Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах - Евсей Гречена
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эх, если бы только с этого времени…
Горячий по натуре, князь Багратион с самого начала войны не скрывал своей неприязни к Барклаю де Толли. С самого начала войны он ратовал за наступление и всячески критиковал стратегию военного министра. При этом обоих полководцев не могло не страшить возможное окружение. Именно поэтому, кстати сказать, было принято решение далеко от Смоленска не отходить и обеим армиям не отдаляться друг от друга дальше чем на расстояние одного перехода.
Осторожность Барклая вполне понятна: Наполеон мог занять Смоленск и отрезать русские войска от Москвы. Абсолютно достоверных сведений о положении войск Наполеона у него не было, а посему слишком рисковать он не счел нужным. Позиция князя Багратиона была несколько иной: сам он вряд ли знал о противнике больше, чем Барклай, но зато был совершенно уверен, что действовать нужно иначе. Но вот как? Как и всегда, обладавший вулканическим темпераментом, князь Багратион предпочитал довериться своей интуиции.
При этом в отношении Барклая он заявил следующее:
«Невозможно делать лучше и полезнее для неприятеля, как он <…> Истинно, я сам не знаю, что мне делать с ним, и о чем он думает?»
С. Ю. Нечаев удивляется:
«Право же, складывается впечатление, что все, что думал и делал Михаил Богданович, вызывало в тот момент у князя Петра Ивановича изжогу».
Как видим, противостояние Барклая и князя Багратиона под Смоленском лишь усилилось. В результате, после соединения с 1-й Западной армией, последний уже открыто стал обвинять Михаила Богдановича в неспособности руководить войсками.
Позднее Барклай так написал про свои отношения с князем Багратионом:
«Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия».
Как следствие, и это отмечает британский военный историк Дэвид Чандлер, «личные разногласия Барклая и Багратиона дошли до такой степени, что это уже мешало согласованию действий их армий».
* * *Тем временем русские войска на четыре дня (с 28 по 31 июля) вообще остановились и простояли на месте, непонятно чего ожидая. В результате у Багратиона «лопнуло терпение», и он, в сущности, почти вышел из повиновения Барклаю.
А может быть, именно это и стало причиной «странного» стояния русских на пути к Рудне?
Военный историк Карл фон Клаузевиц:
«Окружавшие Барклая опять принялись за работу, чтобы побудить его предпринять новое наступление; и действительно, простояв четыре дня на дороге в Поречье, он снова совершил 13-го и 14-го два перехода по направлению к Рудне, но на этот раз было уже слишком поздно. Первая попытка атаковать французов вынудила их покинуть квартиры, в которых они расположились на отдых, и они снова двинулись вперед, 14-го перешли через Днепр близ Расасны и пошли на Смоленск. Это побудило сперва Багратиона, а за ним и Барклая двинуться к Смоленску, так как 15-го дивизия Неверовского, выдвинутая навстречу французам к Красному, после крайне неудачного боя укрылась в Смоленске».
То, что происходило в районе Рудни, британский генерал Роберт Вильсон[10], находившийся в 1812 году наблюдателем при русской ставке, называет «бесплодными маршами и контрмаршами, продолжавшимися в течение восьми дней».
Эти марши и контрмарши в треугольнике Смоленск-Рудня-Поречье пагубно сказались на моральном состоянии войск и привели к активизации генеральской оппозиции по отношению к Барклаю де Толли.
Генерал Роберт Вильсон рассказал потом следующее:
«Барклай оставил все свои наступательные планы, если таковые у него на самом деле были, и с величайшей поспешностью двинулся к Смоленску».
По сути, русским войскам в данном случае просто повезло, ибо эти маневры на северо-западе от Смоленска (сперва к Рудне, потом к Поречью, потом опять к Рудне) едва не стали причиной их гибели, открыв Наполеону левый фланг русских войск и практически прямую дорогу на Смоленск с юго-запада.
* * *Считается, что Наполеон, лично руководя войсками и переведя их на другой берег Днепра у Расасны, совершил «движение самое искусное из всех, сделанных им в течение сего похода».
