Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

Время тянулось томительно медленно. Экипажи были уже на своих местах и ждали сигнала к выступлению. Наконец серия зеленых ракет взвилась в небо. В ту же секунду сигнал продублировали по радио. Заревели моторы, танки, увеличивая скорость, перемахнули через траншеи, недавно занимаемые нашей пехотой, устремились вперед. Самолеты, выделенные для прикрытия, уничтожали из пулеметов пехоту противника.

…Поздно вечером бригада двинулась на запад. Шли всю ночь и только на рассвете остановились на опушке старого леса — нужно было накормить солдат и дозаправить танки. В лесу было много беженцев, скрывшихся от фашистов, женщины и дети. В роту принесли завтрак. Гороховый суп, заправленный жареным луком, аппетитно дымился из котелков. В тот день Овчаренко считался именинником. Его рота выполнила задание, не потеряв при этом ни одной машины. Командование бригады поздравило солдат и офицеров, кое-кому вручили подарки. Сержанту Воробину достался будильник:

— Раньше я опасался проспать момент взятия рейхстага, а теперь все в порядке, — шутил он.

Заветной мечтой сержанта было сфотографироваться у рейхстага и послать фотокарточку жене.

Солдат Константинов поставил на разостланную плащ-накидку котелок, положил рядом кусок хлеба и подошел к Овчаренко, беседовавшему с солдатами, доложить, что суп остывает.

— Как же есть, не помыв рук? Тащи воды, — сказал Овчаренко, снимая комбинезон.

В это время к ним подошел сгорбленный старик, следом за ним появился мальчуган лет десяти. На худой вытянутой детской шее торчала маленькая головка; быстро определив старшего, он слезно обратился:

— Товарищ командир, там помирает женщина. Всю ночь кричала, помогите ей.

— Нет у нас ни врача, ни фельдшера, чем же мы можем ей помочь, дорогой? — ответил Овчаренко и подозвал проходившего мимо санинструктора Петрищева. — Тут вот малыш с просьбой. Сходим, здесь недалеко…

Он отдал свой хлеб мальчугану, а старику оставил суп, и они отправились к больной.

— Как тебя звать? — спросил по дороге босоногого малыша Петрищев.

— Степан.

Мальчуган уже успел сообщить, что его отец погиб на фронте, а мать где-то потерялась, скрываясь от немцев.

— С кем же ты здесь?

— Один.

— А чем питаешься?

— Кто что даст.

— М-да! — протянул Овчаренко.

Мальчуган, подтягивая сползающие брюки, охотно беседовал с ними.

— Дяденька командир, возьмите меня с собой, я буду бить фашистов, руки у меня крепкие. — И в доказательство потянул вперед тощую детскую ручонку.

— С фашистами мы справимся сами, Степа, а ты постарайся поскорее попасть домой, там уже мать, наверно, заждалась.

— Наш дом сгорел. Мама сказала, что будем жить в деревне, у тети Кати. Я там прошлым летом жил…

Он, наверно, еще многое поведал бы о жизни в оккупации, но, приблизившись к ореховому кустарнику, остановился и сказал:

— Здесь!

Под кустом сидели женщины; одна в зимнем пальто, хотя на улице было тепло. Склонив голову к земле, она тихо стонала. Увидев на Петрищеве санитарную сумку с красным крестом, женщины наперебой начали рассказывать о больной.

Петрищев осмотрел ее и, присев на корточки, давал какие-то советы. Овчаренко взглянул на больную и обомлел от удивления: это же Клавдия Николаевна — жена его учителя, Ильи Васильевича! Сломленная горем и болезнью, она выглядела совсем старухой. Михаила она не узнала и, только когда он назвал ее по имени и спросил о муже, заголосила:

— Нет больше нашего дорогого Ильи Васильевича. Погиб он, погиб в самом начале войны. А вчера новая беда приключилась: потерялся внук Петька…

Петрищев сказал, что больной нужна срочная медпомощь, и ушел. Овчаренко присел рядом с Клавдией Николаевной, и она поведала ему о своем горе.

…После прихода немцев начались облавы на коммунистов и активистов. Илья Васильевич некоторое время скрывался у родственников и знакомых. Но прошел месяц, а к ним на квартиру никто из новых властей не приходил. Решили, что Илью Васильевича оставили в покое, и он возвратился домой. Однажды днем он услышал на улице треск мотоциклов. Прильнул к окну и увидел нескольких эсэсовцев. Один из них остановился — видимо, испортился мотоцикл. Гитлеровец что-то сказал своему напарнику, прислонил мотоцикл к забору, пнул ногой калитку, вошел во двор и направился в дом. Илья Васильевич поспешил в соседнюю комнату, закрылся на ключ. Войдя в дом, немец попросил лист чистой бумаги и нарисовал на нем молоток и клещи. Клавдия Николаевна поняла, что ему нужно, вышла за инструментом, а когда возвратилась, то увидала, что незваный гость бесцеремонно роется в книжных полках. Там он и наткнулся на портрет Ленина, завернутый в бумагу, — тот самый портрет, которым так дорожил Илья Васильевич. Взяв портрет, немец спросил:

— Матка, даст ист Ленин?

