Из сегодня в завтра - Джулия Тиммон

Перевожу взгляд на маму. Она сидит потупившись. У нее красные щеки, а на виске пульсирует жилка.

— Девочки… — извинительно и жалобно бормочет она.

— Пойдем отсюда, — говорю я, похлопывая маму по плечу. — Едем ко мне.

— В каком смысле?.. — Мужчина сильно хмурится и смотрит то на меня, то на Дебору с таким видом, будто готов растерзать нас обеих.

Странно, но меня это нисколько не пугает. Напротив, страх куда-то уходит, уступая место новому властному чувству. Стремлению любым способом оградить от беды дорогого человека.

Мама и Дебора садятся на заднее сиденье, а я за руль. Едем ко мне. Мама не произносит ни слова, но сидит такая, какой мы ни разу в жизни ее не видели. С отрешенным лицом, опущенными плечами и потухшим взглядом. Теперь ее щеки не красные, а неестественно белые. По ним бегут прозрачные речушки слез.

Мама не из любительниц пустить слезу, однако в те редкие дни, когда я все же заставала ее плачущей, не находила себе места. Материнские слезы для ребенка, наверное, все равно что слезы жены для мужа. Хочется принести в жертву что угодно, лишь бы они высохли, а любимые глаза вновь озарились улыбкой.

Веду машину, почти не глядя в зеркало заднего вида, тем не менее отчетливо вижу мамино лицо, будто на затылке прорезалась еще одна пара глаз. И все думаю, думаю, думаю… Что делать? С чего начинать разговор? И стоит ли мучить ее расспросами сегодня же или лучше пока вообще не тревожить, лишь постараться успокоить?

Останавливаемся около моего дома. Дебора выскакивает из машины первой, торопливо обходит ее спереди и раскрывает вторую заднюю дверцу. Мама с лицом нашкодившего и теперь мучающегося горячим раскаянием ребенка медленно поворачивается и опускает на землю ногу. Дебора, будто зная, что мать больна или предельно измождена, бережно берет ее под руку и помогает ей выйти.

Идем к моему подъезду в напряженном молчании. Мама заговаривает, лишь когда мы входим в квартиру, и Дебора усаживает ее на диван.

— Выпить у тебя найдется?

Ее голос звучит так безутешно и тихо, что мы с Деборой, охваченные приступом жалости, переглядываемся и не смеем читать лекции о вреде алкоголя.

— Что-нибудь… покрепче, — хрипло добавляет она.

Какое-то время в комнате царит тишина. Я думаю о том, что положение хуже некуда, и острее обычного чувствую, насколько люблю и мать, и отца, и сестру.

Мама медленно качает головой.

— Без виски я не… — она судорожно проглатывает слюну, — не смогу ничего объяснить. Мне хотя бы стаканчик. Всего лишь один. — Из ее груди вырывается сдавленный стон.

Я бросаюсь к ней, беру ее за затылок и прижимаю лицом к своей груди. Мама снова беззвучно плачет.

— Хорошо-хорошо, — с трогательно-заботливой ласковостью, о наличии которой в себе я даже не подозревала, говорю я. Наверное, она пряталась где-то очень глубоко, ждала, что я повзрослею и приготовлюсь быть матерью. Увы, для своих нерожденных детей я еще не нашла подходящего отца… Перед глазами мелькает образ Джерарда, и душу, вопреки всем бедам, на миг озаряет солнечный луч. — Хорошо, один бокальчик, пожалуй, не повредит, — взволнованно договариваю я. — Дебора? — Подаю знак сестре.

Та садится на мое место и обнимает мать. А я бегу в ближайший универсам за самой маленькой бутылочкой виски.

4

— Вы меня, наверное, осуждаете, ненавидите, — начинает мама, сделав несколько глотков и еще немного помолчав. — И правильно.

— Что ты несешь? — с грубоватой нежностью спрашивает Дебора.

— Ненавидим? — переспрашиваю я, наклоняя вперед голову. — Что за бред?

Мама быстро качает головой и жестом просит нас помолчать.

— Не успокаивайте меня и не кривите душой, — уже тверже произносит она. — Я заслуживаю и порицания, и даже ненависти. Но… — Ее взгляд останавливается на невидимой точке в воздухе, и у меня возникает чувство, будто мама мысленно куда-то уплывает от нас. В другие времена или иные измерения. — У меня есть причины на то, чтобы так говорить, — торопливо произносит она, глядя все туда же. — Может, они покажутся вам неубедительными, однако устранить их у меня не хватило ни ума, ни сил.

Дебора легонько похлопывает ее по руке, давая понять, что мы готовы слушать сколько понадобится и постараемся проявить великодушие. Мама едва заметно кивает в знак благодарности.

— Понимаете, мы с вашим отцом очень разные люди. Но почему-то встретились, влюбились друг в друга и даже поженились. Знаю, он всегда тяготился то ли моей внешностью, то ли артистическим прошлым, то ли обилием поклонников. Но ему наверняка ни разу не приходило в голову, что мне тоже нелегко. Примерно по той же причине.

Мы с Деборой удивленно переглядываемся.

— Как понять «по той же»? — спрашиваю я, ясно представляя себе изборожденный морщинами отцовский лоб и утомленные, давно не молодые глаза.

Мама делает еще один глоток виски и устремляет взгляд куда-то на стену. У меня возникает впечатление, что она видит сквозь песчаник и соседние постройки на моей улице и смотрит в туманную океанскую даль.

— В нравственном отношении папа во сто раз выше и достойнее меня, — произносит она голосом человека, делающего в отделении полиции чистосердечное признание, за которым неминуемо последует тюремное заключение.

Затаиваю дыхание. Мы переживаем одну из тех редких минут, в которые родственники благодаря неким откровениям становятся друг другу особенно близкими. Кажется, замерло даже время.

Мамино лицо вдруг делается по-прежнему немного горделивым, она даже приподнимает голову, потом медленно и со странным упрямством качает ею.

— Нет, я вовсе не о том, что вы сегодня… видели. Несмотря ни на что, я не… — Она поджимает губы, секунду-другую молча смотрит в пространство перед собой и договаривает тише и медленнее, словно превозмогая боль: — Я не потаскуха. Просто… Впрочем, об этом потом. А говорю, что отец достойнее, потому что он гораздо более целеустремленный, волевой… — она робко пожимает плечами, — и более великодушный, чем я.

Совершенно сбитая с толку, я вновь бросаю быстрый взгляд на сестру. Дебора смотрит на маму не мигая и сильно хмурится.

— Да-да, я поняла это, когда мы еще не были женаты. Мысль, что я ему не пара, стала изъедать меня еще тогда. — Мама умолкает.

Я, пользуясь удобной минутой, сажусь рядом, пошлепываю ее по гладкой холодной руке и осторожно произношу:

— О чем ты говоришь, мам? По-моему, у вас все наоборот, это очевидно. Это папа…

— Так только кажется, — перебивает меня она. — От этого мне гораздо тяжелее.