Ради жизни на земле - Иван Драченко

— «Мессеров» тогда слетелось штук под шестьдесят, — рассказывал комэск Николай Евсюков. — И тут не помог бы даже организованный ответный огонь, слишком неравные были силы. «Тощие» взяли количеством. В таких случаях следовало сомкнуться, прижаться к земле, чтобы исключить атаки истребителей снизу. Тогда так сделать не смогли. Бой проходил в очень быстром темпе.

Я собирался в госпиталь. На душе было тоскливо, не хотелось расставаться с родным полком.

— Ты, Иван, поправляйся, да быстрее. Незачем боевому штурмовику залеживаться на больничных койках, — прощаясь, сказал Николаи Кирток. — Мы с тобой фашистам еще хвост покрутим.

Я смотрел на внешне бодрых товарищей, но на их лицах читал: на возвращение у меня нет никаких надежд. Ну что ж, посмотрим…

Транспортный самолет лег курсом на Москву. Убаюканный ровным гулом двигателей, я заснул крепким сном. Приземлился на аэродроме Внуково. Оттуда увезли в Сокольники, в Центральный институт травматологии и ортопедии. Госпитальные дни, как бесконечная пряжа — ни конца, ни краю. В палате — голые светлые стены, устоявшийся запах лекарств, гнетущая тишина. Одна операция следовала за другой. Нос «ремонтировал» профессор Рауль, а глаз — профессор Свердлов. Он вычистил глазное дно, вырезал глазные мешки, подобрал протез.

— Оба глаза как две капли воды! — похлопал меня профессор по плечу. Я посмотрел в зеркало: действительно — разницы никакой, только над правым чуть опущено веко. Сойдет!

После двух месяцев лечения собрался в дорогу. Уже и комиссию прошел. Перед отъездом забежал к профессору Свердлову, чьи руки вернули мне человеческий облик.

— Дорогой мой исцелитель, — обратился я к профессору. — Готов отправиться на фронт! Мне нужна бумажка, что снова могу летать.

Но тот сразу перечеркнул все мои устремления:

— Вы, молодой человек, летать уже не сможете. Не молите и не упрашивайте.

— Но я же здоров как бык. Вижу вас во всех ракурсах, читаю таблицу до самой нижней строки. Посмотри те меня еще раз! Вы просто ошиблись…

— Возможно, я и ошибся, — стоял на своем Свердлов, — но вот послушайте заключение профессора Александра Васильевича Вишневского применительно к нашей ситуации: «Едва ли с одним глазом летчик сможет при посадке правильно определить расстояние до земли. Он теряет так называемое глубинное зрение. От этого не уйти: закон физики». Вы поняли, молодой человек. — Профессор назидательно поднял вверх указательный палец. — Это закон и медицины!

— Тогда подпишите справку, в которой бы значилось: такой-то летчик направляется в свою часть для прохождения дальнейшей службы. Я и близко не подойду к самолету, буду механиком, укладчиком парашютов, вооруженцем, кем придется!

Свердлов долго вертел бумажку в руках, посмотрел ее даже на свет, на минуту задумался. Потом взял ручку и размашисто расписался.

— Что ж, рискуем вдвоем.

— Спасибо, профессор.

Только меня в госпитале и видели.

Поезд застрял среди развалин. Рельсы, разбросанные шпалы, пропитанные смолой, носили следы недавнего пожара. Безлюдно. Лишь через несколько секунд из покосившейся будки, на скорую руку пристроенной к капитальному зданию, выбежала девушка в берете с красным околышем — наверное, дежурная по станции.

— Полтава! Кому — Полтава? — крикнула она бригадиру поезда, и ее слова передались из уст в уста.

Я дремал в уголке теплушки, но сразу вскочил на ноги, услышав название города.

— Это же моя станция! — Засуетившись, набросил шинель и выскочил из вагона.

Девушка взмахнула флажком — и поезд напрягся, застучал колесами. Заскрипели ржавые рельсы, закачались разболтанные вагоны.

Оглянулся — все заросло бурьяном, дымятся развалины. Кое-где сохранились жалкие остатки деревьев.

— Девушка! — обратился к дежурной. — Вы не подскажете, где здесь аэродром?

Она покачала головой:

— Не знаю, но зайдите в сторожку, там у отца сидят какие-то военные.

Двери сторожки открыты. Заглянул. Ба, да это же наш инженер Косарев чай распивает. Поздоровались. Оказывается, в полк из ПАРМа (подвижной авиаремонтной мастерской) не может перегнать несколько машин.

— Хорошо, что ты подвернулся! — Косарев накинул шинель. — А то думал, что до весны загар придется принимать.

— Так это мы запросто, — поддакивал я инженеру дивизии.

