Врачеватель. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

На громадной кухне, где сегодня утром наша супружеская пара мирно попивала зеленый чай, нам предстала картина, достойная кисти художника или, на худой конец, пера сочинителя. Два человека, облаченные в фартуки, как минимум, лет десять не подходившие к плите, готовили себе ужин. Не желая обидеть хозяев, мы не станем говорить о том, что на кухне стоял невообразимый чад. Лишь скромно заметим, что до нас доносился приятный аромат слегка подгоревшей рыбы. На бесконечно длинном разделочном столе, наряду с тостерами, блендерами, мясорубками и миксерами, вперемежку лежали груды апельсиновых корок, картофельной кожуры и немалое количество открытых консервных банок. Лица кулинаров были предельно серьезными и сосредоточенными. Однако первых жертв избежать не удалось. Лариса Дмитриевна то и дело дула на свою обожженную кисть руки, а Пал Палыч носился по кухне с наскоро перевязанным пальцем, который он умудрился порезать, открывая банку с черной икрой. Но все эти мелочи мало заботили людей, занимавшихся на данный момент конкретным делом.

О, чудные мгновения! Ужин наконец-то был готов, стол сервирован и накрыт здесь же на кухне, свечи зажжены, в центре бутылка красного вина и два уже наполненных его содержимым бокала.

– Вот чего я, Пашка, от тебя не ожидала, так это такой молодецкой прыти.

– Да я, признаться, тоже немало вами удивлен, Лариса Дмитриевна.

– Тогда давай выпьем, и ты мне про Сережку обещал рассказать.

– Давай выпьем.

– За что будем пить?

– Только не за «что», а за «кого». Давай выпьем за Филарета.

– За какого еще Филарета?

– За Серегу. Серегу Плотникова. Это он в миру Серега, а в монашестве Филарет.

– В каком монашестве?

– Сережа монах. Служит в монастыре в Тихоновой пустыни. На нем там все хозяйство держится.

Лариса поставила свой бокал на стол.

– Сережа монах? Как это? Подожди, я что-то не понимаю. А?.. А Ирка где?

– Не спрашивал. Ну, если он монах, значит, они расстались. Монахам, насколько я знаю, в браке состоять нельзя. Я думаю, они давно расстались.

Лариса, словно застыв, неподвижно сидела за столом, глядя на бокал с вином, и не могла оторвать от него взгляд. Стоило пройти оцепенению, как воспоминания шквалом обрушились на нее. Лариса подняла голову. Она смотрела на Пал Палыча своими влажными от слез глазами, хотела что-то сказать, но не могла этого сделать.

– Монах?..

– Прости, Лариса, но не мог же я тебе не сказать об этом. Я ведь знаю, если ты в этой жизни кого-то по-настоящему и любила, так это Сережку.

Она кивала головой, и слезы катились из ее глаз.

– Я тогда тебя ужасно ревновал к нему.

– У нас ничего не было.

– Знаю. Он бы никогда меня не предал.

– Ты все о себе. Это я хотела. Очень хотела, а вот он не захотел. Таким и остался. Я поэтому и не искала с ним встречи. Боже, монах!.. Простил бы ты меня, Пашка. Что там говорить, сука я последняя. Тебе жизнь испортила, сама мучаюсь. Верно говорят: за все надо платить в этой жизни. Господи! И все-то у нас не по-людски, и все не по-христиански. Собственного сына сбагрили за кордон и довольны. Сидим тут на кухне, кукуем. Он и так за этими проклятыми миллионами ни любви, ни ласки не видел.

– Дай мне дня три, Лариса. Мне обязательно надо кое-что доделать. Клянусь тебе, завтра же закажу билеты.

– Да знаю я все твои клятвы. Сколько раз уж собирались. И дела твои знаю. Все, как в болото, затягивает. Я бы сама давно поехала. Просто знаю, что он нас вместе ждет. Потом целый год переживать будет: почему его любимый папочка не приехал.

– Больше такого не будет. Сегодня что, вторник? На субботу заказываю билеты. Все. Решено.

Лариса вытерла рукой заплаканные глаза.

– Мне час назад твой Петрович звонил, – шмыгая носом, сказала Лариса.

Пал Палыч ощутил, как за долю секунды сократились все мышцы на его теле.

– Петрович? А как он узнал твой телефон?.. Ну да, конечно… И что он от тебя хотел?

– Да вроде ничего. Извинялся за вчерашнее. Ты что, этой проститутке свой кабриолет подарил?

– Скажи, Лариса… Только соберись. Тебе его голос не показался знакомым? Он тебе никого не напомнил?

– По-моему, нет, а что?

– Точно?

– Да точно. Слушай, а чего ты так напрягся, будто кол проглотил. И что у тебя вообще с этим Петровичем происходит? А ну, давай, выкладывай.

– Я не знаю, что произойдет, но то, что происходит, уже знаю наверняка. Только я не хочу, чтобы ты об этом думала. Лучше готовься к субботе. К сыну полетим! Наконец-то! Кстати, ты знаешь, где учится твой сын?

