Соломон. Царь тысячи песен - Виктор Зонис

Соломон уважительно посмотрел на Садока.

— Я сам много думал об этом еще тогда, когда был жив отец мой Давид. Думал и не нашел ответа. Разве всегда, когда Бог посылает нам испытания, болезни и несчастья, мы покорно принимаем участь свою и не ропщем? А ведь это самый справедливый суд — Божий Суд! Так что тогда говорить о суде человеческом? Но все же мы должны стремиться к тому, чтобы и суд человеческий был праведен и справедлив. Суд — самый мощный столп, на котором зиждется власть! И чем мощнее и надежней этот столп, тем сильнее и незыблемей власть царя над народом. Посему повелеваю от сего дня и впредь судей назначать из числа левитов, по предложению старейшин и одобрению народа. Только тот может справедливо судить свой народ, кто этим народом избран. Дабы избежать давления и угроз, суд вершить не у городских ворот, при скоплении всех людей, а в специальных местах, куда приводить только судимых, свидетелей… и представителей от народа тоже.

— А кто будет судить в Иерусалиме? — спросил Азария.

— А кто правит в Иерусалиме? — ответил вопросом Соломон.

— Тогда у моего господина не останется времени ни на что другое, — усомнился Азария. — Иерусалим велик, и ежедневно здесь происходят суды по делам разным. Неужели великий царь будет судить всех — от торговца водой, которому недоплатили шекель, до убийцы и казнокрада?

— Нет, конечно, нет! — улыбнулся Соломон. — Украденным шекелем займутся судьи из левитов иерусалимских. Но если этот шекель не вернут, тогда продавец воды может рассчитывать на суд и защиту царя, равно как и любой другой человек в пределах Израилевых. И мы построим в Иерусалиме Дом Правосудия — большой и величественный, где и будем судить — достойно и справедливо; и будут перед судом тем все равны — от землепашца простого до чиновника царского — равны, как равны все смертные перед Богом бессмертным!

Глава 7

И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.

Видел я так же, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это — суета и томление духа! Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни трудом и томление духа.

Обратился я и увидел еще суету под солнцем; человек одинокий, другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. «Для кого же я тружусь и лишаю душу свою блага?» И это— суета и недоброе дело!

Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им: а одному — как согреться? И если станет преодолевать что-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, не скоро порвется.

Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы; ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным.

Видел я всех живущих, которые ходят под солнцем. С этим другим юношею, который займет место того. Не было числа всему народу, который был перед ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это — суета и томление духа!

Дороги… Паутиной вен и артерий они оплетают тело и душу страны. По ним, словно кровь, текут караваны с товарами, движется на убой покорный скот, идут на битвы воины; по ним движется сама Жизнь… Широкие, как полноводная река, и узкие, как пересохший ручеек, дороги бесстрастно несут на теле своем страдания и счастье людей, радость и горе, торжество и отчаяние. Они многое видели, многое знают, о многом молчат. Они имеют начало и имеют конец, но никогда не кончаются, как никогда не заканчивается Дорога в жизни каждого из нас. Пока мы существуем, мы в пути, на вечной дороге скитаний длиною в короткую земную жизнь…

Пыль на пути из Яффы в Иерусалим стояла так плотно, что порой нельзя было рассмотреть ладонь на вытянутой руке. С самого утра, как только еще сонное солнце небрежно подкрасило бледными румянами верхушки Галилейских гор, из Яффы бесконечной, потной змеей потянулись тысячи людей и животных. Огромные черные мулы, низко нагнув покорные головы и жалобно мыча, обреченно месили мощными ногами иссушенную зноем землю, медленно и упорно, волоком тащили связанные веревками стройные ливанские кедры. Их было — тысячи! За ними, на расстоянии, едва достаточном, чтобы не задохнуться от пыли, сгорбленная под тяжестью ящиков и тюков, двигалась пестрая людская толпа. Иудеи и хананеи, филистимляне и иевусеи, примиренные общей непосильной ношей, собранные со всех пределов Израиля волей Соломона и копьями Ваней, раскачиваясь, словно в такт бесконечной молитве, шаг за шагом, двигались в сторону Иерусалима. Их было — десятки тысяч! Не трагичное переселение гонимых народов, не бегство от неведомой и страшной опасности, не поиски лучшей доли собрали этих людей в живую и бесконечную цепь, а непреклонная воля царя, положившая начало великой, немыслимой в прежние времена стройке — стройке, имя которой — Израиль! Но они этого не знали: не могли и не должны были знать. Они были просто строительным материалом, гораздо менее ценным, чем тот, который пригибал сейчас их спины к земле; чем тот, который волоком тащили обреченные мулы…