Клавдия Николаевна молчала. Немец повысил голос, повторил:

— Даст ист Ленин?

— Ленин, — тихо ответила хозяйка.

Илья Васильевич прислонился к двери и замер, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате.

Гитлеровец поставил портрет на подоконник, отступил несколько шагов назад, вытащил из кобуры пистолет и прицелился в портрет.

Клавдия Николаевна, прижимая к груди внука, замерла от страха. Немцу это, видимо, доставляло большое наслаждение, и он на минуту положил пистолет на стол, потирая от удовольствия руки.

Вдруг скрипнула дверь — из комнаты выскочил дрожащий, как в лихорадке, Илья Васильевич. За все годы, прожитые вместе, Клавдия Николаевна никогда не видела его таким возбужденным.

Внезапное появление хозяина, да еще в таком виде, очевидно, охладило фашиста, он удивленно уставился на него. Илья Васильевич оттолкнул Клавдию Николаевну, пытавшуюся сдержать его гнев, подбежал к немцу и гневно выкрикнул:

— Не смей, бандит!

Затем изо всей силы ударил его кулаком в лицо.

Решительность Ильи Васильевича на мгновение ошарашила немца, но он тут же пришел в себя и, размахнувшись, рукояткой пистолета стукнул Илью Васильевича по голове. Обливаясь кровью, Илья Васильевич упал на пол. Клавдия Николаевна склонилась над ним, а немец, уже не целясь, выстрелил в портрет и пошел прочь. Пуля прошила рамку в нижнем правом углу и застряла в стене. Илья Васильевич с трудом поднялся, окровавленными губами сказал:

— Подлец… Меня убить можно, но его — нет! Ленина никогда никому не убить…

Потом подошел к окну, взял портрет и сказал жене:

— Спрячь, пожалуйста, подальше. — Немного подумав, добавил: — Теперь надо ждать гостей. Они нас не оставят. Собери свои пожитки, отнеси к сестре и портрет возьми. Сейчас же, не откладывая. Я помогу тебе.

Соседка Ильи Васильевича слышала выстрел. Когда эсэсовец уволок свой мотоцикл, она забежала узнать, что произошло, и сообщила, что немцы в центре города повесили кого-то из бывшего руководства города…

— Это им даром не пройдет, — заметил Илья Васильевич. Подошел к книжным полкам, отобрал несколько книг.

— Это тоже надо куда-то спрятать.

— Дайте мне, Илья Васильевич, у одинокой, бедной женщины никто не будет делать обыск, — предложила соседка.

В тот же день Журавлевы отнесли кое-что к сестре Клавдии Николаевны, а когда возвратились домой, их дом уже догорал.

Местным полицаям удалось выследить Илью Васильевича: его арестовали и после зверских пыток бросили в тюрьму. Месяца через три к Журавлевой пришла незнакомая женщина, принесла записку из четырех слов, написанных рукой Ильи Васильевича: «Прощайте, завтра меня расстреляют». Клавдия Николаевна до утра не сомкнула глаз. А утром, чуть начало светать, она была уже в тюрьме. Кладбищенский служитель показал ей маленький холмик, в котором ночью, тайно, зарыли троих неизвестных. Клавдия Николаевна привела туда внука, сказала:

— Запомни, Петенька, здесь покоится твой дедушка…

Рассказывая, Клавдия Николаевна часто всхлипывала.

— Вот что, Мишенька, — закончила она, — подай мне, пожалуйста, тот узелок.

Ослабевшими руками она достала оттуда завернутый в бумагу портрет, протянула его Михаилу.

— Возьми, Миша, на память об Илье Васильевиче. Он очень дорожил им. Мне теперь его не сберечь… Пусть помогает тебе бить фашистов…

— Спасибо, Клавдия Николаевна. Закончится война, я привезу его обратно в наш город, — сказал Михаил, прижимая портрет к груди.

С тяжелыми думами возвратился Овчаренко в роту. Перед глазами неотступно стоял Илья Васильевич. Его трагическая судьба, несчастье его жены и малолетнего внука, горе всех тех, кого он видел в лесу, наполнили сердце тяжелым, как свинец, чувством мести.

— В расположении роты — начальник политотдела, — предупредил Овчаренко кто-то из солдат. Но он уже сам заметил полковника, стоявшего у танка в окружении солдат. Полковник, как всегда, рассказывал что-то интересное, солдаты улыбались. Овчаренко подошел к нему, чтобы доложить, но полковник резко оборвал его: