Ради жизни на земле - Иван Драченко

— Нужно пройти до Ясс, затем спуститься к Хуши, сфотографировать дороги, потом правый берег Серета. Ведомый — младший лейтенант Круглов. Прикрытие — шестерка ЯК-3. Командир — капитан Сергей Луганский.

С Костей Кругловым мне не часто приходилось выполнять подобные задания, хотя я знал, что летчик он прекрасный, смелый, дерзкий в бою, а вот с Сергеем Луганским каши фронтовой пришлось похлебать изрядно. Прикрывал он нас еще под Харьковом, когда водили «хороводы» над вражескими аэродромами.

Сергей имел завидную внешность: голубоглазый, блондинистый, атлетического сложения. Был он большим квалифицированным мастером воздушного боя, легко «читал» и знал повадки врага, его манеру драться; «опробовал» своим огнем почти все типы фашистских машин. Я хорошо знал и его товарищей по оружию Николая Дунаева, Николая Шутта, Ивана Корниенко.

И вот летим во вражеский тыл. Видимость на нашей территории — 6 баллов. Около Ясс небо — как стеклышко. Под нами зеленеют поля виноградников, тянутся перелески, плывут тонкие извилистые черточки дорог. Вполне мирная картина. Но рядом с этой идиллией замечаем и колонны машин, и многочисленные дзоты, отсечные позиции, проволочные заграждения, «спирали Бруно», «пакеты Фельдта». Все надо положить на пленку, запомнить визуально.

Сфотографировав мощные оборонительные рубежи и дороги в районе Ясс, Хуши, Роман, берем курс на север по западному берегу реки Серет с выходом на Тергул-Фрумос. Вот тут-то попал я в огненный водоворот. Как наскипидаренные, откуда-то выскочили четыре тупоносых «фоккера». Я их заметил сразу.

— Командир! — истошно кричит в СПУ стрелок Кирилец. — Снизу подходят двенадцать «мессеров».

Да, обстановочка складывается отчаянная! «Фокке-вульфы» резко вышли на второй «этаж», связали боем истребителей Луганского. Ясно: решили отсечь нас от прикрытия. Для дюжины фашистских «мессеров» мы оказались прямо-таки летящими мишенями. «Почему же Сергей не выручает?» — стиснув зубы, я подавил в себе чувство гнева. Посмотрел вверх: там «фоккеры» и ЯКи сплелись в один дымящийся клубок, клокочущий огнем.

— Переходим в «ножницы»! — приказал я Косте Круглову.

И мы на высоте 600 метров начали уходить в глубь территории противника. Но «мессеры», сломя голову, бросились преследовать нас, впившись в нас, как клещи в тулуп. На моей левой плоскости белой полосой взбугрилась обшивка. Кирилец волчком крутится в задней кабине, бьет из турельной установки короткими очередями по стервятникам, норовящим подстроиться в хвост. В СПУ слышу захлебывающийся радостный голос Аркадия:

— Командир! «Мессу» приделали хвост!

Действительно, желтопузый, как подранок, свалился на крыло и, охваченный пламенем, заштопорил к земле. Мимолетная радость за успех сменилась щемящей болью: на какой-то миг стоило оторваться от моей машины Косте Круглову, и его подстерегла ядовито-оранжевая трасса наземного эрликона. «Ильюшин» товарища лизнули языки пламени, и он, минуту тому сильный и неприступный, беспомощно начал отсчитывать последние метры падения. Потрясенный случившимся, я сдавил пальцами виски, провел рукой по онемевшей коже лица. Двинув сектор газа до отказа, еще ниже притерся к земле. Глистоподобный ME-109 с желтым коком продырявил надо мной воздух, заполнил кольцо прицела — ВВ-1. Нажав на все гашетки, я его развалил как перезревший арбуз. «Месс», только что казавшийся неуязвимым демоном, рассыпался и грудой провалился вниз.

— Присвоили еще одному фашисту осиновый крест, — глухо прокомментировал сзади Кирилец удачу и, перебрасывая турель с одной стороны на другую, выплеснул из ствола веер каленых пуль. А я, возвращаясь назад, уже вел штурмовик по фарватеру Серета. Ожесточившись, гитлеровцы старались загнать «ильюшин» в огненный мешок. Под крылом — Фалешты, дальше село Егоровка.

Жизнь машины да и наша собственная внесла на волоске. Несколько поперхнулся мотор, на плоскостях кучерявилась разодранная дюраль. В Егоровке приметил на горе церквушку с колокольней. Подскочив к ней, поставил крыло самолета вертикально к земле, ввел штурмовик в стремительный разворот и пошел вокруг колокольни наматывать концентрические круги. Что подумали о моей затее фашисты, не знаю, но наверняка подумали, что тронулся умом. «Мессеры», как воронье, кружились над церковью и, вдруг собравшись, начали уходить. Я даже машинально перекрестился: неужели отвязались? К Бельцам не летел, а полз, словно тяжесть машины повисла у меня на плечах. Ее то мотало из стороны в сторону, то она клевала носом, то наоборот — задирала нос. Стрелка бензиномера подбиралась к красной черте. Ручка управления выскальзывала из рук. Все силы прилагал к тому, чтобы уменьшить угол планирования. На аэродром не садился, а падал. Приземлился на одно колесо, немного погнув левую консоль.

В кабине сидел с выражением тяжелой сосредоточенности. Еле стащил с педали онемевшие ноги, обжигаемые горячим воздухом от мотора. Со всех сторон обдавало смесью запахов горячего масла, глицерина, эмалита. Посмотрел на ИЛ со стороны — ни дать ни взять — дуршлаг: более 400 пробоин, но фотокамеры оказались целыми. А машина лежала загнанной лошадью, на боках которой лоснилась жирная испарина.

Доложив командиру полка о выполнении задания, не преминул вставить в рапорт два сбитых «мессера». Майор Круглов, довольный результатом разведки, по-отечески обнял меня и пожал руку Аркадию Кирильцу. Сзади ребята подмигнули: сегодня, мол, тебе положена двойная чарка. По пути к расположению рассказывал о том, как сбили ведомого Костю Круглова. Если выпрыгнул, то все равно попал к гитлеровцам. Нет уж, лучше похоронить себя вместе с машиной в огненном смерче, зарыться в землю, рассыпаться, раствориться!

Короткая передышка, наспех проглоченная тарелка борща, без ощущения вкуса и запаха, и — вылет. У новой машины Кирилец, пошатываясь, запрокинул голову.

— Что с тобой, Аркадии?

— Командир, убей меня на месте, лететь не могу. Дай отдохнуть… Ну хоть чуть-чуть…

Пришлось менять стрелка. Его место занял Александр Савин. Меня и самого трепала нервная дрожь, холодила спину, сползала к ногам. В теле непреоборимая тяжесть, от озноба стучат зубы. Только на высоте начал приходить в себя, ощутив прилив сил, сбрасывая с плеч свинцовую усталость. Сзади справа неотрывно за мной следовал ведомый Паша Баранов. В районе Ясс засекли новые цели, взяли курс на свой аэродром. В воздухе царило относительное спокойствие. Но вот из-за облаков выкатились четыре самолета.

— Наши «лавочкины», — густой октавой пробасил в переговорное устройство Савин. Одновременно с этим ведомый доложил: — «Фиалка!» По курсу — «фоккеры».

Да, это неслись на нас изделия Курта Танка. Мы уже научились отличать ФВ-190 от нашего истребителя ЛА-5. На первый взгляд, оба самолета казались похожими. Но у немецкого истребителя часть фонаря состояла как бы из одной прямой с утонченным фюзеляжем, а у «лавочкина» фонарь заметно возвышался.

«Фоккеры» плеснули на нас огнем.

— Вот тебе и «лавочкины»! Смотри в оба, — приказал я стрелку.

В облака вскочить не успели и перешли с Барановым в стремительное пикирование. Истребители кинулись следом. Мы стали в вираж, у земли змейкой уползая домой. Сзади что-то сверкнуло, на пол кабины посыпалась стеклянная крошка. Переключили рацию на стрелка.

— Савин, как ты там?

В ответ — молчание.

Посадив машину, я содрал с рук перчатки, отстегнул ремни, спрыгнул на левую часть центроплана. Савин сидел в кабине ссутулившись, обплетенный парашютными лямками и без головы. Его руки застыли на гашетках, окоченело сжали их, а головы нет. Меня будто саданули сзади увесистой дубиной. Я начал вытягивать тело стрелка из кабины, но сам ничего не смог сделать. Позвал на помощь. Кое-как с механиками вытащили стрелка, положили на плащ-палатку. Девушки — укладчицы парашютов, прибористки, — в страхе закрыв лица, бросились от машины в сторону. Я плелся по летному полю и глотал слезы, уткнувшись в шлемофон. Смерть, жестокая, неумолимая! Почему же ты так нещадно косишь нашу юность! Парню бы радоваться восходу солнца и вечерней зорьке, работать, учиться, целовать девушек, а он лежит, обезглавленный, скрючившись на выцветшей солдатской плащ-палатке! С нами уже нет Жени Буракова, Володи Колисняка, неизвестна судьба Кости Круглова.

Вечером в столовой я опрокинул свои наркомовские, но спокойнее на душе не стало. Сцепились с Сергеем Луганским, вспыхнули берестой. Я выговаривал ему за то, что его истребители, увлекшись боем, бросили нас на произвол судьбы. Сергей доказывал, что ситуация сложилась чрезвычайно трудная, сами еле дотянули до аэродрома. Так и разошлись, надолго затаив друг на друга обиду.

Вскоре я узнал, что меня представили к ордену Славы III степени за уничтожение железнодорожного состава и доставку ценных разведданных о дислокации противника в районах Ясс, Хуши, Тергул-Фрумос, а также за сбитый ME-109 в неравном схватке с двенадцатью «мессерами».