Соломон появился в Яффе за день до прибытия кораблей из Финикии. Вокруг порта образовался целый город: тысячи вьючных мулов, коров и овец, телеги с мукой, бурдюки с вином и оливковым маслом на многие километры растянулись вдоль единственной дороги на Иерусалим. Чуть поодаль, сколько хватало глаз, раскинулись шатры и навесы. Несколько сотен конных воинов и добрая тысяча пеших обеспечивали порядок и охрану этого Вавилона. Соломон, на боевой колеснице, в сопровождении Ваней и полусотни гиборим, без устали носился по лагерю, внезапно появляясь в самых неожиданных местах. Царя интересовало все: достаточно ли корма для скота, устройство мест молитв и жертвенников для всесожжений, приготовление и распределение пищи и воды. И только спустя десять дней, когда первый финикийский корабль, груженный зерном, покинул Яффу, отправившись в обратный путь к берегам Финикии, Соломон поспешил в Иерусалим.

Несмотря на непреклонную волю царя, стремление поскорее начать задуманное, строительство Храма пришлось отложить на неопределенное время. Когда Соломон увидел своими глазами количество строительного леса и других материалов, рабочих, их пожитки и инструменты, он осознал, что Иерусалим не сможет все это ни принять, ни вместить. Соломон понял, что сначала нужно построить большой поселок на окраине Иерусалима, снабдить его всем необходимым для жизни людей. И поселение это следует строить не как временное жилище для строителей, а основательно, потому что грандиозные планы царя не мог вместить в себя сегодняшний город Давидов. В грезах своих, во сне и наяву, царь видел его большим и красивым, и поселок строителей должен будет стать естественным продолжением святого города.

Дни, наполненные лихорадочной суетой, пролетали так быстро, что, казалось, наступила одна сплошная темная ночь, разбавленная короткими и редкими промежутками света, когда торопливое солнце, едва успев подарить надежду, стыдливо пряталось за вершинами безучастных гор.

Соломон был в отчаянии: прошло уже несколько месяцев, закончился сезон дождей, а строительство Храма, ставшее навязчивой идеей, не продвинулось даже на самый маленький шаг. Финикийцы — прекрасные строители — готовы были воплотить в жизнь любой замысел, но замысла этого ни у Соломона, ни у его приближенных, ни у пророка Г ада, занявшего место Натана рядом с царем, не было. Соломон, привыкший все решать сам, сейчас этого решения не имел…

Однажды утром наступил момент, когда царь просто физически не сумел покинуть свои покои. У него ничего не болело, ровно билось молодое сердце, послушно и легко двигались руки и ноги, но страх и отчаяние, завладевшие его головой, сковали невидимыми путами волю Соломона. Он не хотел вставать с ложа, боялся выйти в мир, где нужно было принимать решения — решения, которых у него не было.

«…Когда будет совсем трудно, когда боль и тоска захлестнет твое сердце, приди сюда еще раз…» — вдруг послышалось Соломону.

— Каин! — вспомнил он. — Каин!

Соломон вошел в подземелье и огляделся по сторонам. Страха, как когда-то прежде, не было. Не было и лихорадочного возбуждения в ожидании чего-то таинственного и неведомого; была просто пустота и безмыслие — безразличное, вязкое, тягучее.