Хромосома Христа - Владимир Колотенко

– Не трави душу, – говорит Лена.

– …резали, даже распинали, как Иисуса Христа, пытаясь выведать у Природы ее тонкие тайны. Мы отсекали им головы, как гильотиной, рассекали их сердца и печенки, желудки и селезенки, дикари!

– Рест, перестань, пожалуйста!

– …выдергивали ядра из клеток в попытке добыть ДНК, РНК, всякие там гистоны и протамины… Наши карманы были просто набиты рибосомами и митохондриями, а на зубах ощущалась оскомина от долгого жевания эндоплазматического ретикулума и гликокаликса…

– Тина ваша права, – говорит Лена, – дикари! Я бы тоже…

– Прости нас, Господи, грешных. Сколько мы загубили бедных животных без чьего-либо соизволения, присвоив право распоряжаться их жизнями по своему усмотрению. Палачи, мы считали себя богами.

– Хватит причитать! – говорит Лена.

– Мы верили! Повторяю: мы, живодеры, были преданы науке…

– Живодеры?!

– Ну да!..

Через две недели, прихватив курс моих лекций, в Штаты укатил наш кудрявоголовый голубоглазый парторг.

– Это тот, что из «пиздриков»? Авлов?

– Самый тот. Не имея желания с ним связываться, мы отдали ему какие-то результаты, чтобы он мог поразить Америку.

– Ты рассказывал, – говорит Лена, – что он этой поездкой перечеркнул все ваши планы.

– Он всегда был глуп, как баран, со своими вылупленными, просто выпадающими из орбит бараньими блекло-водянистыми глазами. Не обязательно ведь знать английский, чтобы быть гостем Джеймса Уотсона, открывателя структуры ДНК, Нобелевского лауреата. Потом оказалось, что не обязательно и мои лекции читать. Можно ведь просто рассказывать о себе, о быте, о планах на будущее. По возвращении он собрал нас на пиво с жареным мясом и, порыгивая и ковыряясь в зубах ногтем мизинца, с восхищением рассказывал, как он заткнул за пояс нашими результатами самого Уотсона.

– Они же там ни хера не понимают в вопросах прикладной генетики, ковыряются в генах, как куры в говне…

Рассказывая, он брызгал слюной и пересыпал рассказ сочной матерщиной. При этом куцыми толстыми пальцами с нестриженными ногтями, похожими на клешни краба, помогал грязным словам вырываться из своей черной пасти. Он изрыгал гадости, чихвостя и распиная Уотсона, а с ним и всех американцев с их хваленым The American Way of Life (Американский образ жизни, – англ.).

– Это же физифин труд, – говорил он.

– Сизифов…

– Ну да!.. Сизифин!.. Они же ни рылом, ни ухом…

От подобных его высказываний я сперва ярился, но со временем ярость сменилась покорностью и уныньем, а затем я перестал обращать на это внимание.

– Апофизом же моего доклада, – продолжал он, – было то…

– Апофеозом…

– Ну да!..

Что же касается наших экспериментов, то парторг не понимал их существа и не придавал этому непониманию большого значения. В своем развитии, как и многие партийцы, он остался сидеть на дереве. Даже в болоте… Этот головоногий моллюск…

– Тупой, что ли? – спрашивает Лена.

– Он всегда черное называл белым и убеждал тебя в этом с такой яростью в своих бараньих глазах, со всей мощью глотки, что ты, подавляя приступ тошноты и вытирая обрызганное лицо, верил ему: черное – это белое, а красное – это зеленое. И потом ехал, сам того не подозревая, на красный как на зеленый. И когда никаких ДТП не случалось, он сверкал глазами: „Я же говорил!”.

– Он что же, – спрашивает Лена, – полный кретин?

– Этот жалкий обрубок… Знаешь, я заметил, что все они, эти недомерки с комплексом Наполеончика, все эти переметчики, авловы, чергинцы, все эти штепы и шпуи, шариковы и швондеры, вся эта шушера, как сказал бы Жора – «мерзкая мразь», все они пытаются компенсировать свою…

– Да, – говорит Лена, – это комплекс, между прочим, тоже обусловлен…

– Гнилыми хромосомами…

– Ага…

– Если бы Тинка прознала, с кем в те годы мне приходилось якшаться… Ну, да ладно… О мертвых, ты же знаешь, или хорошо, или ничего. Ничего – пустота, вакуум, пыль… Абсолютный ноль! У него так и не был обнаружен ген, отвечающий за прямохождение. Хотя такие как он и ходят петухами – грудь колесом…

– Он что, умер? – спрашивает Лена.

– Для меня – да.

– Давно?

– Навсегда.

– Я и не знала, что ты умеешь так злиться, – признается Лена.

– Как?

– Ну, ты этого своего Авлова просто расплющил.

