла тревога.
…Бассейн большой — четыре на пять. Ерас Колонков спустился вниз, проверил обшивку. «Сдюжит», — решил. Крикнул племяшу:
— Давай подпускай!
Выбрался наверх. Филька быстро прорыл от ручья канаву. Мутноватая вода заструилась, захлестала, потекла в бассейн. Ерас Колонков стоял возле, глядел… Не замечал, как подходили люди, становились полукружьем. А когда наполнился бассейн, сказал Фильке:
— Все. Закрывай…
Приметил уровень воды. Подождал. Промычал, довольный, под нос:
— В норме.
И только тогда увидел — людское полукружье замерло настороженно у бассейна. Увидел, не сдержал досады, нахмурился: «Чего им здесь надо?» Услышал недоуменное:
— А ведь вышло!
— Не крупно, а надежно. На всех хватит.
Кто-то спросил:
— А выкачивать ее отсюда чем?
Не ответил. Подобрал с земли лопату. Ушел. Филька смущенно проводил глазами удаляющуюся спину Ераса Колонкова. Припомнил: не сказал ему о Лешке и о сумке тоже не сказал. Зачем?
— Насосом выкачивать, — это Филька сказал. — Поставим скоро. Насосом. Чем же еще?
Расходились нехотя.
22
Пришел Ерас Колонков домой, огляделся. Прибрано. С кухни доносится бульканье воды и звон посуды.
— Нюра, — сказал, — Турянчикова, это ты?
— Я, конечно. Кто же еще?..
Возле двери стояла лавка. Сел на нее. Бросил:
— Пустил бассейн.
— Вот и хорошо, — сказала Нюра Турянчикова.
— А мужички наши понабежали. Оцепили бассейн полукружьем. Стоят, глазеют. Интересуются. А меня зло взяло. Не подсобили вовремя, а теперь пришли на готовенькое.
— Что же с них взять-то? Занятые небось. С утра до ночи на лесной мотяге. Не вырвешься, — сказала Нюра Турянчикова.
Ерас Колонков недовольно покосился на нее, сказал недоуменно:
— А Филька-то остался. И еще объясняет мужичкам. Слыхал, когда уходил. Нюра, — он устало посмотрел на женщину, которая была для него и женой, и не женой, а может быть, больше, чем женой.
— Чего тебе?
— Нескладная жизнь у меня.
Нюра с удивлением посмотрела на Ераса Колонкова.
— Не городи напраслину. У тебя все по полочкам. Аккуратненько, — ничего лишнего.
— Дура ты, Турянчикова, — сказал Ерас Колонков. — Аккуратненько… Скажешь тоже.
— Или неправда? За тобой, как за каменной стеной — ни страху, ни робости…
И вправду, может, поэтому ей нравилось приходить в его дом. Нравилось, ворча несердито: «Насорено-то…», прибираться в комнатах. Оторванные от работы, принятой называть женской, ее руки с живостью исполняли все, что надо было сделать в доме Ераса Колонкова. И теперь, удивленная признанием Ераса Колонкова, она поначалу растерялась, а потом решила, что он просто устал. Оттого и мысли разные.
— Какая же она нескладная, жизнь-то? У тебя все есть, что надо.
— Я не о том, Турянчикова, — сказал Ерас Колонков.
— О чем же тогда?
Нюра Турянчикова не знает, почему ей приятно, когда Ерас Колонков называет ее по фамилии. Но ей кажется, это проводит грань между той, кем она была когда-то и кем стала теперь. А была она в молодости красивой и смышленой девахой. И парни на нее поглядывали. Только как-то не так… Росту ее, что ли боялись? Поглядывали и все-то стороной обходили. Все-то стороной… Это расстраивало Нюру. Она бы, может, и поплакала, да время было такое — не до слез. Родных у девушки не било. Одна тетка хворая. С ней и жила, пока не пришла смертушка, не остановилась у изголовья тетушкиной кровати. А потом — одна. И — надолго.
Но вправду говорят — гора с горой… Встретился и ей человек. Ой ли? Двадцать лет как на ветер. Ни детей, ни радости. Жили вместе, а так и не узнали друг друга. Чужие. Разошлись полюбовно, без ссор. Сказала напоследок:
— Объявление в газете читала — в Ехэ-Горхоне продавец требуется. Так я уеду?
И в ответ услышала:
— Не держу.
А Ехэ-Горхон — не город. Здесь каждый про каждого — назубок. Не понимает и как, а узнали о прошлом новой продавщицы. Откуда? Да зачем? Да кто? Позубоскалили немного — и забыли. Но не все. Ерас, к примеру, Колонков. Здоровый, рослый, в летах… Под стать ей. Зачастил в магазин. А потом предложил: «Я один. Бабы в доме нету. И прибрать некому. Если хочешь, подсобляй». Сознавала — суды-пересуды… Сознавала и другое: эти приборки всегда одним кончаются. А согласилась, решив: «Не девчонка — терять нечего». И потом было в нем что-то от нее самой, бабьим сердцем чувствовала — было, и согласилась.
— О чем же тогда? — повторила Нюра Турянчикова.
— В другой раз, — буркнул Ерас Колонков. — Теперь и сам не знаю.
Поднялся с лавки, вышел во двор. И дверь за собой забыл прикрыть.
23
Лешка проходил мимо дома Ераса Колонкова. Увидел — не прикрыта дверь. Постоял и — дальше. Навстречу мужики. Мимо Лешки, даже не взглянув на него. Не до того, видно.
— Не в передачу будь сказано — чуть не сгубил Мартемьян Пантелеич бассейн.
— Не увидел, должно, выгоды.
— Ха, не увидел. Просто ему эта мелочь трухлявая ни к чему. Он по большому счету разумеет, начальник.
— А Ерас-то, вот тебе и блажненький. Сообразил, а?
На околице поселка Лешка лицом к лицу столкнулся с Филькой. Остановились. Один — длиннющий, как жердь, руки — черенки, на которые неумело насажены лопаты, у другого — лицо доброе, как у девчонки, волосы вьются. Разные. А в глазах что-то общее, будто враз удивились, встретившись, а теперь не знают, что дальше будет. Эх, Колонковы!..
— Сумку я отдал твоей… — холодно сказал Филька. — У нее возьмешь.
— Как… отдал? — опешил Лешка. Думал он всякое — и что не утерпит Филька, расскажет, и что… А он взял да отдал.
Фильку окликнули мужики. Теперь можно и идти. А куда? Знать бы — куда? Повернул обратно. Придя в барак,
