Монета Александра Македонского - Наталья Александрова

Посредине, между тремя магами, стоял бронзовый треножник, на котором тлела жаровня, испуская белесый дым, медленно вздымающийся к небу.

– Время пришло, – проговорил человек в бесстрастной маске. – Пора приступать.

– Пора, – повторил за ним тот, чья маска усмехалась, и бросил на жаровню пучок травы.

Дым окрасился в тускло-золотой цвет. Запахло сухой пыльной степью, бескрайним простором без дорог и селений.

– Пора. – И человек в грозной маске бросил в огонь горсть белого порошка. Дым стал бледно-зеленым.

– Пора, – подтвердил бесстрастный и бросил на жаровню несколько красноватых кристаллов. Дым окрасился в багровый цвет, цвет заката, цвет свернувшейся крови.

– Великий Мардук, наш грозный повелитель, – начал нараспев бесстрастный маг. – Пришел час твоего торжества.

– Пришел долгожданный час отмщения, – подхватил ухмыляющийся. – Пришел час, которого мы ждали так долго.

– Сегодня гордый персидский царь будет повержен во прах, его царство будет разрушено. Он раскается в тех унижениях, которым подверг богов великого и древнего Вавилона. Он будет сурово наказан за свое высокомерие.

Дым над жаровней сгустился и потемнел, тонким столбом поднявшись к легким перистым облакам. Небо словно опустилось на долину. На мгновение наступила страшная, настороженная, звенящая тишина, даже кони и верблюды замолчали, стих скрип телег и повозок, звон доспехов и оружия.

Вдруг в голубом рассветном небе возникла темная точка.

Приближаясь, она становилась все больше и больше, и наконец все увидели огромного орла.

Царственная птица сделала круг над равниной и зависла в небе над войском Александра.

– Это доброе предзнаменование, этот орел обещает нам победу, – обратился к македонскому правителю предводитель отряда гейтаров Филота.

– Я и без него знаю, что мы победим! – уверенно проговорил Александр и приподнялся в стременах. – Никто и ничто не сможет нас остановить! Вперед!

Гейтары бросились вслед за своим царем.

С ходу форсировав мелкую речку, мощные кони быстро вскарабкались на берег, и македонская конница врезалась в ряды персов, как раскаленный нож в масло.

Ржание коней, звон мечей и доспехов, крики раненых слились в страшную и величественную музыку боя.

Роскошные одежды персидских всадников обагрились кровью, дорогие доспехи, выкованные дамасскими оружейниками, не выдерживали ударов тяжелых македонских махайр. Командир конного полка, дородный перс с выкрашенной хной окладистой бородой, свалился со своего коня, его оруженосец вскрикнул: «Господин убит!» – и началось страшное, кровавое отступление.

Персидские всадники повернули своих коней и помчались под защиту многочисленной пехоты – но сами же сломали ее строй, и левый фланг персидской армии побежал, преследуемый гейтарами и легкой греческой кавалерией.

В центре события развивались по-другому.

Непобедимая македонская фаланга быстрым шагом преодолела мелкую реку, фалангисты, не сбавляя скорости, взобрались на вражеский берег и бросились вперед, выставив перед собой смертоносные жала длинных копий – сарисс.

Но против них стояли не воины из многочисленных провинций персидской империи, даже не гвардия Дария – его «бессмертные», прошедшие за своим царем сотни переходов, участвовавшие в десятках сражений.

На этом, самом важном, участке персидский царь поставил свое самое надежное войско – десять тысяч наемных греческих воинов гоплитов в тяжелом вооружении.

Выходцы из суровой Спарты и гордых стовратных Фив, из Афин и Эпира, опытные и могучие воины, покинувшие родину и пришедшие на службу к щедрому персидскому царю. Коринфские шлемы закрывали не только голову, но и все лицо гоплита, оставляя только узкие прорези для глаз, бронзовая кираса защищала грудь, поножи – ноги ниже колена, но главным в их вооружении были огромные круглые щиты – гоплоны, которые и дали гоплитам имя, внушающее страх и уважение на просторах ойкумены.

При приближении македонской фаланги раздались отрывистые команды начальников, гоплиты сомкнули свои тяжелые щиты, и отряд наемников превратился в неприступную крепость.

Фаланга налетела на эту крепость, ударилась в нее тысячами копий – но откатилась, не причинив гоплитам почти никакого урона, как откатывается волна от скалистого берега.

