Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Получив на все свои вопросы удовлетворительные ответы, приправленные заверением: "Я пока ничего не могу обещать, но если все пойдет, как сейчас, можем вырастить чемпиона", Виктор Игоревич строго-настрого запретил супруге пресекать спортивные устремления Марка. Уголок с кубками и медалями отлично вписался бы в интерьер его обустроенной квартиры. И, кроме того, только идиот будет специально изводить курицу, несущую золотые яйца, то есть, награды.

Таким образом, к первому классу Марк получил почти спокойную и умиротворенную жизнь. Мать практически перестала с ним общаться, теперь они виделись довольно редко: в бассейн и обратно его водили вечные няньки-воспитательницы. Отец уже не лез в душу и не пытался ее препарировать, только любил иногда перед гостями задвинуть речь, о том, как его сын когда-нибудь прославит фамилию. Отношения с ровесниками на секции у него привычно не сложились, но они хотя бы не доставали его, как в детском саду, а вот тренер — тот не упускал случая похвалить и потрепать по непослушной шевелюре (внутри при этом шевелилось непривычное, но очень приятное чувство). Вот только друга, так необходимого каждому живому человеку у него все еще не было. И как только Марк окончательно смирился с такой ситуацией — тут и появилась я.

Глава 4. Детство

Назвав Марка своим другом, я даже не подозревала насколько неожиданными и долгожданными оказались для него эти слова. С того дня он, наконец-то, перестал чувствовать себя юродивым в обществе однолеток. Будто ледяная стена, отделявшая его от остального мира, под влиянием моих слов разбилась с хрустальным звоном, открыв доступ к стольким невозможным ранее обычным радостям.

Отныне ему было кого пригласить на день рождения, покачать на качелях и позвать в кино. Нет, он жил без этого раньше, как ему казалось, неплохо жил. Но только с появлением таких приятных мелочей, как посиделки на лавочках с болтанием ногами в пыли, дележ конфетами и фантиками, совместное рытье туннелей в песке и общие тайны-секреты, Марк ощутил насколько тот, вчерашний день был неправильным и невыносимым.

Я, искренне полагая, что у него уже есть своя компания и переживая, как же меня в ней примут, была возмущена, узнав, что никто не хотел водиться с таким умным, интересным и необычным мальчиком. Как так? Что за странные люди окружали его? Как можно было не видеть тех замечательных качеств, которыми он обладал, недоумевала я, с каждым днем понимая, что нашла не просто нового, а самого лучшего друга.

Я не уставала восхищаться его преданностью, спокойствием и добротой. А как он умел слушать! Я никогда не была обделена вниманием детей и взрослых, но никто из них не понимал меня практически без слов, часто предугадывая то, что еще с языка не успело слететь. У нас даже завелась своя игра: садиться напротив и "читать" мысли друг друга. Марк иногда демонстрировал настоящие чудеса проницательности, а я буквально через пару минут начинала хихикать, не выдерживая его серьезного и внимательного взгляда.

Мы так и остались сидеть за одной партой на галерке. Прятаться на отшибе, в своем уютном мирке было здорово, это давало возможность даже во время уроков обмениваться секретными знаками и записками на тему "Что будем делать после школы?"

После окончания занятий мы не спешили расставаться, наоборот, оттягивали этот момент как можно дольше. Сначала мы шли гулять по окрестностям, собирая каштаны, желуди и разглядывая витрины больших магазинов, за которыми бурлила непонятная взрослая жизнь. Уроки, пока не наступили холода, мы ухитрялись делать в одном из уютных скверов неподалеку школы. После Марк ехал со мной до самого детского дома и, если у него не было тренировки в этот день, долго стоял и болтал со мной у ворот. Когда же ему надо было бежать на секцию, он всегда следил, чтобы я дошла до дверей целая и невредимая, а я всегда оборачивалась и махала ему рукой на прощание.

