Волчьи ямы (сборник) - Аркадий Аверченко

Чей-то невидимый голос прозвучал сзади меня:

— Понятно: турок, японец, он сбоку тебя идет, а немец на спину норовит взгромоздиться.

— Верно, Миколаев.

— Опять же о немце и так некоторые выражаются…

Мне так и не удалось узнать, как выражаются некоторые о немце, потому что сбоку весь народ зашевелился и оттуда послышался зычный голос:

— Счасть-е!!! Судь-ба! Пять копеек штука! Кому желательно узнать свою истинную судьбу за пять копеек штука. Нижние чины платят пять копеек, верхние чины — десять копеек!

— Ишь-ты, — умилился кто-то. — Везде, значит, нижним чинам легше!

— Гляди, Михеев, — вскричал мужичонко, заметно формировавшийся уже здесь на сборном пункте в будущего ротного остряка. — Гляди, брат, как тебе повезло, что ты еще в нижних чинах! Будь ты енералом — тут бы-те и крышка. Разорил бы тебя гривенник.

Широкоплечий Михеев, тот самый, что спросил меня, иду ли я на войну? — отодвинул легонько будущего ротного остряка, и придав лицу серьезное, строгое, как перед причастием, выражение, протянул продавцу счастья пятак:

— Дай-ка, дядя, на последний. Чего оно там такое?..

И по его сжатым губам, по нахмуренным бровям было видно, что для него — это дело не шуточное.

И все поняли, что перед ними, может быть, решается судьба человека, и тоже притихли, сгрудившись около продавца счастья.

У этого продавца счастья дело было, видно, поставлено на широкую ногу: ящик был обклеен серебряной бумагой, обит золочеными, успевшими потускнеть, гвоздиками, а на крышке ящика сидел старый зеленый попугай, производивший крайне благоприятное впечатление своим добросовестным видом.

Он, будто, говорил:

— Мне что-ж… Мне все равно. Я в вашу судьбу не вмешиваюсь. Какой конвертик попадется, такой и получите. А дальше уж ваше дело.

Вообще, все предприятие имело солидный вид. Присутствие равнодушного, как сама судьба, попугая как нельзя лучше гарантировало отсутствие элемента пристрастия во всем деле. А если бы счастье вынимала рука продавца или покупателя счастья — кое о чем можно было бы поспорить.

— Птица вынет? — почему-то шепотом спросил Михеев, с плохо скрытым суеверным ужасом поглядывая на загадочнаго попугая.

— Птица. Дело Божье — нам вмешиваться нельзя.

Продавец выдвинул нижний ящичек. Попугай механически нагнулся вниз, клюнул и равнодушно протянул клюв, держа в нем счастье солдата Михеева.

Слышно было прерывистое дыхание заинтересованных зрителей.

Михеев перекрестился широким привычным крестом и вскрыл конверт.

Повертел нерешительно желтый клочок бумаги, всмотрелся в него и, чмокнув губами, протянул мне.

— Чего-й-то печать неразборчива, — заметил он. — Прочти, барин.

И он близко-близко придвинулся ко мне, этот человек, судьба которого была в моих руках.

Я внятно прочел:

Гадание карьеры.

«Ты красива и найдешь любящих тебя из среды множества молодых людей. Наконец, влюбишься в известного богача и справедливо, но без взаимности; только соединению вашему помешает много думающая о себе его тетка.

Будь, однако, в постановлениях своих постоянна, так, по смерти этой тетки, он обвенчается и осчастливит тебя. Бог благословит тебя потомством, которое будет тебя уважать и любить. Одна из твоих дочерей, пристойная, выйдет рано замуж, оставит мать и уедет со своим мужем в Америку, где будет счастливой.

Проживешь до 90 лет».

Михеев внимательно прослушал до конца всю подсунутую ему попугаем судьбу и, поразмыслив немного, нерешительно заметил:

— Что-то оно, как будто, не тово, барин… Будто тут больше об женщине. А?

Я обернулся с целью попросить у продавца судьбы объяснения этому казусному случаю, но того и след простыл.

Уважение к солидности его фирмы сменилось у меня легким разочарованием и досадой, но я постарался не подать виду.

Приходилось оперировать тем, что было в руках.

— Видишь ли, Михеев, — обратился я к разочарованному, убитому искателю счастья. — Ты не должен понимать того, что здесь сказано, буквально. То есть, другими словами, здесь все сказано приблизительно. Тебе дан, так сказать, материал, а ты уже сам должен толковать, как тебе более подходит по твоему полу и званию.

Его убитый вид сменился другим — внимательным, с примесью легкой надежды в широко раскрытых голубых глазах.

