Архив потерянных детей - Валерия Луиселли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я включаю бра со своей стороны кровати и допоздна читаю Натали Леже, подчеркивая отдельные строчки карандашиком.
«…Насилие, да, но только его приемлемая форма, та разновидность обыденной жестокости, что разыгрывается в семье».
«Приглушенное жужжание обыденной жизни».
«История женщины, которая потеряла нечто важное, а что именно потеряно, не знает».
«Женщина в бегах или на нелегальном положении, скрывающая свои боль и неприятие, ломает комедию, чтобы вырваться на свободу».
Я все еще читаю в постели роман Леже, когда мальчик еще до рассвета просыпается. Его сестра и отец спят. Я же в эту ночь едва ли вообще заснула. Мальчик напускает на себя бодрый вид, желая показать, что давно уже не спит или что вообще не засыпал, и все это время, пускай с паузами, между нами тлеет разговор. Потягиваясь, мальчик громким, четким голосом спрашивает, что я читаю.
Французский роман, шепотом отвечаю я.
О чем?
Так, в общем-то, ни о чем. Это о женщине, она в исканиях.
В исканиях чего?
Не знаю пока, она и сама еще не знает.
И что, они все такие?
В смысле?
Ну, эти французские книжки, что ты читаешь, они все такие?
Какие такие?
Ну, как эта, маленькая, белая, без рисунков на обложке.
GPS
Этим утром мы поедем через долину Шенандоа[27] – я никогда не была в этих местах, зато видела их не далее как вчерашней ночью – полосками задних планов и заимствованными воспоминаниями – на фотографиях Салли Манн, сделанных в этой самой долине[28].
Мой муж рассказывает детям всякие истории о старом американском Юго-Западе – так и дети ведут себя поспокойнее, и есть чем скрасить долгие часы, пока мы петляем то вверх, то вниз по горным дорогам. Муж описывает хитроумные уловки, к которым прибегал вождь чоконенов Кочис, чтобы укрываться от своих врагов в Драгунских горах и в горах Чирикауа, и как после смерти Кочиса его призрак без конца являлся в стан его противников наводить ужас. Рассказывают, что и по сегодня призрак доблестного вождя иногда видят в районе двух пиков хребта Дос Кабесас. Дети еще больше навостряют уши, когда их отец начинает рассказывать о жизни Джеронимо. Такое впечатление, что слова мужа приближают к нам то давно ушедшее время, запирают его в салоне нашей машины, не позволяя ему уплыть за пределы нашего бытия недостижимой целью. Дети ловят каждое его слово, он безраздельно владеет их вниманием, я тоже слушаю его: Джеронимо последним из всех людей в обеих Америках капитулировал перед белоглазыми. А впоследствии стал целителем. Будучи сам мексиканского происхождения, Джеронимо ненавидел мексиканцев – накаийе, «те, кто приходят и уходят», как называли их апачи. Это мексиканские солдаты убили троих детей Джеронимо, его мать и его жену. Английского языка он никогда не знал. Зато служил при Кочисе переводчиком с испанского на язык апачей и обратно. Так что в известном смысле Джеронимо немного сродни святому Иерониму, говорит мой муж.
Почему вдруг святому Иерониму? – спрашиваю я.
Муж поправляет шляпу и профессорским тоном заводит лекцию на тему, как святой Иероним произвел канонический латинский перевод Библии, пока я, одурев от подробностей, не теряю интерес, а детей не смаривает сон, и тогда оба мы погружаемся в молчание, вернее сказать, в фоновые шумы, нарушаемые срочными надобностями маршрута: здесь слияние дорог, ограничение скорости; внимание, впереди дорожные работы, крутой поворот, пункт оплаты за проезд – поищи мелочь, передай мне кофе.
Мы ориентируемся по карте. Вопреки всем рекомендациям, мы решили не пользоваться GPS-навигатором. Отец одного моего близкого друга всю жизнь, как ему это ни претило, проработал на крупную компанию, а в семьдесят лет, скопив приличные деньги, решил отдаться своей истинной страсти и открыл собственный бизнес. Его маленькое издательство «Новые рубежи» печатало тысячи великолепных крупномасштабных морских карт, с любовью и заботой составленных для нужд навигации по Средиземному морю. Всего через полгода после открытия издательства на его беду изобрели GPS. Такая вот история – вся жизнь старика мигом полетела под откос. Когда мой друг рассказал мне эту историю, я дала обет, что никогда и ни за что не воспользуюсь GPS. И теперь мы, как и следовало ожидать, нередко плутаем, особенно когда пытаемся выехать из очередного города. И теперь до нас доходит, что последние пару с чем-то часов мы ездили кругами только для того, чтобы снова уткнуться в этот Фронт-Ройал.
