Серьезные мужчины - Ману Джозеф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты знала, что слоны умеют плавать? – добавил он. – Пять лет назад целое стадо слонов проплыло триста километров до удаленного острова. Представляешь? Тридцать слонов проплыли триста километров. Гребли своими толстыми ногами под водой.
В дребезжавшей на плите посудине что-то произошло, и Оджа занялась ею.
После ужина, спасенного исключительно жареными креветками, Айян отправился на террасу на собрание. Сына забрал с собой. Ади надел обе купленные отцом кепки, одну поверх другой. Под блеклым беззвездным небом собрались сотня мужчин и несколько женщин. Кто-то сидел на стульях, кто-то – на битумном полу террасы, некоторые стояли. Какой-то пьянчуга тихонько пел. В самой середке сборища расположились трое мужчин свирепого вида. Представители застройщика. Один – толстяк с влажными черными губами и спокойными глазами. Стреляный воробей преступного мира, внезапно вставший на путь истины под воздействием духовного переживания: его подбила полиция. Поговаривали, что каждый вторник, идя в храм Сиддхивинайяк в Прабхадеви, он надевал окровавленный жилет с тремя дырками от пуль.
Время от времени застройщики, положившие глаз на обширную собственность, заставленную серыми корпусами БДЗ, заходили на очередной круг уговоров, чтобы жильцы продали им свои квартиры. Это ночное собрание – далеко не первое из посещенных Айяном. Он знал, что никакого проку не будет. Слишком много звучало голосов против, много иррациональной жадности. Кому-то мерещилось, что можно выжать из застройщиков побольше, если подождать. Алкоголики рвались продать свое жилье поскорее, и это укрепляло решимость желавших подождать. А еще было много таких, кто боялся, что не сможет выжить в новых небоскребах, которые прочили им застройщики.
– Мне сестра говорит, что в этих домах с квартирами надо двери запирать, – говорила одна женщина громко, не обращаясь ни к кому лично. Кое-кто сообщал застройщикам, что всем сорока семьям с первого этажа нужно будет дать соседние квартиры в новостройках, потому что они живут одной большой семьей уже не одно десятилетие. Айян хотел продать свою квартиру, но знал, что это произойдет не скоро.
Кто-то из мужчин заметил Айяна и подпихнул его поближе к агентам.
– Поспрашивай, – попросил старик у него за спиной, сияя надеждой в бельмастых глазах.
– Мани пришел, Мани пришел, – сказал кто-то в голос.
Ади сурово глянул на какую-то женщину и произнес:
– Это наш стул.
Айян выдержал все собрание молча, размышляя, можно ли как-то ухитриться решить за всех этих балбесов и закрыть вопрос раз и навсегда. Но как? Он подумал, что такое мог бы провернуть хороший инженер по спецэффектам. Сделать так, чтобы явился Бог и сказал с космическим эхом: «Продавайте свои дурацкие норы. Берите по десять лакхов[9] за каждую, и дело с концом. И не ссыте в коридорах, мерзавцы».
Когда собрание завершилось планами на следующее собрание, Айян забрал сына вволю прогуляться по набережной Ворли. Таящиеся парочки и шустрые прохожие уже разошлись, и променад почти опустел. Они брели под мягким ветерком. А потом присели на розовую цементную скамью. Ади клонило в сон. Он притулился к отцу, но глаза не закрыл.
– Скажи «числа Фибоначчи», «числа Фибоначчи», – проговорил Айян. Знакомый сосредоточенный вид возник у Ади на лице. Он про себя поиграл со словами. Отец медленно выговорил слово еще раз: – Фи-бо-нач-чи.
Ади повторил за ним:
– Чис-ла. Чис-ла-фи-бон-ач-чи.
Айян сказал:
– Числа Фибоначчи.
Ади повторил.
– Гениально, – сказал Айян.
Они еще посидели молча и послушали тихую колыбельную Аравийского моря.
Потом Ади зевнул и спросил:
– А если кто-нибудь узнает?
* * *Круглые столы были овальными даже в Научно-исследовательском институте. Эта мысль первой пришла Опарне в голову, когда она добралась до холла второго этажа, к началу ежемесячного Круглого стола. Последние два она пропустила, это был ее первый. Посередине залы размещался массивный продолговатый стол, за которым возбужденными концентрическими кругами расселись мужчины. Некоторые болтали стоя. Дружелюбная прислуга разносила печенье и чай. Царили премногое веселье и толкотня. Как сперма под микроскопом. Большинство ученых были в легких рубашках навыпуск и свободных удобных брюках. Строгие мужчины, осведомленные о своей строгости. Те, что помоложе, – в джинсах. Вопреки очевидной неформальности происходящего, вольным рубашкам, буре седых волос и кожаным сандалиям именно они главенствовали в этой зале, они здесь – на особом положении, в отличие от тихого внешнего круга секретарей, насупленных и неразговорчивых, как заветренное печенье. В эпицентре деликатного смятения находилась несокрушимая фигура Арвинда Ачарьи. Мужчины по обеим сторонам от него повернулись друг к дружке и оживленно разговаривали. И вновь он был валуном в потоке. Все бурление огибало его.