Он перевел через Днепр почти 175 000 человек, пошел параллельно реке и легко мог без боя взять оставленный русскими Смоленск, отрезав обеим их армиям дорогу на Москву. Как пишет историк С. Ю. Нечаев, «сделай он это, положение русских стало бы поистине катастрофическим. И фактически это была бы труднопоправимая ошибка, причем не „русских генералов“, а конкретно князя Багратиона <…> и того самого военного совета, мнение которого под давлением императора <…> вынужден был принять Барклай де Толли».
Что же касается «крайне неудачного» боя под Красным, имевшего место 2 (14) августа, то в нем генерал Д. П. Неверовский со своей недавно сформированной дивизией, насчитывавшей всего 6000 человек, выдержал атаки огромных сил французов. Он, отчаянно сопротивляясь, теряя людей, медленно отступал к Смоленску. В результате Неверовский, потеряв больше половины состава своей дивизии, все же сумел на время задержать наступление главных сил Наполеона и не позволил тому с ходу взять Смоленск.
Этот бой по праву следовало бы назвать одним из самых героических эпизодов войны 1812 года. Впрочем, не все даже советские историки, отлично умевшие «лепить» подвиги из ничего, сделали это. Например, П. А. Жилин ограничился тем, что написал, что «Неверовский отступал, как лев», но его «небольшой отряд не мог, естественно, оказывать длительное сопротивление».
И всего-то.
С другой стороны, независимый в своих суждениях британский военный историк Дэвид Чандлер специально подчеркивает, что именно Барклай «очень мудро приказал генералу Неверовскому передислоцировать свою дивизию <.. > на южный берег Днепра для охраны подступов к Смоленску и наблюдения за французскими войсками».
Не подлежит никакому сомнению тот факт, что если бы не доблестное сопротивление дивизии Неверовского, французская кавалерия вполне могла бы достичь Смоленска к вечеру 14 августа.
Что было бы тогда с отрезанными от своих тылов русскими армиями, можно лишь догадываться.
Глава пятая
Углубление конфликта между Барклаем и Багратионом
Руднинские маневры Барклая не нашли понимания ни у современников, ни у историков.
Например, историк Е. В. Тарле дал им следующую оценку:
«Армия бесполезно „дергалась“ то в Рудню, то из Рудни».
Тем не менее, оставив за скобками вопрос о том, кто был истинным инициатором этого «дерганья», отметим, что и тут Михаил Богданович оказался на высоте. Предпринимая против собственной воли движение к Рудне, он искал всякого благовидного случая «приостановить его и обратиться к прежнему способу действий, которого необходимость впоследствии оказалась на самом опыте».
А что же князь Багратион? А вот он не стал утомлять себя каким-то анализом ситуации, а открыто обвинил Барклая де Толли в измене.
Столкновения среди генералитета — ситуация обычная.
Историк В. М. Безотосный:
«По опыту предшествующих войн редко какая кампания обходилась без личных стычек и мелочных обид на коллег среди военачальников. Ничего удивительного в этом не было — в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной профессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 году велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Она затрагивала многие аспекты, а в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем видоизменялась и принимала самые разные формы. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом. Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов».
Почему же князь Багратион заговорил об измене Барклая?
Дело в том, что его казаки захватили под Инковым бумаги французского генерала Себастьяни, а в них был найден приказ маршала Мюрата, в котором сообщалось о намерении русских направить свои главные силы к Рудне и предписывалось генералу отойти назад. В штабе Багратиона не могли понять, каким образом французы смогли добыть столь точные сведения, и стали подозревать в измене вообще всех иностранцев, а в особенности полковника Людвига фон Вольцогена, дежурного штаб-офицера при Барклае де Толли. На самом деле, как потом выяснилось, причиной утечки важной иформации стал один из русских офицеров, имевший неосторожность предупредить о наступлении свою мать, жившую в имении возле Рудни. У нее тогда квартировал Мюрат, и к нему случайно попала эта записка.