Генерал Доватор - Павел Федоров

— Что случилось? — встревоженно спросил Доватор. — Ложись на диван! — Вместе с Карпенковым он помог Гордиенкову добраться до дивана.

— Что случилось, я спрашиваю? — Доватор, порывисто повернувшись к Карпенкову, проговорил: — Налей-ка ему водки!

— Подстрелили, товарищ полковник, — ответил Алексей, осторожно укладывая ногу на диван.

— Товарищ Наумов, доктора! Быстро! Где напоролся? — Доватор укоризненно покачал головой.

— Я уже распорядился, товарищ полковник, — ответил капитан Наумов.

— Да в Ордынке переправлялись... — начал было Алексей.

— Как в Ордынке? — перебил Доватор. — Там же никого нет!

— Да и нам сказали, что никого, нет. А я все-таки решил проверить...

— Кто тебе сказал?

— Да здесь говорили... Мы спешились и смело стали переправляться. Только вышли на берег, а там засада. Как чесанут из пулеметов и автоматов. Почти в упор... Мы залегли — да гранатами. Торба штук десять запустил. Отстрелялись и ушли на Коленидово. Там действительно никого нет. А в Ордынке — до батальона пехоты. Жители говорят, что дней десять по ночам окапывались. А днем прячутся...

— Все ясно, — глянув на Доватора, проговорил Карпенков.

— Тот прохвост не разведкой занимался, а в кустах прятался, — гневно отчеканил Доватор и, повернувшись к Наумову, приказал: — Вызвать!

Наумов открыл дверь, пропустил девушку с санитарной сумкой и исчез в сенцах.

Девушка была самая обыкновенная, каких тысячи можно встретить. В защитной гимнастерке, в такой же юбке. На голове — коричневая барашковая кубанка, как-то особенно уютно и мило сидевшая на густых кудрявых волосах. Войдя в комнату, она тронула кончиками пальцев кудерьки, — совсем не по-военному, а как-то по-мальчишески — озорно, и, ни на кого не глядя, направилась к дивану, где полулежал лейтенант Гордиенков.

Положив на край дивана сумку, она спросила:

— Сильно? Нет?.. — достала бинт, вату и несколько пузырьков.

— Побыстрей, товарищ военфельдшер! — требовательно сказал Доватор.

Девушка подняла на него глаза, ласково кивнула головой, но тем не менее с прежней методичной неторопливостью продолжала рыться в сумке.

Казалось, вмешательство полковника не производит на нее никакого впечатления и не может изменить ход дела.

Это начинало раздражать Доватора. Он готов был прикрикнуть на нее, но удержался. Тонкие пальцы девушки умело вспороли ножницами бинт. Потом решительным движением она сдернула разорванную и грязную штанину с голени, обнажив розовеющую повязку.

— Все в порядке, — спокойно сказала девушка и снова закрыла повязку штаниной. — Чем: осколком или пулей? — спросила она Алексея.

— Вот тебе и раз! Ох, уж эта мне медицина! Человеку ногу прострелили, и это называется «все в порядке»! Почему вы все-таки не перевязываете?

Доватор готов был рассердиться не на шутку.

— Повязка хорошо лежит, товарищ полковник. Мы...

— Что «мы»?

— Мы возьмем его в медэскадрон и там перевяжем.

— Почему тут нельзя перевязать?

— Здесь нельзя вскрывать рану, потому что грязно.

В комнате было действительно неопрятно. Пол замусорен окурками, затоптан сапогами. На столе, вокруг самовара и недопитой бутылки, роились мухи.

Доватор сумрачно оглядел комнату и понял, что напрасно погорячился.

— Ты смотри, Карпенков, упрямая какая! — сказал Лев Михайлович.

— Кубанская! — Карпенков лукаво подмигнул.

— Ладно, везите в медэскадрон. Только лечите хорошенько!

В сопровождении Наумова вошел Ремизов. Увидев раненого Гордиенкова, он понял, зачем его вызвали. Приложенная к кубанке рука, как плеть, опустилась вниз.

— Повторите в точности утренний рапорт, — проговорил Доватор.

Ремизов не отвечал.

— Вы в поселке Ордынка были? Повторите — где пулеметная точка в Коленидове?

— Мне гражданские... я проверить не успел. Наблюдал — в Ордынке тихо... — Ремизов умолк, да и говорить-то ему не о чем было. Ночевал он в сарае, переправиться за реку побоялся. Утром встретил колхозников и узнал у них, что в одной деревне немцы, а в другой немцев нет, названия деревень перепутал.

— Ты присягу принимал? — коротко спросил Доватор.

Ремизов молчал, тупо смотря себе под ноги.

— Подполковник Карпенков, заготовьте материал для трибунала.