И тут же из-за стены бронзовых щитов выбежали лучники, выпустили по македонской фаланге густой рой киликийских стрел с двойным наконечником, наносящих страшные, кровавые раны.

Выпустив стрелы, лучники тут же поспешно отступили, и ряды греческих воинов снова сомкнулись, превратившись в неприступную бронзовую стену.

Македонская фаланга отступила, вернувшись на свой берег реки, командиры отрядов и полков собрались, чтобы обдумать следующую атаку. Гоплиты опустили щиты, выжидая.

Но отступление персидской кавалерии на левом фланге поставило греческих наемников в очень тяжелое положение: гейтары Александра, отбросив персов, не стали преследовать отступающих, вместо этого они на всем скаку развернулись и всей своей мощью ударили во фланг греческому отряду.

Гоплиты успели развернуться и встретить македонскую конницу стеной щитов, но их положение крайне осложнилось: теперь они должны были сражаться на два фронта – против фалангистов-копьеносцев и против отборной македонской конницы.

Командиры наемников передали по отрядам распоряжения, и огромная масса закованных в бронзу воинов начала медленно отступать, сохраняя строй и разя врагов мечами и копьями.

Дарий, который находился недалеко от греческого отряда и наблюдал за ходом битвы со своей колесницы, повернулся к вознице и велел тому отступать.

В комнате незаметно стемнело, читать стало трудно, и я отложила книгу.

Встала с кресла, подошла к окну, чтобы задернуть занавеску, прежде чем включить свет.

За окном была унылая пыльная улица, несколько припаркованных машин. Изредка проходили люди – кто спешил по делам, кто неторопливо прогуливался. Пронеслась знакомая мне маленькая старушка с кудлатой собачонкой на поводке.

И только один человек был совершенно неподвижен.

Напротив моего окна стоял, прислонившись плечом к стене, высокий сутулый мужчина в длинном черном плаще. Этот плащ, напоминающий средневековую хламиду, и мятая черная шляпа с опущенными полями придавали ему какой-то подозрительный и несовременный вид, который усиливали черные очки с большими стеклами. Из-за этих очков непонятно было, куда он смотрит, но я не могла отделаться от ощущения, что смотрит он на мое окно.

Меня словно окатило волной холода. Я поспешно задернула занавеску, включила свет и остановилась посреди комнаты.

Да что со мной сегодня происходит?

Почему я так испугалась дурацкого клоуна из примитивной музыкальной шкатулки? Почему сейчас так испугалась этого человека? Мало ли что он здесь делает? Может быть, ждет кого-то или просто убивает время…

Я постаралась отбросить все свои страхи. В конце концов я здесь не одна…

Я вышла в прихожую, открыла дверь квартиры, выглянула на лестницу и окликнула старого продавца:

– Никодим Никодимович!

На мой голос никто не отозвался.

Тогда я робко, медленно спустилась по лестнице.

Как и прежде, каждая ступенька скрипела своим особенным голосом, но сейчас этот скрип не казался мне уютным и успокаивающим – он казался зловещим и настороженным, словно ступеньки переговаривались между собой, замышляя что-то недоброе.

Наконец я спустилась на первый этаж, прошла по короткому коридору и вышла в магазин.

Там было почти темно. Со всех сторон доносились какие-то приглушенные звуки – шорохи, скрипы, потрескивания. Я догадалась, что эти звуки издает рассохшийся паркет и старая деревянная мебель, но все равно не могла отделаться от смутного беспокойства.

В темноте мне показалось, что в дальнем, самом темном углу магазина сидит в кресле человек. Я снова окликнула его – на этот раз тихо и неуверенно:

– Никодим Никодимович!

Темный силуэт не шелохнулся, не издал ни звука. Тишина стала еще более напряженной.

– Что вы делаете в темноте?.. – пролепетала я едва слышно. – Вы пугаете меня!

Тут я увидела на стене кнопку выключателя и торопливо нажала на нее.

Магазин залил яркий электрический свет, поначалу показавшийся мне ослепительным. Впрочем, через секунду мои глаза привыкли к этому свету, и я поняла: то, что в темноте показалось мне человеческой фигурой, было всего лишь темным рабочим халатом, небрежно брошенным на спинку стула, а за голову человека я приняла стоявший рядом небольшой медный самовар.