Генерал Доватор - Павел Федоров

— Может, у ней колики? Обкормил? — моргнув Торбе, спрашивает Ракитин.

— Малины объелась, — вставляет Салазкин.

— Ты лучше утойди!.. — Яша нагибается и поднимает скребницу.

Салазкин хочет обойти лошадь, но, вскрикнув, отскакивает в сторону. Кобыла, почувствовав чужого человека, хватила Салазкина зубами.

Салазкин смущенно смотрит на разорванный рукав и качает головой. Яша, размахивая скребницей, приплясывает от хохота.

— Ай да молодец! Надо бы тебя за язык.

— Видишь, а менять хочешь! Она за тебя заступается, — говорит Ракитин.

— Нет, товарищ старшина, куда хотите узьмите. Ведьма это, а не лошадь, надоела она мне, грязнуля такая. Все корят. Лейтенант корит, сержант корит, даже новый повар, товарищ Гончарова, поглядела на меня с усмешкой и говорит: «Ваш конек?» — «Мой». — «А почему он такой пачканый?» Срамота слушать.

Воробьев подошел к Золотухе, шмурыгнул скребницу о щетку и яростно начал чистить под брюхом.

— У, окаянная! — незлобно говорил Яша. — Выходит, взять кус мыла, ведро воды, мыть тебя да чистить? И от блудовства твоего нет никакого спасения! Не сердись, — я тебя выучу...

Комиссия направляется в другой взвод. Салазкин идет позади всех, придерживая разорванный рукав. «Даже иголки не попросил, рассердился», — думает, глядя ему вслед, Яша Воробьев.

Размолвки нередко бывали между друзьями, но всегда заканчивались миром. Писарь подавлял Яшу своей ученостью.

— Мудреный ты человек, Салазкин, — говаривал Яша.

— Мудрость — квинт всякой философии, — ошарашивал его писарь.

— От твоих слов, Володимир, волосы начисто вылезут! Ты мне вот что скажи: человек я фартовый, а нет мне счастья — хочется мне живехонького германца поймать...

— Прочитай «Шагреневую кожу» — узнаешь про счастье. Там кожа сокращается вместе с сроком жизни — математически.

— Ты, Салазкин, сшей себе из той кожи сапоги, а мне не навязывай.

— Чудак! Куль невежества!.. Это гениальное творение Бальзака, медведь!..

С появлением на кухне Оксаны пострадал не только Салазкин, но и Яша и даже старший повар Трофим Ворожейкин.

Ворожейкин пострадал по причине своего неуживчивого характера и грубых привычек.

— Чего это вы так ругаетесь, а еще красноармеец? — в первый же день спросила его Оксана.

— Что-о? — Трофим раскрыл рот от удивления.

— Ничего. Еще раз выругаешься — кипятком ошпарю! — Оксана гневно сдвинула брови. — Нехорошо, стыдно, — тихо добавила она.

Трофим стиснул зубы и с остервенением начал мешать борщ в котле.

Этот короткий разговор случился во время выдачи обеда. Посрамление повара произошло на глазах у всего эскадрона. Оксана была героиней дня.

— Не могу! — жаловался впоследствии Трофим Салазкину. — Во взвод буду проситься. Слово не вымолви, не ругнись, — старшина арестом грозится...

Оксана накладывает из бака гречневую кашу и с усмешкой поглядывает на сумрачного Трофима. На кухне теперь если и не мир, то чистота и порядок.

— Ксаночка, сыпни с походцем! — весело кричали бойцы.

— С походцем, — будешь исты с прихлебцем! Следующий! — выкрикивает Оксана.

В стороне терпеливо ждут очереди Салазкин и Воробьев. Они умышленно приходят попозже других. Каждому из них хочется перекинуться с Оксаной словечком без докучных свидетелей. Но дела у них идут плохо. Их мало-мальский успех у Оксаны разом уничтожился с появлением Захара Торбы. Казачина поражал Оксану своим аппетитом, огромным ростом, непомерно большими руками, мохнатой кубанкой, мастерством петь песни и умением рассказывать. Она слушала Торбу с замирающим сердцем и, не спуская с него глаз, порой тихо смеялась, показывая белые зубы.

Мало того, числясь временно помощником старшины, Захар почти каждый день подкатывал к кухне на паре серых коней. Оксана садилась рядом с ним в бричку, и они ехали на склад получать продукты.

Торба брал вожжи. Красивые, откормленные кони рвались с места широкой рысью. Салазкин и Яша, терзаясь муками ревности, смотрели, как Океана, побаиваясь быстрой езды, невольно жалась к Захару.

— Салазкин, — мрачно говорил Яша, — ты бы хоть придумал чего-нибудь...

— Да я... — Но договорить не дал Торба. Он легонько оттолкнул Яшу и подставил полведерную посудину.

— Подсыпь трошки.

— Два? — спросила Оксана.

