Волчьи ямы (сборник) - Аркадий Аверченко

— В сердце, в кавычках!

— Верно, браво! Пусть пятно, без кавычек, горит в сердце в кавычках!! Пусть культура в кавычках содрогнется и опустит голову перед культурой без кавычек!

— Браво. А главное, господа, протестуйте всюду и везде, в кавычках и без кавычек!

Заклеймите сердобольное в кавычках отношение немцев в кавычках к раненым без кавычек и к пленным… тоже без кавычек!..

— Зло! Метко! Ядовито! Браво. Браво, без всяких кавычек, черт возьми!..

— Ну, едем, господа!

— До свиданья без кавычек!

— Берегите себя без кавычек против немцев в кавычках!

— Носильщик! Где тут, вагон номер семь без кавычек? Поехали.

Члены международной нейтральной комиссии протеста против германских зверств приблизились к маленькой бельгийской деревушке и, отыскав лейтенанта, командовавшего отрядом, спросили его:

— Если не ошибаемся, ваши солдаты поджигают сейчас крестьянские дома?

— Да… жаль только, что плохо горят. Отсырели, что-ли.

— Зачем-же вы это делаете? Ведь никто вам сопротивления не оказывал, припасы отдали все добровольно…

— А вы войдите в мое положение: из штаба получился приказ: навести ужас на население. Как ни вертись, — а наводить ужас надо. Вот я и тово… навожу. Эй, вахмистр! Вели облить керосином те два дома, что стоят у оврага. Да, чтобы соломы внутрь побольше насовали.

— Слушайте, — сказал председатель нейтральной комиссии. — Мы горячо протестуем против этих ни на чем не основанных зверств.

— Да, — подтвердил секретарь. — Выражаем свой протест.

— Что ж делать, господа — философски заметил лейтенант. — У каждого своя профессия. У меня — поджигать дома, у вас — выражать протест. Виноват, не потрудитесь ли вы выйти из этого дома на свежий воздух?

— А что?

— Мы его сейчас тоже жечь будем.

— Как? Вы хотите и этот дом сжечь? Так вот же вам: мы выражаем свой энергичный протест!..

— Хорошо, хорошо. На свежем воздухе выразите.

— Мы протестуем против такого способа ведения войны в кавычках!

— Швунке! Солому в рояль! Динамитный патрон туда! Господа! Посторонитесь…

Идя по деревенской улице, секретарь комиссии говорил председателю:

— А ловко я срезал этого немца: я, мол, называю ваш способ ведения войны способом в кавычках.

— Ну, это вы уж слишком. Конечно, он виду не показал, а втайне, наверное, обиделся. Нельзя же так резко… Что там такое? Что за группа у стены?!

— Глядите: связанные женщины и дети… Против них солдаты с ружьями… Прицеливаются. Надо бежать скорей туда, — пока не поздно.

Вся комиссия побежала.

— Эй, вы! Постойте! Обождите! Что вы такое хотите делать?

— Ослепли, что ли? Надо расстрелять эту рухлядь.

— Постойте! Одну минуту… Мы…

— Ну?..

— Мы… вы…

— Ну, что такое — мы, вы? В чем дело?

— Мы вы… выражаем свой протест против такого зверского обращения с мирным населением…

— Энергичный протест! — подхватил секретарь.

— А вы не можете выразить свой протест немного левее от этого места?

— А что?

— Да, что ж вы торчите между ружейными дулами, и этими вот… Отойдите в сторонку.

— Мы, конечно, отойдем, но тут же считаем своим долгом громко и во всеуслышание заявить свой протест…

— Энергичнейший! — крикнул секретарь…

— Пли!..

Всякое самое удивительное, самое редкое явление, если оно начинает быть частым, сейчас же переходит незаметным образом в будничный уклад человеческой жизни, становится «бытовым явлением» (в кавычках).

И без этого бытового явления, без этого штриха, вошедшего в жизненный человеческий уклад, — становится как-то пусто… Чего-то не хватает, что-то будто не сделано.

Первые выступления нейтральной международной комиссии протеста на местах против германских зверств некоторым образом удивляли, сбивали с толку.

А потом все вошло в колею.

Запыхавшийся немецкий солдатик в сдвинутой на затылок каске прибежал в местечко, где содержались пленные и, отдышавшись, спрашивал:

— Не у вас ли, которая комиссия для протеста?

— У нас. Давеча долго протестовала, что, дескать, голодом морим пленных…

— Так передайте им, чтобы они сейчас же шли протестовать в деревню Сан-Пьер. Мы ее подожжем с четырех концов, а жителей вырежем.

