Спасаясь от войны, или Закрытые небеса - Ольга Макарова

После того случая я сразу стал изгоем среди трудяг. Никто со мной не разговаривает(добровольно, по крайней мере), и вообще стараются держаться подальше. Узнать у них чего-нибудь… нет, бесполезно это. Я вот к охранникам подбираться начал. Успехи есть. Отношения кое-какие налаживаются, они меня почти равным считают… потому что не дикарь, потому что не пресмыкаюсь, потому что поговорить со мной есть о чем, и выменять есть чего. Я у них нормальную еду вымениваю на патроны: есть то дерьмо, которым здесь кормят — это обеими руками подписать себе смертный приговор, а у охраны — еда что надо.

Вчера говорил с одним охранником знакомым, Тарас его зовут. О жизни разговорились, и все такое. Я и сболтнул, что бывший солдат. Язык с пива развязался совсем… А он и рад. За пару дней все сделал, подсуетился… в общем, мне устроили кучу тестов(отбегался, отстрелялся…), пытались выспросить, из какого клана, но я, вспоминая историю Пайк… Даши… сделал удивленное лицо с глазами, что говориться, шесть на девять, и заявил, что о кланах вообще ничего не знаю. Поверили. Наверно, это наследственное: у меня отец актер был…

Ладно, сделали меня охранником, напарником Тараса, кстати сказать. Он на то и рассчитывал — тоскливо ведь одному сидеть в этой будке.

Вот теперь я и охранник. И полноценный «Невидимка», правда ранга очень небольшого(ничего, это поправимо). Местные оборванцы плюют мне вслед, но стоит мне обернуться, тут же скрючиваются в услужливых позах и улыбаются гнилыми улыбками… или вообще беззубыми… Мразь одна… разве это люди?..

Я пытался успокоиться. Лег на матрас в своей палатке. Закрыл глаза, расслабил мышцы… начал представлять цвета: красный, оранжевый, желтый… (надо чтобы сознание, мысли заполнялись цветом, и в них не было бы больше ничего)… зеленый, голубой, синий, фиолетовый… (плавно переходят один в другой, и я чувствую, что правда успокоился… Генревский метод)… белый туман… все…

Как часто бывало: только расслабишься, пройдешь радугу, начнешь засыпать спокойно, как тебя поднимут по тревоге или начнут трубить отбой… вот опять. Чувствую, трясет меня за плечи кто-то. Ну, думаю, щас спокойно (я ж успокоился) врежу по морде…

Это Ивашка был. Чуть не плачет парень: говорит, проболтался, Жанна все знает и идет со мной разбираться. Драпай, грьт, отсюда, Алекс и не показывайся ей на глаза дня три.

Я ему отвесил подзатыльник, чтоб прекратил истерику, сказал, что я того и ждал и послал Ивашку подальше. Он, когда из моей палатки выходил, все время оглядывался и смотрел на меня, как на дурака. Мож я и есть дурак…

Генри не злилась. Ей это вообще не свойственно. Зашла в мою палатку, села рядышком на матрас(урода «Чайку» стоило придушить хотя бы ради того, чтоб вот так мирно посидеть с Генри) и без лишних разговоров спросила, зачем я его убил. Кого его понятно.

Я и сам не знал, зачем.

Сволочь он был, говорю, этот «Чайка». Когда он смеялся надо мной, я еще терпел, а когда стал смеяться над тобой, тут я его и кончил… И спросил(вот оборзел я совсем), зачем он ей вообще был нужен.

Генри просто назвала три причины, как по пунктикам: он спас ей жизнь, он рассказывал о том, что было до войны и он должен был отправиться на переговоры с кланом «Чаек».

Лекций она мне читать не стала, но в качестве наказания я должен был найти ей нового «Чайку». Хоть из-под земли достать…

В тот день у нас такой переполох поднялся, что просто жуть. Я даже не понял сначала, что происходит. По всему поселению бегали охранники, орали на трудяг, а те шустро очищали улицы от всякого дерьма. Потом Тарас объяснил, что приезжает какая-то большая шишка. Я ж было обрадовался, но он крылья-то мне подрезал: не Жанна(глава клана… как узнал, что это женщина, так сомневаться начал… но мстить все равно буду — я на полпути не остановлюсь!).

Ладно, я махнул рукой на все свои мысли. Побрился, форму почистил и пошел гонять оборванцев. Они у меня улицы только что не вылизывали. Такой вот я изверг.

Потом сидел с охраной в пивнушке, глушил дрянное пиво и слушал свежие сплетни… не, все-таки сплетни — не чисто женская черта: полно мужиков, которые также трещат, как сороки, о всякой фигне часами напролет… зрелище жалкое… Но зато узнал, что приезжает какой-то Алекс, снайперский тысячник (…на снайперов у меня тоже зуб…), вроде рекрутов набирать… Под это дело охранники уже вовсю готовились просить за своих детей, у кого они были… А я готовился просить за себя…

Приехал он на потрепанном внедорожнике (этого монстра изобрели совсем недавно, в войну и назвали Студебеккер-XXI… смахивает на утяжеленный УАЗ), почти что без охраны… для такой большой шишки четверо человек — не охрана, а мелочь.

Во время его приезда я и еще несколько наших занимались тем, что разгоняли толпу, чтоб освободить дорогу. Оборванцы столпились на ней, чтоб поглазеть и поорать. Зрелище нашли, идиоты!..

Самого Алекса я видел мельком. Тощий, высокий и лопоухий. И лет ему… ну не больше двадцати пяти. Щегол… я старше, и не на эти три года, а на целую жизнь… я проклинаю всех, кто заставил меня потерять все и состариться в двадцать восемь лет!..

Часа два он болтал с нашим командиром. Тот собрал нас и велел найти хоть одного «Чайку» среди трудяг. Мы ругались долго, но приказ пошли выполнять. Правда, не сразу. Самые наглые подловили тысячника на выходе из командирской хибары и стали упрашивать взять в снайперы своих малолетних бездельников. А я просто подошел, поглядел на щегла с высоты и сказал: я «Чайка», командир. И значок достал как доказательство.

К вечеру я уже собирал пожитки. Тарас со мной не разговаривал. Да, я враль. И вообще большая сволочь. Прощайте…

Я нашел ей «Чайку», и теперь надеялся-таки на прощение. И я его получил. Правда, в виде вернувшегося равнодушия со стороны моей Генри. Все просто стало, как обычно. Я ей совершенно неинтересен. Ей никто неинтересен. Вообще. Странно, как можно жить вот так, одиноким волком? Без друзей даже. Без радостей и вообще чего-нибудь, кроме работы. Блин, я не психолог, но вижу, что все это неспроста; возможно, в ее жизни произошло что-то ужасное… Да, и знаю, что тот, кто докопается до этого забытого ужаса, кто поймет и утешит, тот и станет ей самым дорогим в мире человеком.

Никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Жизнь идет мимо. Гоняю щеглов на тренировках, объезжаю границы, посылаю своих снайперов в разведку и патрули, помогаю нашим улаживать дела с данниками, пью пиво. Все. Бесполезно и бессмысленно. Если в моем мире не будет Генри, он потеряет свою ценность. Я просто пущу себе пулю в лоб.

Трясся полдня в долбаном Студебеккере двадцать первого века. Никто со мной не разговаривал, но зорко следили все. Не доверяли. Пытался выспаться — не получилось. В итоге всю поездку глазел на окрестности. Слева от дороги была сплошная стена леса, справа — склон. Где-то вдали виднелся пустой город. Рядом с морем. Мне стало тоскливо и скучно. Проклятая война…