СТОП, МАШИНА
На улице под названием Хеппи-Крик полицейская машина велит нам съехать на обочину. Мой муж заглушает двигатель, снимает шляпу и, улыбаясь женщине-полицейскому, опускает стекло водительской двери. Она просит мужа показать водительские права, документы на машину и страховку. Я на пассажирском месте насупливаюсь и тихо ворчу, не в силах сдержать нутряную, инфантильную реакцию моего организма в ответ на любые замечания представителей власти. Как приставленный к мытью посуды строптивый подросток, я нарочито долго и нудно роюсь в бардачке в поисках документов. И почти швыряю их в руки мужу. Он, в свою очередь, с церемонной учтивостью передает их полицейской, словно это не документы, а горячий чай в фарфоровой чашке. Она разъясняет, что нас остановили, потому что мы не полностью затормозили перед знаком, и указывает на сам знак – вот же, ярко-красный восьмигранник на перекрестке Хеппи-Крик-роуд с Дисмал-Холлоу-роуд; написанное на нем слово «СТОП» четко и ясно указывает, что на перекресток запрещено выезжать без остановки. И только теперь я замечаю поперечную улицу, Дисмал-Холлоу-роуд[29]: ее название написано большими черными буквами на белой алюминиевой пластине дорожного указателя и куда точнее характеризует эту дыру. Мой муж кивает, и снова кивает, и сокрушенно повторяет «сожалею», а потом еще раз «сожалею». Женщина-полицейская возвращает наши документы, убедившись теперь, что мы не представляем угрозы, но, прежде чем отпустить нас, задает последний вопрос:
А сколько лет этим славным детишкам, да хранит их Господь?
Девять и пять, отвечает мой муж.
Десять! – энергично исправляет его с заднего сиденья мальчик.
Ах да, конечно, простите, десять и пять.
Знаю, что девочка тоже жаждет высказаться, хоть как-нибудь встрять в разговор; правда, я не вижу ее, но кожей чую, как ее распирает. Вероятно, она хочет объяснить, что скоро ей будет уже не пять, а шесть лет. Тем не менее она даже не открывает рта. Подобно ее отцу и в противоположность мне она испытывает глубинный безотчетный страх перед представителями власти, у обоих он принимает форму неподдельной почтительности, даже покорности. У меня же этот глубинный инстинкт проявляется в том, что из желания защититься я вызывающе отказываюсь признать ошибку. Мой муж знает за мной эту черту и умеет позаботиться, чтобы я помалкивала в ситуациях, когда нам требуется отговориться или отмазаться.
Сэр, между тем говорит женщина-полицейский, мы у нас в штате Вирджиния очень заботимся о наших детях. И ребенок моложе семи лет в машине обязан находиться в специальном детском автокресле. Ради ее же безопасности, да хранит ее Господь.
До семи, мэм? Не до пяти?
До семи, сэр.
Сожалею, офицер, очень сожалею. Я – мы все – даже знать не знали. Может быть, вы нам подскажете, где тут поблизости можно приобрести детское креслице?
Вопреки моим ожиданиям, вместо того чтобы заявить право на риторический узуфрукт[30] покаянных признаний моего мужа, вместо того чтобы обернуть его разгром по всем статьям в трамплин для подскока от слов к демонстрации власти в виде конкретного наказания, она вдруг раздвигает в улыбке намазанные густым слоем ярко-розовой помады губы. В самом деле, чудесной улыбке – смущенной и при этом великодушной. Она объясняет, как добраться до магазина, толково и точно, затем уже с более мягкими модуляциями в голосе советует, какое конкретно кресло нам следует купить: самые лучшие те, что без задней части, бустеры, и да, застежка для ремней должна быть не из пластика, а металлической, так надежнее. Потом уже я отговариваю мужа останавливаться для покупки детского автокресла. И взамен обещаю воспользоваться навигатором «Гугл Мэпс», только на один этот разочек, чтобы нам побыстрее выпутаться из лабиринтов этого забубенного
