Фотография в профиль - Ежи Эдигей

— И последовал провал?

— О настоящей конспирации мы имели тогда очень смутное представление. Сейчас остаётся только удивляться, что всё не закончилось более серьёзными арестами. Схватили одного меня, причём в такой глупейшей ситуации, какую и вообразить трудно. Я, как обычно, отправился в Петрков за подпольными «газетками». Получил шесть или семь экземпляров и возвращался домой. До Гославице из Брадомска надо было идти по шоссе на Пшедбуж, а затем свернуть на дорогу, которая вела к нашей деревне. Можно было сократить путь, шагая по просёлочной тропинке, которая выводила прямо к дому Счесневских, расположенному на самом краю деревни. Я, конечно, выбрал кратчайшую и, как мне казалось, наиболее безопасную дорогу.

— И попались, — вставил подполковник.

— Как самый последний осёл. До ближайших строений оставалось не более двухсот метров. Я шёл, глядя себе под ноги, и остановился только тогда, когда едва не столкнулся лоб в лоб с двумя жандармами. Они подкарауливали, конечно, не меня, а тех крестьян, которые пытались пронести в Брадомск на продажу кое-какие продукты. Можете себе представить, какой из меня был конспиратор, если я, лопух, даже не спрятал эти «газетки» хотя бы за пазуху, где жандармы, возможно, не догадались бы их искать. Один из гитлеровцев сразу же запустил лапу в карман моего пиджака, где они, как я полагал, были в наибольшей безопасности, и извлёк их на свет божий. Он был настолько удивлён, что даже забыл двинуть мне в зубы, чего я, признаться, заслужил своей глупостью. Охоту за продуктами жандармам, естественно, пришлось на время отложить, и они погнали меня назад в Брадомск— прямо в гестапо. Там соответствующие специалисты сразу взяли меня в оборот. Хотели, конечно, узнать, кому я нёс подпольные «газетки» и от кого их получил. Со вторым вопросом было легче, и я сказал им правду: получил-де их от незнакомой девушки, поджидавшей меня на лавочке в парке. Условленным знаком служила гвоздика, которую я держал в руке. Девушка вручила мне небольшой бумажный свёрток и сразу же исчезла. Но гестаповцы, разумеется, мне не верили и в течение двух недель так надо мною измывались, что я и сегодня не могу об этом говорить без содрогания.

— И тогда вам довелось встретиться с Баумфогелем?

— Совершенно верно. В редкие свободные от побоев дни мне приказывали мыть полы в коридорах бывшей гимназии, переоборудованной под штаб-квартиру гестапо. Случалось, что во время работы мимо меня проходил Баумфогель.

— Такой, каким мы видим его на фотографии в вашей книге?

— Нет, он выглядел по-другому. Я никогда не видел его, например, в мундире. Он всегда носил штатский костюм.

— Запомнилось ли вам его лицо?

— Конечно. Красный шрам у него на физиономии делал её легко узнаваемой. Говорили, что пуля погладила его по щеке в сражении под Ченстоховом. Жаль, что не левее на два дюйма. Тогда он, несомненно, отправился бы на тот свет.

— Пуля здесь ни при чём, с таким родимым пятном человек вступает в мир уже в момент рождения.

— Может, это было и пятно. Я к нему тогда не приглядывался. Это было слишком опасное занятие. Баумфогеля все, даже его подчинённые, боялись пуще огня. Он был безжалостен к полякам, но и своим спуску не давал. За малейшую провинность отправлял на передовую.

— Вы были арестованы в 1941 году?

— Да, в июле. Через две недели после нападения Гитлера на Советский Союз.

— И после ареста вы всё время находились в тюрьме гестапо в Брадомске?

— Нет, через две недели обо мне вспомнило гестапо в Петркове. Им во что бы то ни стало хотелось узнать, от кого я получил те «газетки». Там меня так пытали, что я вспоминал брадомскую тюрьму как дом отдыха. Мне сломали рёбра, выбили зубы, перебили в суставах руки. Потом то ли устали со мной возиться, то ли пришли наконец к выводу, что это бесполезно, и отправили меня в Освенцим. И всё-таки я выжил.

— Расскажите, пожалуйста, откуда вы взяли фотографию для вашей книги.

— Когда я работал над своими воспоминаниями, то изучил много разных материалов, собранных в музее Освенцима, в Главном архиве истории Войска Польского, и в Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше. Именно в комиссии, просматривая в её архиве альбомы с фотографиями «неопознанных» лиц, я, к своему удивлению, наткнулся на снимок Баумфогеля.

— И вы его сразу узнали?

