Выше Бога не буду - Александр Литвин

Увидев эту картину, она побледнела, охнула и схватилась за сердце. Я как мог ее успокоил, но она сказала, что надо вызывать скорую – попросила соседку сбегать в магазин, где был единственный на всю округу телефон, а мы пошли домой. Она сняла с меня пропитанную и уже негнущуюся от запекшейся крови рубаху, теплой водой вымыла мне голову, стараясь не попасть на рану, и наложила новую повязку. К этому моменту приехала скорая помощь, меня отвезли в травмпункт, где дежурил друг отца, военный врач. Он зашил мне рану, красиво наложил повязку, поздравил с наступающим праздником и дал команду водителю скорой отвезти нас с мамой домой. В этот самый момент в здание травмпункта вбежал папа. Кто-то участливо сообщил ему, что мне в двух местах пробили голову, и соответственно этой информации он и выглядел. Его друг сказал, что ничего страшного нет, через неделю снимет швы. По дороге я выслушал длинную лекцию по поводу моего поведения и бестолковости, и на неделю стал школьным Щорсом: песня об обвязанной голове, окровавленном рукаве, кровавых следах на сырой земле просто преследовала меня. Я не обращал на этот юмор никакого внимания – меня все время накрывало воспоминание о замедленном времени. Это было впервые. Это было крайне необычное и невероятно захватывающее ощущение. Я пытался попасть в это состояние еще раз, но без реальной опасности у меня ничего не получалось, а провоцировать опасность особого желания не было. Но когда время замедлилось в следующий раз, я уже знал, что делать.

23

Конечно, иногда я огорчал родителей плохими оценками или какими-нибудь хулиганскими выходками, и такое было, все-таки улица есть улица, и мне тоже хотелось как-то выделиться в толпе сверстников. Порой я оступался, следуя по пути Дарвина. Но в какой-то момент понял, что путь этот – тупиковый: выживает не сильный физически, а сильный интуитивно. В моем доме было два примера. Пример папы – несгибаемая воля и совершенная невозможность поступиться принципами. Принципы его были простыми, и не он их придумал. Он получил их от своих предков, и заключены они в десяти заповедях, о которых знают все, но не все исполняют. Он был и остается очень авторитетным человеком. Сила его не физическая, а духовная. Однажды он в два счета утихомирил огромного пьяного верзилу, сельского кузнеца. Тот был в два раз больше моего папы, и я с ужасом думал, что этот амбал разнесет все и вся. Но папа оказался круче. Для меня этот случай был большим подспорьем в разных жизненных ситуациях. И самое главное – я понял: если ты прав и справедлив, ты победитель.

Мама всегда мягкая, как вода. Но физика и сила воды в том, что она несжимаема. Так и моя мама – несжимаема! Она крайне редко включала свои волевые характеристики, но если уж была необходимость, то становилась кристаллом, тверже алмаза. Она всегда надеялась исключительно на свои ощущения. Когда была беременна мной, врачи в один голос говорили ей: эта беременность вас разрушит, вы умрете. У мамы с войны была сильнейшая аритмия и порок сердца после перенесенной в 11 лет тяжелейшей ангины. Она шла на реку за водой и провалилась в полынью. Был декабрь – и мороз под тридцать. Ангина была ужасная, лекарств не было, и как результат – сердце дало сбой. Врачи тоже люди и имеют право на ошибку, но моя мама не ошибалась. Она сказала: ну умру, так умру. Пришло время моего появления на свет. Я родился очень крупным – 4650 граммов, доктор Куклин шлепнул меня по толстой белой попе, я закричал, а мама сказала:

– Ну вот я и не умерла.

Я появился – и маме стало лучше. Она и сейчас говорит: «Когда ты приезжаешь, я совершенно не болею».

24

Мне явно не хватало школьных знаний, но я решил не продолжать учебу в школе, а после 8-го класса подал документы в медицинское училище. У меня тогда уже был кое-какой авторитет, поэтому вслед за мной еще восемь мальчиков и одна девочка – та, что в первом классе сдала меня учительнице за чтение книги на уроке, подали документы на фельдшерское отделение. Было несколько причин, определивших мой выбор. Во-первых, медицина всегда была мне интересна как стык огромного количества наук. Во-вторых, медучилище было самым близким к дому учебным заведением. И, в-третьих, там много девчонок! Именно так, чего уж тут скрывать.