– Как где? В Англии.

– Дураку понятно, что в Англии. В каком университете?

– Да иди ты к черту! В Кембридже, конечно.

– Молодец! Правильно. Вот об этом и думай.

– О чем?

– О субботе! О ней, родимой. Ты хоть понимаешь, что уже в субботу я увижу сына? Хочешь стихи послушать?

«Там, где бродит вечность,Там цветут сады.Дивный мой наследник,В них родишься ты».

– Красиво?

– Красиво. А чьи это стихи?

– Не поверишь, сам сочинил. И даже запомнил.

– Да будет тебе заливать-то, пиит доморощенный.

– Тем не менее это правда, Лариса. Можешь не верить, а жаль.

– Да ладно, уж поверю. Трезвым, поди, сочинял, если запомнил?

– Как горный хрусталь. И музыку к ним. Впервые в жизни.

Пал Палыч почувствовал, как в области груди, где, как принято считать, находится душа, к нему возвращается боль. Она стремительно нарастала и становилась мучительной. Пал Палыч прислонился к спинке стула, закрыл глаза и положил руку на больное место.

– Что, опять?

– Ничего. Пусть поболит. Это полезно. Я потерплю. Жаль, что Филарета нет рядом. Он бы меня вылечил.

Ужин остался нетронутым. Поднявшись на лифте на третий этаж, где размещались их давно уже раздельные спальни, Лариса спросила мужа: «Паша, может, я с тобой побуду?»

– Спасибо тебе, не нужно. Ты иди к себе, отдохни. А за меня не волнуйся. Поболит и отпустит. В первый раз что ли? Во всяком случае сегодня не помру. Это я точно знаю.

– А давай я с тобой лягу. Прижмусь, как раньше, расскажу тебе все сплетни за день, ты меня обнимешь крепко, скажешь, что моя грудь самая красивая на свете и что более страстной натуры ты в своей жизни не встречал…

Пал Палыч обнял Ларису и нежно провел рукой по ее волосам. Она всем телом прижалась к нему.

– Да. Более страстной и более противоречивой натуры я в своей жизни не встречал, но сейчас это будет выглядеть нелепо.

– Ты, как всегда, прав, – еле сдерживая слезы, ответила Лариса.

Он поцеловал ее, и они разошлись по разным комнатам.

Войдя в свою спальню и подойдя к кровати, Лариса обеими руками схватилась за лицо.

– Господи! Филарет! Зачем? Как же все глупо в этой жизни! – она упала на кровать и, не думая о том, что ее могут услышать, громко зарыдала.

Пал Палыч же лежал в своей спальне, на своей кровати, тупо уставившись в потолок. Он отчетливо слышал Ларисины рыдания, так как по какой-то непонятной причине оба не удосужились закрыть за собою двери, чего раньше, надо отметить, никогда не случалось. Пал Палыч встал с кровати, вышел из комнаты и, подойдя к Ларисиной двери, закрыл ее. Вернувшись к себе, закрыл свою. Взяв с тумбочки телефон, сел на кровать и, поискав на дисплее нужный номер, нажал кнопку соединения.

– Эмиль Моисеевич? Здравствуй, матерый крючкотворец. Не разбудил? Хорошо, давай сразу о деле. Мне надо, чтобы ты срочно составил полное завещание на Сережу, моего сына. Ты все про нас знаешь, и все необходимые данные у тебя имеются. Завтра, скажем, к девяти пятнадцати у меня в конторе, успеешь? Хорошо, к девяти тридцати. За скорость и ночной тариф оплата, как понимаешь, в тройном размере. Жду.

После разговора с нотариусом он сразу же набрал следующий номер.

– Сергевна, привет. Это я – твой прямой и непосредственный начальник. Чего делаешь? На кухне куришь? Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты бросала. В общем так, лишу премиальных и урежу зарплату к чертовой матери. Как это тебе плевать? А, ты у нас акционерка! Извини, забыл. Слушай, Нинуль, мне надо, чтобы ты завтра всю эту байду, которая называется Совет директоров, собрала часикам к десяти. Не получится? Спят, что ли, долго? А когда?.. Идет, давай к одиннадцати. Кто? Господин Чижиков? Ничего, отсутствие господина Чижикова для нас не катастрофа. Все, Нинуль. Много не кури. До завтра.

Дверь тихо отворилась, на пороге появилась Лариса. Заплаканная и в ночной рубашке.

– Пашка, мне что-то совсем плохо и тоскливо. Можно я все-таки сегодня у тебя переночую? Ну в кои-то веки!

– Да ложись ты уже, неугомонная. Места хватит. Даже для Ленина.

Она запрыгнула в постель и укрылась одеялом.

– А зачем нам с тобою нужен Ленин?

– Ну как?.. Он же всегда с нами. Или уже нет? Только учти, подруга, я ставлю будильник на семь часов, а ты у нас к такому графику непривычная.

– Ты же знаешь, что я все равно не проснусь.

– Откуда мне это знать, Лариса Дмитриевна?