Огненный столб - Джудит Тарр

— Мы с матерью посоветовались друг с другом, — начал царь. Голос у него был слабый, довольно высокий, и он заикался. Нофрет рассказывали, что он редко говорил прилюдно, а со времени приезда в Ахетатон — ни разу.

Он продолжал все тем же маловнушительным голосом:

— У меня нет сына, дочери мои. Некому принять после меня две короны. Некому будет править, когда Атон заберет меня к себе.

Царевны слушали молча. Царица смотрела прямо перед собой, снова укрывшись за своей маской, прочной, как камень.

— Ваша мать больше не родит мне детей. Так сказал Бог, и сердце ее согласно с этим.

— Значит, — неожиданно вмешалась третья царевна, — госпоже Кийе позволят завести ребенка? Ты же знаешь, как она хочет.

Царица бросила на нее испепеляющий взгляд. Анхесенпаатон слегка покраснела и с интересом принялась разглядывать свои босые ноги.

Царь, казалось, не слышал этого. Его взгляд снова стал отрешенным, как будто вокруг не существовало ничего, кроме Бога, который беседовал с ним в его сердце. Когда он заговорил снова, голос его изменился, стал сильнее и увереннее.

— Бог сказал мне, что я должен иметь сына, чтобы божественная линия не прервалась, когда он призовет меня в свои объятия. Нужен сын. Наследник.

Все молчали. Царевнам, наверное, было неприятно слышать, что их недостаточно, что они, все шестеро, не могут быть равными единственному младенцу мужского пола.

Царь провел ладонью по щеке Меритатон, по изгибу ее шеи, вниз к расцветающей груди. Девушка слегка вздрогнула, но ей было приятно: груди ее поднялись, глаза смотрели мягко и почти так же отрешенно, как у царя. Меритатон была набожна. По ее словам, Бог иногда говорил с ней. Она считала, что таково ее предназначение — как старшей царевны, от которой следующий владыка получит право на царство.

Меритатон смотрела на отца со спокойствием невинности.

— Если я выйду замуж, — сказала она, — я могла бы просить Бога даровать мне сына. Я уже достаточно взрослая. У меня начались месячные. Я могу выносить ребенка.

— Да, — согласился царь. — Но за кого же тебе выйти замуж, чтобы сохранить в чистоте божественную линию? Наследником должен быть мой сын. Мой сын, моя кровь и плоть. Так сказал мне Бог.

По мнению Нофрет, этот Бог был дурак. Иначе бы он знал, что его замечательный и возлюбленный отпрыск вряд ли сможет завести сына, если не сделал этого до сих пор.

Конечно, Нофрет прикусила язык — незаметная тень, всевидящая, всеслышащая, затаившаяся в молчании.

— Так надо, — сказал царь, словно сам себе. — Ты понимаешь? Так надо.

— Понимаю, — ответила царица. Это были первые слова, сказанные ею. Голос у нее был почти такой же низкий, как у царя, но гораздо красивее.

— Для Атона, — продолжал он. — Для мира, который он создаст. Нужен сын.

— Если Атон этого хочет, — согласилась царица, — пусть так и будет.

Ее слова прозвучали холодно, рассеянно и невероятно устало. Царь ничего не заметил, а счастливо заулыбался и радостно склонился к Меритатон.

— Я женюсь на тебе! Ты родишь сына для Бога, и он осыплет тебя своими милостями.

В ушах Нофрет отдавалось лишь биение ее сердца. Она затаила дыхание, потому что, вздохнув, закричала бы, и тогда быть ей битой.

Царевны лишились дара речи. Младшие были слишком малы и не понимали, что происходит. Старшие в изумлении уставились на отца и сестру. Меритатон казалась озаренной божественным светом.

— Должен быть сын, — сказал царь. — Кровь нельзя ослаблять и разбавлять. Только твоя линия годится. Только ты.

Меритатон моргнула, явно приходя в себя, и застыла от ужаса. Отец женится на дочери, чтобы она родила ему дитя… Она улыбнулась.

— Да. Только мы годимся.

Царь ответил ей улыбкой. Царица сидела, словно статуя. Царевны смотрели, как зеваки на празднике, не принимая в нем участия.

Царь склонился, чтобы поцеловать свою дочь. Это не был поцелуй жениха — теплый, но не пылкий, целомудренный, без страсти.

— Безумие! — вскричала Нофрет, но негромко, потому что они с царевной были не одни. — Он с ума сошел. Как же он может идти на такое? Как может даже помыслить об этом?

— Такова воля Бога, — сказала Анхесенпаатон, холодная и невозмутимая. Нофрет могла бы подумать, что она ничего не понимает, но ее госпожа все прекрасно понимала. Девочка знала, что происходит между мужчиной и женщиной и что допускается природой, а что нет.

— Лев берет в жены львицу из своей семьи, — пояснила она. — Жеребец покроет собственную дочь, когда она войдет в пору. Бог знает, что делает. Он требует этого от нас, потому что больше никто не годится. Божественное может сочетаться браком только с божественным.

— Ты такая же сумасшедшая, как твой отец, — сказала Нофрет сквозь зубы, продолжая втирать ароматное масло в кожу своей госпожи, — ежевечерний ритуал, который должен был сохранить ее такой же красивой, как мать, даже в старости. Остальные царевны уже спали, или служанки и няньки укладывали их. Никто не прислушивался к словам Нофрет.

— Ты не Бог, — сказала царевна, — и не дитя Бога. Тебе не понять.

— И не хочу понимать. — Нофрет втирала масло с такой силой, что царевна поежилась. Она смягчила свои прикосновения, но не слова: — Я знаю, что цари всегда жаждут иметь сына. Он им действительно нужен. Но этому царю совсем нет необходимости совершать такую гадость. У него во дворце множество красавиц царской крови, на любой случай. Он может ходить к ним каждую ночь, горячо молиться своему Богу и получить целую армию сыновей.

— Нет, — возразила Анхесенпаатон. — Они обычной крови. А наследник должен быть божественного происхождения.

— Боги женятся на смертных. Часто. Каждый день. И даже имеют от них детей. Сам Амон и царица Нефертари…

— Он был ее отцом, — перебила Анхесенпаатон. — И любовником.

— Я думаю, он не настоящий Бог, — сказала Нофрет не без злорадства, — и все его учение — ложь.

— Это так, — согласилась Анхесенпаатон.

— И все же права на престол происходят от него, через царицу, чьим отцом и любовником он был. Если вообще был.

— А это тайна. Ее знают только боги.

Нофрет не понимала, пронзили ли ее слова броню. Трудно поверить, чтобы такое дитя могло столь искусно скрывать свои чувства и быть так непреклонно убежденным в том, что ее отец — Бог, и посему не подлежит осуждению.

Царевны спали, каждая в своей постели, в ногах у них посапывали служанки. Все, кроме Нофрет, которая лежала при свете ночника без сна, вспоминая, как царица не мигая глядела в темноту. Воздух был теплый, как всегда в Египте, но Нофрет трясло от холода. Холода внутри, пробиравшего до костей.