— Лицо этого гестаповца показалось мне знакомым. А когда я повернул фотографию, то на обороте увидел надпись: «Рихард, Баумфогель, палач Брадомска». В моей книге надпись осталась без изменений. Естественно, рассмотрев фотографию получше, я вспомнил «своего» шефа гестапо. Без надписи, возможно, мне бы это и не удалось, поскольку я не обратил внимания на его шрам. Ведь пока, я сидел в тюрьмах, да и позднее, в Освенциме, а также во время эвакуации этого концентрационного лагеря перед моими глазами прошли сотни и даже тысячи этих господ в фуражках с эмблемой «череп и скрещённые кости». С того дня, когда я последний раз видел Баумфогеля, минуло тридцать девять лет. Время стирает в памяти картины прошлого.

— Он был тогда, наверно, совсем молод?

— Да, для своей должности очень молод. Мне было девятнадцать, а он — имея уже звание гауптштурмфюрера СС — был старше меня всего лет на пять, не больше. Окончил, кажется, специальную школу гестапо и, работая в Sicherheistdienst[10], приглянулся её руководителю Гейдриху, который позднее заботился о продвижении своего любимца. Этим объясняются и его молниеносная карьера, и быстрое — через ранг — присвоение очередных офицерских званий

— Вам известна дальнейшая судьба Рихарда Баумфогеля?

— Я немного слышал о нём после войны от знакомых и друзей из Брадомска. После того как на Рихарда Гейдриха было совершено покушение — это произошло в Праге двадцать седьмого мая 1942 года, — Баумфогель потерял в его лице влиятельного покровителя. А врагов у него всегда хватало. Поэтому он продержался на должности шефа гестапо в Брадомске ещё всего лишь неполный год. А затем, как обычно бывало в таких случаях, его прикомандировали к какой-то дивизии войск СС и отправили на восточный фронт. Там он, кажется, или погиб, или пропал без вести в июле 1943 года в великой битве на Курской дуге. Во всяком случае так про него потом говорили сотрудники гестапо в Брадомске. Как бы там ни было, но после января 1943 года никто никогда в этом городе Баумфогеля не видел.

— Любопытное совпадение некоторых дат, — заметил подполковник.

— О чём вы?

— Извините. Ведь вас не знакомили с показаниями, а точнее, с рассказом Баумфогеля. Он утверждает, что его зовут Станислав Врублевский и что он якобы родился в небольшой деревеньке, расположенной рядом с городом Несвиж. В этой деревеньке гитлеровцы провели такую эффективную карательную операцию, что в живых не осталось, кроме него, ни единого человека. А его якобы отец отправил утром в лес, и благодаря этому парень сохранил себе жизнь. Позднее он некоторое время скитался по соседним деревням, пока не надумал в конце концов двинуться пешком в Люблин к какому-то дальнему родственнику. Это путешествие длилось почти год и закончилось его вступлением в партизанский отряд, действовавший под Парчевом. Там наш мнимый Врублевский узнал, что его родственник в Люблине уже не живёт, и решил остаться в этом отряде. Затем он вроде бы участвовал в боях в яновских лесах. Когда гитлеровцы разгромили местные формирования Дрмии Крайовой, он спасся, прячась в болотах. После освобождения Люблина от фашистов сразу же вступил в Войско Польское. Сам Баумфогель, или Врублевский, уверяет, что никто не ножет подтвердить факт его пребывания в партизанском отряде.

— Ловко скроено, — заметил Бараньский. — Все даты удивительно сходятся. Может, в этой истории есть какая-то доля истины?

— Какая же, по-вашему?

— Гитлеровцы неоднократно пытались внедрять в партизанские отряды своих людей. Баумфогель с его прекрасным знанием польского языка мог быть идеальным немецким агентом.

— Пожалуй.

— После поражения аковцев, развивал сбою мысль Бараньский, — наш «партизан» мог получить новый приказ: проникнуть в регулярные части Войска Польского, чтобы там продолжать свою шпионскую миссию.

— Складно получается.

— История военной разведки знает сотни таких случаев.

— Надо бы ещё добавить, что наш клиент не боялся рисковать своей жизнью, был дважды ранен, награждён двумя «Крестами Храбрых» и даже орденом «Виртути Милитари». Зачем шпиону так рисковать? Как офицер милиции я обязан проработать все версии этого загадочного дела.

— На ваш вопрос тоже можно легко ответить. Гитлеровский шпион или попросту дезертир из дивизии войск СС в один прекрасный момент понял, что «Гитлер капут» и пора искать безопасное убежище в Польше. Ведь в фашистской Германии дезертиру грозила смерть через повешение. В Гданьске гитлеровцы украсили такими «фруктами» почти все деревья вдоль дороги, связывающей Гданьск с Оливой. Долго ещё после войны гданьчане называли эту дорогу Аллеей повешенных. Наверно, Баумфогель чувствовал себя в Войске Польском намного безопаснее, чем среди своих соотечественников. Чтобы эту безопасность упрочить, необходимо было проявить себя с лучшей стороны в боях. Я лично не верю в волшебные превращения ренегатов. А именно таким ренегатом и был Баумфогель, отец которого происходит из силезских шахтёров, а мать — коренная полька из Сосновца.