Алексей лежал с закрытыми глазами. Поступок Ремизова причинял ему боль сильнее, чем простреленная нога. Он готов был сию же минуту встать, повторить всю сегодняшнюю вылазку, снова лечь под жгучие строчки трассирующих пуль, которые вспарывали вокруг него мохнатые, заросшие травой кочки, только бы не видеть позорного поведения товарища.

Когда он открыл глаза, перед ним стояли санитары с носилками и военфельдшер Нина. В окно было видно ослепительно синее небо, пухлые облака, над ними медленно плыл самолет. Мотор убаюкивающе гудел, солнце голубоватым блеском сверкало на крыльях машины...

Санитары унесли Алексея. В открытую дверь ворвался ветер, зашелестел лежавшей на столе картой. Доватор прижал рукой завернувшийся угол карты, хмуро покосился на дверь и сказал Карпенкову:

— Приказ командира дивизии отменить, донесение штабу армии вернуть. Скандальная история!

Хотел было приказать, чтобы оседлали коня, но вспомнил, что Сокол захромал...

«Что же, чтобы развязывать запутанные узлы и петли, надо иметь крепкие нервы и умелые руки! — думал, оставшись один, Лев Михайлович. — Какие умелые руки у этой кудрявой девушки... Маленькая, а ведет себя геройски, — ведь настояла на своем! А полковник-то погорячился!..»

Кавалерийские лагери разместились в густом ельнике. Здесь сухо и прохладно. Под ногами растет нежный мох, усыпанный хвойными иглами, и торчат сизые листочки черники, выпачканные раздавленными ягодами. Черники много. Казаки ходят с синими губами.

Стоят длинные, из мачтового сосняка коновязи, обглоданные лошадьми. Зеленеют уютные шалаши. Перед каждым шалашом — стройные пирамиды винтовок, тут же седла. Все это укрыто от дождя и «Юнкерсов» лапами елей. Дорожки, тропочки подметены. Во всем армейский порядок.

У большинства разведчиков кони — гнедые степняки или рыжие, в белых «чулках», дончаки с северокавказских заводов. Есть и горбоносые кабардинцы, карабаиры, но этих меньше. Сегодня приказано навести коням полный туалет и выложить вьюки. Ожидается особая поверка. А пока коней осматривает «своя комиссия».

Старшина Ракитин лазит каждой лошади под брюхо. Мазнет марлевой тряпочкой по крупу против шерсти и скажет:

— Черно, как у фашиста в душе!..

Следом за ним ходит младший сержант Захар Торба. Он горд присвоенным званием и назначением на должность командира отделения и тоже придирается к каждой мелочи.

Третий член комиссии — писарь Володя Салазкин, в роговых очках, с папкой подмышкой. Он мечтатель и поэт. С первого же дня, как только Оксана Гончарова по приказу Доватора была назначена в разведку помощником повара, он влюбился в нее...

Комиссия в четвертый раз останавливается около Яши Воробьева. Яша вспотел, начищая свою лошадь. Рыжая, смирнейшая на вид кобылица, с белым пятном на лбу, потягивается от удовольствия и ощеривает зубы. Она удивлена заботой хозяина.

Старшина Ракитин снова проводит тряпочкой по крупу лошади, и тряпочка снова становится бурой от грязи.

— Ее надо в Пятигорске в нарзанной ванне отпаривать, — говорит Торба, трепля лошадь по шее.

— Это что же такое, товарищ Воробьев? — спрашивает Ракитин.

Яша беспомощно опускает руки и роняет скребницу.

— Я, товарищ старшина, давно хотел убратиться к вам, да лейтенант мой не велел.

Говорит Яша с уральским «уканьем»: вместо обратиться — «убратиться», вместо оседлать — «уседлать».

— «Убратиться!» — передразнивает Салазкин и ставит Яше в графе «туалет» палку.

Салазкин и Яша Воробьев большие друзья, живут они вместе, но этой обиды Яша стерпеть не может. Он решительно заявляет Ракитину:

— Узьмите ут меня эту лошадь, я другую найду,

— Почему? — спрашивает старшина.

— Житья ут нее нет! Это не кобыла, а ведьма! Как только слез, пустил повода, она тут же на землю — бряк, ноги кверху и кувыркаться. В седле аль без седла — ей все равно. Вчера завьючил, поехал, не успел слезти — она бряк и опять ут привьюченного котелка лепешка получилась!..

— Может, у ней колики? Обкормил? — моргнув Торбе, спрашивает Ракитин.

— Малины объелась, — вставляет Салазкин.

— Ты лучше утойди!.. — Яша нагибается и поднимает скребницу.

Салазкин хочет обойти лошадь, но, вскрикнув, отскакивает в сторону. Кобыла, почувствовав чужого человека, хватила Салазкина зубами.

Салазкин смущенно смотрит на разорванный рукав и качает головой. Яша, размахивая скребницей, приплясывает от хохота.