И когда он придвинулся ко мне ближе и взглянул на меня этими доверчивыми, как у ребенка, голубыми глазами, будто ища защиты и покровительства — сердце мое раскрылось навстречу ему и я решил, что сделаю все, чтобы утешить и ободрить этого солдата Михеева.

— Так вот что, Михеев… Это ничего, что тут, как будто, женская судьба. Ведь, согласись сам, что у продавца всего один ящик, а покупают у него мужчины и женщины — как же попугаю тут разобраться. Верно?

— Так-то оно так, — согласился Михеев, по-прежнему, с полуоткрытым ртом ловя каждое мое слово.

— А еще бы же не так! Ну вот теперь, разберем по настоящему каждую фразу…

— Фразу?

— Ну, да… я хочу сказать: по кусочку. Ну-с… Кусочек первый… «Ты красива и найдешь любящих тебя из среды множества молодых людей»…

Я осмотрел его критическим взглядом и искренно сказал:

— Есть. Парень ты, действительно, красивый. Значит, это верно.

Михеев вспыхнул, опустил голову и стал застенчиво царапать крепким ногтем какой-то узелок на собственном рукаве.

И товарищи тоже осмотрели его и единогласно подтвердили:

— Да парень он что ж… Ничего себе. Парень, как парень.

— Все, как говорится, на месте.

— Значит, верно сказано.

По тону окружающих было заметно, что кредит желтой бумажонки стал заметно подыматься.

— Пойдем дальше. «Влюбишься в известного бог… гм!.. в известную богачиху и справедливо, но без взаимности»… Ну, это, Михеев, тоже понятно. Сердцу, брат, не закажешь! И если понравится богачиха — так тут уж ничего не поделаешь.

— Это верно, — согласились некоторые опытные люди из окружающих, очевидно, уже пронзенные в свое время стрелами крылатого Амура.

— Любовь — зла, полюбишь и козла, — подтвердил кто-то из наиболее израненных крылатым богом.

— То-то и оно, — улыбнулся я, снисходительно оглядывая внимательную аудиторию. — Теперь… что касается «без взаимности» тоже — брат… Ты, Михеев, не обижайся, но богачихи, они народ избалованный — где ж ей любить простого… ты чем занимался раньше?

— Сцепщиком был на железной дороге.

— Да… Где-ж ей полюбить простого сцепщика?

— Что-ж, я понимаю, — скромно согласился Михеев. — Где мне до богачихи. Не по носу табак.

— Это правильно, — поддержал кто-то.

— Нешто нашему брату сиволапому до богачихи тянуться? Жирно будет.

— Лопнешь тут.

— Тут уж не беспокойся.

— Отошьют.

— Дальше. «Только соединению вашему помешает много думающая о себе его тетка».

— Ишь, стерва, — возмутился рыжий солдат из числа искренно сочувствующих Михееву.

— Она, баба, действительно… Куда не впутается, везде дрянь будет.

— Ишь-ты: «много думающая о себе тетка». Дать бы ей хорошей выволочки — так не думала бы о себе много.

— Жидок на расправу их брат, — заметил тот же наиболее израненный стрелами Амура. — От первого леща такой вой подымет, что и-и-их!

— Ну, замолчи. Разговорился тут. Читайте, барин, дальше.

— «Будь, однако, в постановлениях своих постоянен, так по смерти этой тетки он… гм… она обвенчается и осчастливит тебя».

Михеев вдруг прыснул в кулак, но тотчас же, будто испугавшись, принял преувеличенно важный вид.

— Уже, — махнул он рукой.

— Что «уже»?!

— Обвенчались. Восемь лет, как я женат.

— Чего ж ты молчал, — растерялся я, немного сбитый с толку.

— Как же. Девятый год пошел.

— Что ж, — спросил рыжий солдат, — так оно и было? Богатая была?

— Это как сказать… Двести рублей за ней взял, перину, корову.

— Деньги не малые, — вздохнул маленький мужик.

— Сила!

— Вот оно, брат, судьба-то и оказалась… Попугай, брат, врать не станет.

— Тетка-то была?

— У ей? Была. Такая презлющая, что ужас. В Мокеевке шахтеры ее убили. Стряпухой она была на артель.

— Так ей и надо, — поддержал тот же ожесточенный женщинами господин. — Заслужила свое.

— И как это ловко все предсказано: богачиха — извольте; венчание — извольте; тетка — извольте.

— Я ж тебе говорил — попугай, он себя окажет.

— Оказал. Хитреющая птица.

— Молчите, черти. Только мешаете. Читайте, барин.

— «Бог благословит тебя потомством, которое будет тебя уважать и любить. Одна из твоих дочерей, пристойная, выйдет рано замуж, оставит мать и уедет со своим мужем в Америку».

— Не пущу! — твердо и значительно сказал вдруг Михеев, упрямо, как бык, наклонив голову.