Опарна вошла, и проросла тишина. Она нервно пробралась сквозь внешние круги. Седые лысеющие головы одна за другой повернулись. Где-то по краям болтались две секретарши, но Опарна чувствовала, что она единственная женщина в зале, поскольку понимала, что и мужчины так считают. За продолговатым столом строго напротив Ачарьи сидел Джана Намбодри в облаке щеголеватых седых волос, в рубашке с коротким рукавом, опрятно заправленной в вельветовые брюки. Он встал и церемонным взмахом руки предложил ей место во втором ряду. Она осторожно протиснулась к тому стулу. Пожилые мужчины на ее пути, пропуская ее, поджимали ноги. Кое-кто неловко уворачивался от ее зада, почти чиркавшего по их усталым лицам. Некоторые сделали вид, что продолжают общаться, поглядывая меж тем на ее тыл с почтительной невозмутимостью.
– Она бенгалка? – попытался шепнуть кто-то, однако в такой глубокой тишине это услышали все. (Говоривший, возможно, сам был бенгалец.) В воздухе повисли негромкие смешки.
– Спокон веку, – сказал Намбодри громко, – единственным наказанием бенгальцу была бенгалка. – По зале прокатился смех. – Мы позабыли упомянуть это раньше, господа: вот наше первое женское дарование, – объявил Намбодри.
Один мужчина захлопал. Одинокие хлопки чуть было не умерли до срока, но тут присоединились другие – поддержать комплимент. Аплодисменты растворились в долгой уютной тишине.
И вот так он и продолжался, этот вечер, – во вдохновенной кутерьме, уступавшей молчанию, а молчание, в свою очередь, нарушалось глубокими вопросами о вселен ной, которые отдохновенно перетекали в смех. Такова была давняя традиция у местных ученых – в первую пятницу каждого месяца они встречались потрепаться.
Айян Мани озирал залу, стоя спиной к стене, как это уже бывало не раз, и пытался понять, как так вышло, что истина теперь в руках у этих вот невозможных мужчин. Сейчас они обсуждали идеальный способ резать торты и пришли к выводу, что треугольными кусками, как это делают все, – неэффективно. Затем они перемыли кости какому-то отсутствующему французскому ученому: он заявил, что человек никогда не сможет измыслить способ предсказания самого большого простого числа. А потом взялись гадать, что именно обнаружат при помощи женевского Большого адронного коллайдера.
Айян не выносил этого. Бесконечный поиск истины. В века попроще мудрые бродячие монахи, метафорические дзэн-созерцатели, сыны божьи, отшельники, превращавшиеся в муравейники, не стали бы решительно и отчетливо выражать в рукописи, какую взялась бы печатать «Таймс оф Индиа», в чем причина существования жизни или почему есть нечто, а не ничего. Они же могли прямо взять и сказать это, одним внятным абзацем, и раз и навсегда разгадать эту тайну. Но нет. Они говорили притчами. А теперь истина в руках вот этих мужчин, в этой зале, и они еще менее понятны, чем божьи люди. Айян не сомневался, что никакой такой истины нет. Есть лишь поиск ее, и этот поиск продолжится вечно. Форма занятости такая. «Чем бы эти люди ни занимались, все оттого, что им делать больше нечего, – сказал он как-то раз Одже Мани. – Эйнштейн возился с Относительностью. А ты полы моешь дважды в день».
Круглый стол начался с обсуждения судьбы Плутона. Опарна Гошмаулик внимательно слушала каждое слово. Многое из сказанного она не понимала, но меланхолию, навеянную ее подвальным кабинетом, сдуло. Ей всегда нравилось общество широко осведомленных мужчин. Она попыталась понять, почему они говорят о Плутоне с такой серьезностью. Плутон ей нравился. Из услышанных доводов она уразумела, что на недавней научной выставке в Америке эту планету выкинули из модели Солнечной системы. Что вызвало – похоже, не впервые – яростную дискуссию, считать ли Плутон планетой или же мелким представителем пояса Койпера.