1 сентября 1975 года меня выгнали с лекции по анатомии за отвратительное поведение. Девчонок было действительно много, и я много хохмил. Преподаватель анатомии попросила меня выйти из аудитории и повеселиться на свежем воздухе. Настроение было прекрасное, и мысль о том, что все начинается как-то не так, особо меня не занимала. Я пришел домой, и мама спросила, почему утром я пошел из дома в противоположную сторону, ведь школа находится совсем не там. «Мама, я уже не учусь в школе, я учусь в медучилище». Мама удивилась, но мой выбор одобрила. Папа тоже поддержал мое решение. Учеба в медучилище была для меня компенсацией потери времени в школе. Я учился! Там я действительно учился, и все дилетантские знания, почерпнутые в журналах, получили продолжение на весьма серьезном уровне. Мне было страшно интересно изучать процессы, происходящие в человеческом организме. Я зубрил анатомию, латынь, физиологию и мой любимый предмет – психиатрию. Когда-то в детстве мне попалась книга. Она назвалась просто: «Гипноз». Это явление захватило меня целиком и полностью. Именно из этой книги я узнал о Мессинге. Мне очень хотелось понять и применить эти знания – и я учился!

Система обучения в медучилище была замечательной! С 8.00 до 13.00 часов – практика в стационаре. С 15.00 до 20.00 – получение теоретических знаний. Первые полгода только теория, а потом понеслось! Четыре года в таком жестком ритме, и всегда с удовольствием. Мы уставали, мы страшно уставали, но нам нравилось. Не скажу за всех, но я был счастлив! Я первый в своей группе сделал внутримышечную инъекцию больному, я первый внутривенно ввел хлористый калий пациенту, страдающему тяжелейшим расстройством психики – обычный больной испытывает весьма неприятные ощущения от такой инъекции, а что уж тут говорить о необычном больном; я первый сделал надрез, ассистируя хирургу. Я не боялся, я учился и практиковался, потому что понимал: это мое, и мне надо все это знать, и все это пригодится в моей жизни. Мне пригодилось все. Даже сон на лекциях по фармакологии, которую читали на последней паре, и я уже был настолько измотан за день, что бодрствовать просто не было сил. Во сне я запомнил все, и когда уже учился в фармацевтическом институте, фармакология, технология лекарственных форм и токсическая химия были для меня самыми легкими предметами. Я по ним даже проводил консультации перед сдачей зачета или экзамена.

В медучилище не выучить что-то, на мой взгляд, было невозможно. Там я все время был в состоянии экзамена, и именно там я впервые понял некоторые закономерности в развитии заболеваний. У меня было огромное количество статистических данных и возможность исследовать эту статистику. Помню, однажды на практике в психиатрической больнице доктор, руководитель практики, рассказал, что диагноз шизофрения имеет сезонный характер, и более 80 процентов больных рождены в период с декабря по февраль, и что сезонность выражена также в фазах обострения и ремиссии. Меня все это очень заинтересовало! Мне было интересно наблюдать, что рисуют больные алкогольным делирием: несмотря на разный социальный статус, пол и возраст, их рисунки были удивительно похожи друг на друга – на них были очень страшные черти. Как же все это было интересно! Выпускные государственные экзамены я сдал на одни пятерки. И не пользовался своим методом определения билета, на который знаю ответ. Я просто учил.

25

Однажды в наш город приехал известный гипнотизер, и мы всей группой пошли на представление. У меня тогда уже были кое-какие знания об эриксоновском гипнозе, но я никогда не видел, как это происходит вживую. Мы пришли в театр. Я сел близко к сцене и просто впитывал все происходящее. Я запомнил энергетику артиста, его эмоции, его жесты и мимику, его голос, глубину, четкость и ясность в произношении. На следующий день в библиотеке училища я забрал всю литературу по гипнозу, в течение недели тщательно ее изучал и вот решился на эксперимент.

Вечером, усадив на диван двух своих сестер и сестру своего зятя Ольгу, я попросил их внимательно меня выслушать в течение 10 минут, не отвлекаться, не хихикать, а просто слушать. Я достал учебник и слово в слово, вспоминая недавнее представление и маэстро на сцене, прочитал формулу. «Я буду считать до тридцати, и при слове тридцать вы уснете. Один! С каждой единицей счета желание спать усиливается, усиливается, усиливается… Два». Оля уснула при счете двадцать. Она спала и никого, кроме меня, не слышала. Сначала мне показалось, что это розыгрыш, но потом, к своему дикому восторгу и восторгу сестер, в силу веселого характера так и не попавших под влияние моего голоса, я понял, что погрузил ее в гипнотический сон. Я сказал ей: «Проснись!» Она проснулась.