Взрослые несказанно удивлялись нашей дружбе: в школе, где, несмотря на общую "элитарность" коллектива, Марк все равно считался ребенком одной из самых важных семей, и в приюте, где его изначально воспринимали, как чудака, который с жиру бесится. Пару раз услышав подобные насмешки я, несмотря на желание спокойно поговорить с приютскими друзьями, не смогла выдержать изначально спокойный тон беседы. Так наш маленький коллектив узнал, что такое приступы моей ярости, во время которых я стучала по столу кулаком с воплями: "Да как вы все! На пустом месте! Можете оскорблять человека! А еще друзья, называется! Не походите ко мне больше! И не говорите со мной! Никогда!" — а под конец, видимо, для пущего эффекта, швырялась тапочками, снятыми тут же, прямо с собственных ног.

Так Марка полюбили в нашем коллективе, сначала, чтобы не нервировать меня, а познакомившись поближе — по-настоящему, искренне. Это произошло после того, как перед новым годом мне все-таки удалось затянуть его к нам в гости, несмотря на все смущение и отказы. Но стоять и часами разговаривать у ворот в зимние морозы у нас уже не получалось, даже термос с горячим чаем не спасал.

Марк спокойно вынес диковатые взгляды детдомовской братии, общавшейся с "богатеньким" с настороженностью. И только мое свирепое лицо, выглядывавшее из-за его плеча, не давало многим из наших начать задираться с ним, чтобы в честной драке выяснить, способен ли он вообще на что-то, или такая же разбалованная размазня, как и все домашние дети.

В итоге, Марк не просто стал вхож в наш мир, а очень гармонично в него вписался. О нем очень тепло и с искренним уважением отзывался наш добрый батька Петр Степанович. За непривычную серьезность и взрослость его любили нянечки и воспитатели, осыпая восторженными охами-ахами, и жалея за то, что мальчик "сиротинушка при живых родителях", так часто он пропадал у нас. Мои друзья, преодолев первоначальное недоверие, приняли чужака в свою компанию, сраженные его честностью и отзывчивостью.

Марк никогда не относился к нам свысока, как это обычно делали домашние дети, а у нас был очень развит нюх на подобное снисхождение — и не было оскорбления страшнее этого. Когда мой новый друг приносил нам пакеты с шоколадками, конфетами, пастилой и другими сладостями, которые давно уже стали дефицитом, то раздавал их не с барского плеча, а очень просто, без лишних слов и с неподдельным желанием поделиться тем, чего для него одного было слишком много. Когда он оставался в приюте допоздна и помогал делать уроки отстающим от школьной программы, никто из детей не чувствовал себя униженным или глупым. Марк терпеливо и спокойно объяснял то, что легко давалось ему самому. Объяснял так просто и доходчиво, что вскоре самые отпетые двоечники могли похвастаться твердыми четверками и похвалами от удивленных учителей. Так что к концу младшей школы, у нас его считали своим, детдомовским, а не домашним мажорчиком.

За это время Марк очень изменился. Куда-то пропала вечная насупленность густых бровей, упрямо сжатые губы все чаще расплывались в расслабленной улыбке, а глаза перестали смотреть с недоверчивой подозрительностью. Я тоже мало напоминала себя прежнюю с сумасбродными выходками, побегами и мелким хулиганством. Мы с Марком будто поменялись привычками: он подарил мне частичку своей уравновешенности и серьезности, в обмен на мое озорство и умение устроить приключение из ничего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Все свои проделки и развлечения я теперь планировала только на двоих, научившись смотреть на мир его глазами и запоминая все то, что могло бы быть интересно ему. Меня больше не радовали когда-то желанные поездки на различные смотры и выступления на конкурсах за школу, ведь я ездила туда одна, а, значит, не могла полноценно радоваться происходящему. Когда же Марк отлучался для участия в соревнованиях, я впадала в нехарактерную молчаливую задумчивость, не желала ни с кем общаться и, сидя в укромном уголке, вычеркивала в календарике дни до его возвращения, совсем как перед поступлением в школу.