Альфа и Омега (СИ) - Сейд Анна

«Может быть, нам удобнее было бы обсудить это лично? — почти сразу ответил он. — У меня есть окно в конце недели, мы могли бы встретиться на территории университета и поговорить».

Прочитав его сообщение, я некоторое время не знала, что ответить. Одно дело общаться с альфой в аудитории, полной других слушателей, стоящих рядом, но совсем другое — вот так наедине. Я не сомневалась, что он сам не позволит себе ничего лишнего, потому что уже успел зарекомендовать себя с лучшей стороны в этом плане, но вот за себя я поручиться не могла. Было бы крайне неловко, если бы на протяжении всей нашей встречи мне пришлось бы думать не о предмете разговора, а о том, чтобы сдержать свои феромоны и не дать ему понять, какое впечатление он на меня производит. Не то чтобы это было каким-то секретом, да и он сам почти наверняка уже привык к тому, как омеги на него реагируют, но мне все равно было не по себе от этой перспективы.

Пока я думала об этом, он написал снова:

«Можем посидеть в студенческом буфете. Там всегда много народу, но зато подают отличную курицу в кляре».

Я не смогла сдержать улыбки. Почти наверняка он догадался, почему именно я медлю с ответом, и изумительно тактично дал понять, что не собирается провоцировать меня или ставить в неловкое положение.

«Я буду рада увидеться с вами. Спасибо, что согласились уделить мне время, чтобы обсудить все лично».

«Я всегда рад юным пытливым умам, Хана. Тогда спишемся ближе к пятнице, когда я буду точно знать свое расписание».

Мы распрощались, и я еще какое-то время медитировала на погасший экран с дурацкой улыбкой, растянувшейся от уха до уха.

Мои отношения с альфами всегда были сложными. После того, как в подростковом возрасте у меня появился собственный запах, отличающийся от прочих, и они начали обращать на меня внимание, я всегда разрывалась между желанием понравиться и стремлением к личной независимости. Мне льстило, когда на меня смотрели, когда я ощущала, что мое тело пробуждает у альф вполне определенные импульсы. В юности мне казалось, что это дает мне какую-то особенную власть над ними, но с годами я стала смотреть на эти вещи иначе.

В старшей школе за мной ухаживал один из них, и мы даже какое-то время считались парой. Он зажимал меня в темных углах на переменах, и я задыхалась от восторга и возбуждения, когда он говорил, что я свожу его с ума и что он постоянно думает обо мне даже на уроках. Он трогал меня за все дозволенные и недозволенные места, и я отвечала ему тем же. Однажды мы едва не занялись сексом прямо на задней лестнице, ведшей в подвал. Думаю, рано или поздно этим бы и закончилось, если бы я не застукала его с другой омегой как-то после школы. Он еще долго потом пытался мне объяснить, что это его природа и что он не может удержать член в штанах, если «сучка так вкусно пахнет и сама напрашивается». Я тогда спросила его, значит ли это, что я тоже «сама напрашивалась», и, получив утвердительный ответ, первый раз в жизни задалась вопросом о том, где заканчивается моя природа и начинается моя личность. Испытывала ли я в самом деле какие-то чувства к тому альфе, или он просто оказался рядом, когда мне нужен был хоть что-то, чтобы «прижаться текущей дыркой», как это без сантиментов называли мои ровесники.

С тех пор я стала осмотрительнее подходить к выбору партнеров, не доверяя своим порывам и сексуальному влечению. Сейчас, оглядываясь назад, я могла признать, что порой эта осмотрительность граничила с манией. Я осознанно отталкивала от себя альф, которые мне нравились больше прочих, потому что мне казалось, что раз я так сильно хочу их, это точно не может быть чувством за пределами биологии. Все это закончилось тем, что в двадцать три года я вышла замуж за не-бестию. Этот мужчина, с которым нас познакомили общие друзья, был настолько мне безразличен, что я просто не могла нарадоваться спокойствию, которое ощущала рядом с ним. Меня не тревожили ни его увлечения, ни его друзья, ни девушки, что иногда маячили рядом с ним. Позже, когда спустя три года мы разводились, я задала ему вопрос о том, зачем он вообще женился на мне. Он пожал плечами и ответил, что я вкусно пахла и что так торопила события, что не дала ему возможности найти причину этого не делать. Этот обескураживающе честный ответ был второй поворотной точкой в моей личной жизни, после которой я пришла к пониманию, что там, где властвует контроль и сухой расчет, нет и не может быть места для любви и страсти. Мы разошлись мирно, поделив немногочисленное совместное имущество, и спустя три недели, подыскивая себе квартиру, чтобы съехать от него, я познакомилась с Джен.

И не считая того факта, что моя сексуальная жизнь плавно сошла на нет, мои отношения с ней были лучшими из всех, что у меня когда-либо были.

Вспомнив о подруге, я решила написать ей о том, что узнала от отца Горацио, но когда взяла в руки телефон, обнаружила, что она меня опередила:

«Сегодня вечером у Макса вечеринка. Приглашает нас обеих. Это, конечно, сейчас вообще не в кассу, но с другой стороны, тебе не помешает отвлечься, так?»

Чутье подсказало мне, что альфа уже все решила за нас обеих — и почти наверняка написала хозяину вечера, что мы обязательно будем.

Макс был одним из ее многочисленных друзей не-бестий. Таких, как Джен, не особо охотно принимали в обществе ей подобных, потому что альфы не видели в ней свою и их на каком-то подсознательном уровне раздражал факт, что бестия женского пола пахнет не так, как ей «положено». Женщины-омеги в большинстве своем инстинктивно побаивались ее, а мужчины-омеги, которых в целом встречалось не так много, уж точно не подходили на роль друзей, с которыми можно расслабиться и выпить в баре большой компанией. По крайней мере, если целью таких посиделок не была последующая оргия, что, впрочем, в случае с Джен меня бы, наверное, даже не удивило.

Зато люди просто обожали ее. Она умела произвести впечатление и всегда была душой компании, поэтому ей было особенно непросто в свое время принять тот факт, что ее могут не любить только за то, как она пахнет и к кому испытывает сексуальное влечение. Макс и остальные были ее коллегами — они вместе работали над реставрацией картин в городском музее изящных искусств, а иногда просто собирались посреди недели, чтобы выпить, развеяться, поиграть в настольные игры или обсудить новый фильм какого-нибудь скандального режиссера. Иногда Джен брала меня с собой — и я в таких случаях чувствовала себя ее собачкой, которую она гордо носила на локте и всем показывала. Ее друзья не могли в полной мере оценить причину, по которой она испытывала желание похвастаться мной, но принимали меня тепло, и я была не против таких встреч. И пусть сейчас в моей жизни творился какой-то сюрреалистический бред, пожалуй, имело смысл напомнить себе, что нормальная жизнь никуда не делась и планета не сошла с орбиты только потому, что на моей руке появился странный шрам, а мои мысли непозволительно много крутились вокруг альфы-священника.

Я не успела ответить на первое сообщение Джен, как она уже прислала следующее:

«Я заберу тебя в семь. Надень мое любимое платье».

«Да, мамочка», — написала ей я, и мне в ответ пришло несколько показывающих язык смайликов.

Глава 3. Таблички Оймаха

Квартира Макса находилась под самой крышей и представляла собой со вкусом обставленный лофт, занимавший целых два этажа. Он выкупил его несколько лет назад, и Джен до сих пор иногда шутила, что ее друг наверняка приторговывает произведениями искусства из-под полы, заменяя оригиналы в музее на подделки собственного изготовления, потому что на зарплату простого реставратора такую квартиру купить просто нереально. Макс в таких случаях всегда с удовольствием включался в ее игру, рассказывая о том, как потихоньку распродал все свои внутренние органы, заменив их искусственными, или о том, как на самом деле он тайный глава Церкви, а живет среди мирян, чтобы иметь возможность «наблюдать за прелюбодеяниями грешников изнутри». Пожалуй, в этом был он весь — казалось, для него не существовало тем, на которые нельзя или не стоило бы шутить. Джен как-то показывала мне фото с похорон их общего знакомого, на которые Макс заявился в цилиндре. Немногие оценили его юмор, хотя, по его собственным словам, покойный бы первым посмеялся над его видом, если бы ему не мешала закрытая крышка гроба. Парень разбился на мотоцикле, и от него мало что осталось — по крайней мере, ничего из того, что можно было показывать чересчур впечатлительным друзьям и родственникам.