Сад и канал - Андрей Столяров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и что? Ну, подумаешь, грузовики, — сказал я, как можно спокойнее.
Но еще прежде, чем негодующий Куриц совсем ошалел, я и сам вдруг увидел, что один из грузовиков останавливается. А из чрева его вытекают шеренги фигур. Это были солдаты, я видел обмундирование. Пригибаясь, они побежали куда-то за мост — где стоял офицер, деловито размахивающий руками.
Синим мертвенным шаром горел над ним одинокий фонарь.
Дрожь, которая охватила меня, вдруг резко усилилась.
— Что же будет? — подавленно прошептала жена.
Я не мог ей ответить. Меня всего колотило. Потому что я понял, что это — уже финал.
— Боже мой!.. Да погасите же свет!.. — крикнул Куриц.
2. ЗВЕРЬ МУЧАЕТСЯ
Письмо пришло не по почте, штемпель на нем отсутствовал, в левом верхнем углу не было отметки о дезинфекции, конверт был заклеен очень тщательно и, однако, весь — мятый, грязный, словно прошедший через тысячу рук. Адрес был написан обычным карандашом, причем в одном месте карандаш, по-видимому, сломался, там темнела длинная жирная загогулина, а дальнейшие буквы выглядели корявее остальных. Осторожно зажав уголок медицинским пинцетом, я немного подержал его над огнем, а потом, отрезав махристую кромку, достал изнутри два таких же мятых, грязных, замызганных, истертых на сгибах, пятнистых тетрадных листка — вероятно, долгое время валявшихся где-то в мусорном баке.
Близнецы наблюдали за моими действиями, расширив глаза.
— Кто касался конверта? — спросил я, как можно серьезнее.
И они, будто клоуны, ткнули друг в друга:
— Он!
— Если — «он», значит, обоим — мыть руки!
Конверт я, разумеется, сжег, а пинцет и ножницы бросил в ванночку с дезинфицирующим раствором. Эпидемии я не боялся. Какая, к черту, может быть эпидемия, если я каждый день контактирую с десятком людей. Эпидемию выдумали генералы.
У себя в кабинете я развернул листки.
На первом из них было написано: «Заозерная улица» и — отчетливо, в круглых скобках: «Карантин N2». А затем следовал список из одиннадцати фамилий. На втором же теснились буквально несколько слов: «Саша, милый, прошу тебя: поскорей! Сделай все, что возможно, я долго не выдержу». Почерк в обоих случаях был одинаковый, в первых строчках, как будто случайно, была недописана буква «а», загогулина от сломанного карандаша находилась точно посередине текста. То есть, все условные знаки присутствовали. Подписи, естественно, не было. Впрочем, я и так знал, от кого это письмо. Это письмо было от Гриши Рагозина. Он был арестован неделю назад, и у нас с ним была договоренность о связи.
Значит, Карантин N2.
Я немного представлял себе Заозерную улицу. Это был очень старый, промышленный, мрачный, безлюдный район. Дровяные пространства, склады, переезды для транспорта. И по левому краю — преградой — цепочка казарм, охраняющих, видимо, что-то сугубо военное. А к тому же на прошлой неделе обрушился мост через Обводный канал, и теперь весь район был частично отрезан от города. То-то вырос вдруг на другом берегу капонир.
Словом, лучшего места для изоляции не придумаешь.
Я протиснулся в ванную, где жена поливала из чайника хнычущих Близнецов, и, дождавшись относительного затишья, поинтересовался:
— А когда вы спускались за почтой, то в подъезде кто-нибудь был? Или, может быть, не в подъезде, а просто — на улице?
— Нет! — синхронно ответили Близнецы. Но секунду подумав, так же синхронно добавили. — Ой! Конечно! Заглядывал какой-то дядька — в очках.
— Он из нашего дома?
— Не знаю… Наверное…
— Если хочешь, то я могу выйти и посмотреть, — сказала жена.