— Опоздал, братец! Их тут уже с полчаса дожидается ординарец: приглашают протестовать против добивания раненых на поле сражения. Только что сорок человек добили.

— Эх, незадача!

— Да нешто без них, без комиссии-то, — уж и деревни не подожжете?

— Поджечь-то конечно, можно, да все как-то не то. Без протеста нет того смаку. Опять же для порядка…

И работает доныне, работает усталая комиссия, не покладая рук и языка.

Счастье солдата Михеева

Однажды я прочел в газете заметку — в отделе «Дневник происшествий».

Заметка эта была набрана петитом, поставлена в самом укромном уголке газеты и, вообще, она не претендовала на исключительное к себе внимание со стороны читателя.

И, однако, прочтя эту заметку, я поразился, я преклонился перед её библейской величавостью, Шекспировской глубиной и дьявольской холодностью стиля околоточного надзирателя, — выдержку из протокола которого заметка, вероятно, и представляла. Врезалась она мне в память слово-в-слово:

«Вчера, в трактир Кобозева по Калужской улице зашел уличный продавец счастья, предлагавший посетителям конвертики с „предсказанием судьбы“… Бывший в трактире мещанин Синюхин заинтересовался предсказанием своей судьбы и тут же купил у продавца счастья предсказание за 5 коп. Но, вскрыв конверт и прочитав свою судьбу, мещанин Синюхин остался ею недоволен и, вскочив с места, бросился догонять продавца счастья, уже вышедшего на улицу. Тут, на улице между ними возгорелся спор: недовольный своей судьбой, Синюхин стал требовать у продавца возврата уплаченных денег, а продавец отказывался, утверждая, что он и сам не знает, что заключено в конверте. Спорь перешел в драку, причем мещ. Синюхин ударил продавца счастья по лицу. Разъяренный продавец счастья, назвавший себя потом Игнатием Рысис, выхватил нож и ударом в живот убил наповал мещ. Синюхина. Рысис арестован».

Не поразительна ли эта сухая газетная заметка: человек купил предсказание своей судьбы, остался ею недоволен, захотел с типичной слепотой глупого человека изменить эту судьбу — и что же? Судьба победила его. Человек нашел свою судьбу очень плохой — и что же? Через пять минут он оказался прав.

И судьба оказалась права.

А «продавец счастья», продавший своему клиенту плохое счастье, кем он оказался в руках судьбы? Послушным слепым орудием.

И я очень, очень жалею, что мне не придется никогда, встретиться с Игнатием Рысис, отбывающим где-нибудь в каторжной тюрьме положенный ему срок.

Чувствую я, что это настоящий продавец счастья и что только у него, вероятно, я мог бы с точностью узнать предстоящую свою судьбу.

Так хочется верить, что мне бы он продал счастье получше, чем счастье мещанина Синюхина.

А, может быть…

У ворот сборного пункта, как пчелы, роились бородатые, усатые запасные.

Человек сто их было, одетых в поддевки, зипуны, пиджаки и пальто, накинутые на плечи.

Уже чувствовалось, что постепенно отрываются они — совершенно для себя незаметно — от эгоистической семейной ячейки и что входят они уже, что вливаются они — тоже совершенно для себя незаметно — в одну великую единую могучую реку, называемую армией.

Теряется индивидуальность, теряется лицо — одна серая компактная масса поползет куда-то, сосредоточенно нахмурив общие брови на общем лице…

Я втерся в их толпу, и в один момент меня окружила, проглотила масса плеч, голов и спин.

— Что, барин, тоже идешь? — сверкнул белыми зубами на загорелом лице усатый молодец, широкоплечий, на диво скроенный.

— Нет, до меня пока очередь не дошла, я так.

Обыкновенно при таких встречах всякому пишущему человеку полагается задать солдатам один преглупый вопрос (и, однако, всякий пишущий человек его задает):

— Что, страшно идти на войну?

Я не такой.

— Курить хотите, братцы? — спросил я, вынимая сверток с заранее приготовленной тысячей папирос.

Как куча снегу под лучами африканского солнца, — если такая комбинация, вообще, мыслима— растаяли мои папиросы.

Лица осветились огоньками папирос, приветливыми улыбками — мы разговорились.

— И чего это, скажи ты мне барин, на милость, русский человек так немцов не любит? Японец ничего себе, турок даже, скажем, на что бедовая голова — пусть себе дышит… А вот поди-ж ты — как немцов бить — и-и-и-их, как все ухватились. И тащить не надо — сам народ идет.