— Можно три...

У Салазкина, наблюдавшего сцену посрамления друга, ложка с кашей остановилась перед самым ртом...

...В ночном лесу — тишина. Только слышно фырканье коней, жующих сено. Иногда беспокойный сосед хватит зубами другого. От резкого конского визга вздрагивает дневальный, раздается его сердитый голос, и — снова тишина...

Можно ли подумать, что в этом пятикилометровом лесном квадрате расположено такое огромное количество людей и техники?

Чего ждут они?..

«Осторожно с огнем. Эй!» — слышится властный, требовательный голос дежурного. «Огонь убрать! Кто курит?», «Осторожно с огнем!» — передается в ночь приглушенный шопот.

Где-то в ночи горячо кипит жизнь. Стучат моторы. Яркими полосами вспыхивают фары, мгновенно гаснут. Каски, штыки, хоботы орудий, ящики мелькнут в кузовах машин и исчезнут. Прожорливая война требует пищи: огня, металла, консервов, сухарей, леса и ткани, спичек и махорки.

...Августовская ночь. В небе висит красноватый осколок луны. А когда гаснут мощные лучи прожекторов, вспыхивают холодные звезды.

Кавалерийские полки выстроились на опушке леса. Ждут смотра.

— По-о-о-олк, сми-и-рр-но-оооо! — протяжно поет майор Осипов. — Равнение на средину, товарищи командиры...

С визгом вылетает из ножен кривой кавказский клинок и, блеснув на солнце, серебряной свечой ложится на плечо. Круто выгибая красивую голову, Легенда мерным галопом легко несет майора навстречу Доватору. От ветра полы бурок развеваются, как черные крылья, словно два могучих орла летят друг к другу.

Осипов выносит клинок перед собой и ставит лезвием влево.

Доватор слегка клонит туловище назад, осаживает коня. Сокол делает малую дыбку и замирает на месте.

Легенда танцует, как балерина. Отдав рапорт, Осипов четко и ловко опускает клинок к правому стремени.

В торжественном молчании замерли эскадроны. У каждого конника трепещет сердце, загорается огнем, гордой воинской страстью.

— Здравствуйте, товарищи казаки! — Доватор отделяется от группы сопровождающих его командиров, выезжает вперед и поднимает руку.

—Здра...!!! — рванулось в воздухе громкое, отчетливое, мощное тысячеголосое приветствие. От слитного гула голосов надломилось строевое спокойствие коней, по звону стремян, по колыханию длинных рядов ясно ощутилось, как они встревоженно переступали с ноги на ногу.

Над опушкой зеленеющего леса поднимается черная туча галок. Они кружатся над головами с беспокойным криком и исчезают за темной полосой перелеска.

Каждый вьюк, каждый пулемет, каждую винтовку командир кавгруппы поверяет лично.

Лицо его то озаряется улыбкой, то сурово хмурится, Ничто не может ускользнуть от его проницательного глаза.

— Котелки убрать в вещевые мешки. — Сверху привязывать нельзя. В лесу зацепишь веткой — шум, звон. Вдруг придется ехать у немцев под носом? Стремена, колечки обмотать тряпками... Сколько у тебя патронов? — спрашивает он у молодого кубанца,

— Шестьсот, — отвечает казак.

— Добре, — удовлетворенно кивает Доватор. — Гранат?

— Четыре.

— Возьмешь больше — не пожалеешь!..

Лихо подкатывает пулеметная тачанка. Крутой подбородок ездового, затянутый ремнем от каски, упирается в грудь. Он едва сдерживает четверку серых коней.

— Эк раскормил! — Лев Михайлович мрачнеет.

Майор Осипов что-то взволнованно шепчет начальнику штаба полка, высокому худощавому капитану, и показывает командиру пулеметного эскадрона из-под бурки кулак.

— Слушай, Осипов, — говорит Доватор. — Ты что решил — церемониал устроить? Почему пулеметы на тачанках, а не во вьюках?

— Будет сделано, товарищ полковник! — козыряет Осипов. — Готовим специальные...

Но Доватор не слушает его, подходит к тачанке и стаскивает брезент.

— Как работает? — кивая на пулемет, спрашивает он у первого номера.

— Отлично, товарищ полковник! — отвечает пулеметчик Криворотько.

Лицо у него широкое, скуластое, из-под каски смотрят серые улыбающиеся глаза.

— Сейчас посмотрим! — Доватор уверенно поворачивает затыльную плашку пяты и поднимает крышку. Боевая пружина, отлично смазанная, выползает из коробки и бесшумно падает на брезент. Лев Михайлович берет в руки стальную спираль, привычным движением вставляет на место. Он с улыбкой смотрит на Криворотько и, прищурив один глаз, говорит: — Умная машинка!.. — Вставляет побрякивающую патронами ленту и, переведя пулемет на зенитную установку, нажимает спусковой крючок.