– Да ладно, ладно тебе. За него я спокоен. Ничего хорошего с ним уже не случится. Ни с ним, ни с Переметчиком, ни с Валерочкой Ергинцом…

Если бы Тина знала, с какими уродцами мы строили свое совершенство…

ГЛАВА 18

Весной мы стали популярны среди нашей ученой братии. Все искали с нами знакомства, нас приглашали на встречи с приезжими знаменитостями, там и сям можно было слышать наши имена, мы сидели в первых рядах оперного театра и в президиумах ученых советов. Многие стали говорить нам «ты», иные величали на «вы», искали случая пожать нам руки и искренне поздравляли. Но с чем? Никто не мог толком объяснить, в чем заключаются наши заслуги. Были и откровенные скептики.

– Это те, банщики?..

– Говорят, что они…

Иронично подсмеивались, а многие открыто насмехались.

– Ты был у них в подземелье?

– Никогда.

– И не советую, там – ад.

К нам редко кто заглядывал из начальства, местечковые профессора многих из нас просто не знали. Тем не менее мы были счастливы и теперь тратили уйму времени на выслушивание славословий и прием почестей, которые преподнесла нам судьба. Нас стали узнавать на улице и первыми подавать руку для приветствия. Мы улыбались: этим нас не возьмешь! Мы осторожно обходили сети и капканы тщеславия. Мы знали себе цену. Да, я часто бывал бит, но никогда не чувствовал себя побежденным. Когда буря ликования потихоньку улеглась, стали поговаривать о практическом применении нашего открытия. Никто не знал, как к этому подступиться. Как, скажем, продлить жизнь министру обороны или директору ресторана «Заря Востока»? Здоровый образ жизни, физическая культура и спорт, лечебное голодание, отвращение к жирной пище и половым излишествам, йога, молитва, иглоукалывание, настойка женьшеня и вытяжка из яичек мула… Где золотое сечение жизни? И при чем тут гены? Не уверен, что даже Тина, попадись она нам в те дни, смогла бы сформулировать перспективы применения наших открытий! Да что Тина! Мы перечитали и Кампанеллу, и Гегеля, и Фейербаха… И Маркса-Энгельса-Ленина… От корки до корки! Как нанизать коммунизм на наши гены? Никто из них даже словом не обмолвился. А что могла дать нам Тина? Ровным счетом – дырку от бублика. Она ведь ни «Капитала», ни «Империализма и эмпириокритицизма» не то, что не читала – в глаза не видела! Не читала от корки до корки. С карандашом в руке. Короче, с Тины и взятки гладки.

Так что…

Незамеченными пролетали недели…

Эксперименты с генами черепахи, сосны и бабочки-однодневки – это прекрасно! Но как быть с человеком? Как продлить его жизнь на день, на час, используя добытые с киркой в руках наши научные факты? В чем наше know hоw? Мы этого не знали. Ни мы, ни кто-либо другой не мог знать, как это сделать. Никто другой на Земле! Даже твоя Тина! Так нам казалось в подвалах бани.

Тогда мысль о Пирамиде не могла даже прийти в голову.

– О какой Пирамиде? – снова спрашивает Лена.

– Так что, Тина – не в счет.

ГЛАВА 19

Однажды я выбрался в парк погреться на солнышке… Промах за промахом, не все шло гладко. Работать решительно не было никакого желания.

– У вас, Рест, все получится, – сказала мне тогда Аня.

Если бы она могла знать, как в ту минуту меня поддержала! Не знаю, разделила бы с нею эту уверенность Тина. Не уверен. Хотя Тина…

Легкий северный ветерок ворошил волосы, я поднял воротник пиджака. Мимо меня, во все горло задорно крича, пробегали дети. Я поймал взглядом двух бабочек и следил за тем, как они, кувыркаясь вокруг друг дружки, порхали над моей головой. Я не находил в их полете ничего осмысленного – совершенно беспорядочные движения, танец двух сумасшедших, пляска святого Витта. Я старался понять, каков же, собственно, смысл этих загадочных кувырканий, и не мог. И мне было нестерпимо обидно: два пузатых тельца, четыре крыла, но какое ощущение невесомости и сколько кружевной вязи в полете! Возможно, этот танец и вызывал чувство ревности и стыда: недоступная пониманию простота. А мы с топором и бензопилой лезем в гены! Можем ли мы в этом дремучем лесу хозяйничать? Имеем ли право?!

Было уже, наверное, около пяти часов вечера, когда на край скамьи, где я сидел, примостился мужик с шахматной доской под мышкой.

– Сыграем?

Солнце коснулось верхушек деревьев, но птицы еще трещали в ветвях. Собственно, я собирался уже уходить. А этот мужичок шумно высыпал фигурки в свою потертую кепку и установил между нами доску.

– Тебе – белые, – сказал он.

Я люблю играть в шахматы: сидишь себе за столом или на скамье, а то и на траве, думая об очередном ходе сколько душа пожелает, никто тебя не торопит, не гонит в шею, хоть час сидишь, хоть полдня, никто слова не скажет; вокруг, как обычно, галдят зеваки, и у тебя есть возможность побыть одному. В этом и есть прелесть шахмат.