Едем на аэродром…

Летное поле затянуло легким туманом. Бомбардировщики сидели на приколе, уныло нахохлившись, словно огромные птицы. Подошел к группе летчиков, куривших в кружке. Представился, но те и ухом не повели. Даже смерили подозрительным взглядом: я был в шапке-ушанке, длиннополой шинели, старых сапогах.

А когда попросил у них посмотреть карту, бомберы чуть не отвели меня куда положено. Объясняться пришлось долго. Карту все-таки дали. Снял кроки, наметил ориентиры, определил маршрут.

Подошел к ИЛу, а сердце чуть не выпрыгнет, чувствую, как колотится в грудной клетке. С душевным трепетом залез в кабину самолета. Посмотрел на затвердевший после осенних дождей грунт и покачал головой. Подумал о предстоящей посадке, но ровный гул мотора перечеркнул все опасения. За стеклом фонаря слева понеслась земля, а справа стояла густая темнота. Легко взял ручку на себя. Сделал круг на посадку. Затем последовал второй, третий круг. Как будто ничего.

— Летим, хлопцы! — крикнул Косареву и механику Свиридову, взяв их в заднюю кабину.

Двинули на юго-запад.

Для боевых побратимов я свалился как снег на голову. После первых приветствий, рукопожатий, восклицаний спросил:

— А где же Наумыч? Киртока среди летчиков не вижу.

В это время Николай, возвращаясь из разведки, заходил на посадку. Мне не терпелось побыстрее показаться другу, обнять его.

— Сейчас подрулит! — указал на свободное место Анвар Фаткулин. — Вон его стоянка.

Увидев меня, Кирток замер.

— Ну что, не ожидал?

— Откровенно — нет!

— А я-то, ошалелый, мчался сюда продолжить наш «бой».

С Николаем мы устраивали жестокие «бои», чтобы доказать свое превосходство в пилотировании самолетов, пытаясь зайти друг другу в хвост.

— Туговато тебе придется, — рассмеялся Кирток.

— Ничего, не хвастайся. Все может быть.

Так с шутками-прибаутками встретили командира полка майора Круглова. Представился:

— Товарищ майор! Младший лейтенант Драченко прибыл для прохождения дальнейшей службы.

Подал документ. Майор внимательно прочитал предписание:

— Ну что ж, поздравляю вас с возвращением в строй. Пускай Евсюков принимает «молодое пополнение».

Командир улыбнулся и крепко пожал мне руку.

Снова в строю

Вынужденное длительное отсутствие, безусловно, сказалось на моей технике пилотирования. Смогу ли я опровергнуть закон физики? Должен! Потому что живет еще фашизм с двумя глазами, который передо мной в неоплатном долгу за свои злодеяния. Но только ли передо мной? А разве не взывают к мести ребятишки с разбитыми черепами, поруганные женщины, расстрелянные старики, никому по причинившие зла, спины раненых, на которых упражнялись на досуге резчики по человеческому телу, тот комиссар и те офицеры, сгоревшие в гестаповском застенке?

Закались, сердце, ненавистью для грядущих боев! С мыслью о ней просыпайся, с мыслью о ней иди, с мыслью о ней живи!

Завтра я начинаю летать. О моей трагедии пока знает лишь начальник штаба полка майор Спащанский и Николаи Кирток. Кое-кто догадывается. Ну и пусть!

Уже сделал несколько контрольных полетов. С каждым днем пилотирую машину все увереннее. Сначала, когда выходил к посадочному «Т», Кирток «дирижировал» моей посадкой. Один недоумевали, другие понимающе сочувствовали: «Человек вернулся из госпиталя. Малость подзабыл элемент пилотирования…» Освоили мы с Николаем и такой сложный и хитрый перекрестный маневр, как «ножницы». Суть его заключалась вот в чем: пара штурмовиков, идущая чуть уступом по отношению друг к другу (ведущий немного выше ведомого), начинала меняться местами. Скажем, если ведомый идет справа сзади, то он переходит низом влево, а ведущий — сверху вниз направо. Потом снова, но уже в обратном порядке. А поскольку маневр осуществлялся креном, оба штурмовика все время видели хвосты друг друга и надежно прикрывали их.

В короткие минуты отдыха я подсаживался к ребятам, расспрашивал их о боевых действиях под Харьковом, Красноградом, Полтавой, Кременчугом, Александрией. Как губка впитывал все новое, что появилось в практике штурмовиков. И это было не простое любопытство.

Сразу к себе расположил командир второй эскадрильи Девятьяров. Александр Андреевич считался приданным мастером штурмовых атак, его боевой хватке завидовали многие. В эскадрилье, а затем и во всем полку Девятьярова (он многим из нас годился в отцы) авторитетно называли Батей. «Бати приказал, Батя сказал» — часто слышалось в разговорах летчиков.