Тусклый чайник в руках ее выбил чечетку о кафель. Близнецы засопели, готовясь удариться в рев.
Я на всякий случай немного послушал радио. Здесь как раз передавали беседу с главным врачом. Главный врач утверждал, что реальной опасности не существует. Соответствующий институт уже изготовил набор вакцин. И в ближайшее время начнутся прививки по городу. А пока не волнуйтесь, мойте руки перед едой. В общем, кажется, ничего особенного. Я оделся и сунул в карман пистолет. Левый борт пиджака ощутимо перекосился. Я вообще-то предпочитаю оружия не носить. Пистолет — это такая штука, которая иногда стреляет. А я вышел уже из возраста, когда интересно стрелять. Но сегодня он, к сожалению, мог потребоваться. И поэтому я лишь чуть-чуть одернул пиджак.
Незаметно вошла жена и, как привидение, замерла у порога. Ни о чем не спрашивая, кусая коросточки губ. Все лицо ее было подернуто точками сыпи.
Я сказал, избегая смотреть в вопрошающие глаза:
— Я сейчас ухожу и вернусь, вероятно, довольно поздно. Может, ночью, а может быть — завтра с утра. Но, конечно, я постараюсь с тобой связаться. И прошу тебя: никому ни под каким предлогом не открывать. Лучше даже не отвечайте, не подавайте признаков жизни…
Разумеется, это было жестоко, но иначе сейчас я не мог. Жена вздохнула, словно проглатывая горячие слезы. Что-то скрипнуло, пискнуло, неожиданно распахнулась дверь и заплаканные Близнецы вдруг закричали:
— Не надо!.. Не надо!..
Крик, наверное, слышен был даже на чердаке.
— Прекратите немедленно! — сказал я…
День был жаркий, сырой и невыносимо душный. Парило, как в бане. Прямо перед домом раскинулась громадная лужа, уходящая одним своим крылом за Канал, где обломками прежней роскоши торчали из воды гранитные плиты, а другим своим крылом проникающая в смежные улицы и подворотни. Как тяжелое грязное зеркало простиралась она — вероятно, захватывая часть обомлевшего сада. Вода в ней была гумусная, непрозрачная, кое-где сквозь нее пробивались железные листья осоки, а на высохших кочках желтели уродливые крохотные цветы. Говорили, что это — какая-то разновидность лютика. Над водой поднимался дрожащий зеленый туман, и такой же зеленый туман поднимался из стиснутого гранитом Канала. Танцевали по воздуху мириады болотных огней. И поэтому в плотном тумане было все небо: солнце, как бычий пузырь, раздуваясь неровностями, висело над городом. Знойные лучи его продирались сквозь пелену и, касаясь земли, превращали ее в нагретую сковородку.
Через лужу по кирпичам и каменьям были протянуты узенькие мостки. Я ступил на них, балансируя, чтобы сохранить равновесие. Доски под ногами противно чавкали, из-под них вырывались фонтанчики жидкой грязи. Лютики, попавшие мне под ноги, превращались в шипящий зеленый кисель. Иногда я чрезвычайно осторожно оглядывался. Парадная была пуста. Но уже на улице — там, где сохранился нетронутый островок асфальта — прикрываясь газетой, действительно стоял какой-то дядька в очках. Впрочем, конечно, не дядька, а вполне приличного вида спортивный молодой человек — в блеклом сером комбинезоне, широкоплечий — и обутый, естественно, в тупые армейские башмаки, зашнурованные почти до середины голени. Очень глупо с его стороны было надевать такие заметные башмаки. Потому что в комбинезонах ходит сейчас половина города, а вот армейские башмаки можно получить только по специальному ордеру. И еще глупей было то, что он якобы внимательно изучал газету. Кто же в наше время читает газеты на улице. Газеты читают дома, за надежными стенами, обязательно плотно зашторясь и закрывшись на все засовы. Если, разумеется, их вообще читают. Я вот, например, уже давно не читаю газет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});