Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945. - Артем Драбкин

По поводу учета сбитых самолетов противника. Хоть и стояли на «аэрокобрах» фотопулеметы, их заряжали только когда летали на разведку. Поэтому было 2 кри­терия — подтверждение с земли плюс подтверждение участников воздушной схватки. Если не было доказано, что немец врезался в землю или сгорел в воздухе, — по­беда не засчитывалась. Вел учет сбитых адъютант эс­кадрильи, он же передавал данные в штаб полка. Но, на­пример, у Архипенко в 1943 году 10 личных побед вписа­ли в групповые. У меня лично незасчитанных побед нет. А вот у того же Гулаева наберется неучтенных 8—10 само­летов за войну. Победы он другим летчикам не дарил — в нашем полку «химию» не разрешали. Хотя две свои побе­ды, записанные как личные, я бы отнес к групповым, сби­тым вместе с Гулаевым. В покрышкинской дивизии это яв­ление было — кого до звания Героя подтянуть, кого до второй Звезды... Но чтобы записывать победы в обмен на унты или новенький реглан — это брехня, как и россказ­ни, как по указке политотдела все сбитые записывали на одного пилота, чтоб был свой Герой в полку.

Могли ли корректировать количество побед в выс­ших штабах? В сторону уменьшения заслуг вряд ли. Особенно в авиации. Мой 129-й гиап во время ВОВ уничтожил 546 немецких самолетов, и я думаю, что эта цифра достоверная. Наш полк по результативности во­шел — как сейчас говорят, «по рейтингу» — в первую семерку истребительных полков Красной Армии. Ко­миссары, особисты, финчасть, прочие штабные согля­датаи у нас строго следили за количеством сбитых не­мецких самолетов, и приписки были невозможны. При чем здесь финчасть? Так нам платили за сбитые. Если не ошибаюсь, за истребитель давали 1000 рублей, за бомбардировщик 1500 рублей. Эти премии мы перево­дили в Фонд обороны.

— Правда ли, что летом 1944 года был подпи­сан указ о присвоении Гулаеву звания трижды Ге­роя Советского Союза, аннулированный через два дня после издания якобы за пьяный дебош в мос­ковском ресторане?

— Указа такого не было. Я знаю другую версию про­исшедшего в Москве. Группа летчиков получила в Крем­ле Звезды дважды Героев СССР. После вручения был банкет, по завершении которого наши асы вернулись в гостиницу. Хоть и крепко поддавшие, но на своих ногах!..

Заходят в свой номер, а там — турки сидят... в фесках... кофе пьют... Наши герои от такой наглости одурели, вы­кинули турецких товарищей в коридор — и только потом поняли, что нужные номера находятся этажом ниже.

Турки оказались из состава дипломатической мис­сии, и инцидент замять не удалось. Последовала жало­ба в Наркомат иностранных дел, Молотов доложил Ста­лину, ну, и вождь приказал примерно наказать «отли­чившихся». Всех участников банкета вызвали к маршалу авиации Новикову, построили по ранжиру, и Новиков начал громогласно обещать сослать всех и в штрафбаты, и в Сибирь... Подходит к Гулаеву: «Сколько сбитых на счету?» — «57 сбитых, товарищ маршал!» Но­виков в ответ: «Пока я жив, третью Звезду Героя не по­лучишь!» — ну, что-то в этом духе... Все обошлось, ни­каких репрессивных мер к ним принято не было, Гулаев вообще в Москве остался — в академии учиться. А дру­гих вариантов этой истории я не слышал.

—  Какую роль играл особый отдел в вашей час­ти, какое было отношение к особистам?

—  Боялись их... Это точно... Если ты сбит над вра­жеской территорией и вышел к своим, не попав в плен, то трясли в особом отделе недолго, даже обходилось без отправки в фильтрационный лагерь. Если кто попа­дал в плен, а потом сбегал — тем занимались вплот­ную. И неважно — успел ты попартизанить или нет. На­пример, наш летчик Ремез бежал из плена и буквально через месяц был возвращен в строй. Другой летчик, Лебедев, после побега от немцев еще несколько меся­цев ждал разрешения на полеты. В конце войны про­верки стали более жесткие, если не сказать жестокие.

Летчиков, освобожденных из концлагерей, вообще в армию не возвращали.

Мне рассказывали, что только в дальней авиации по просьбе генерала Голованова Сталин разрешил сбитым над немецкой территорией летчикам и вышедшим к сво­им — возвращаться в строй без особых проверок. Хотя хватает и примеров, когда летчики, бежавшие из плена, та­кие, как Лавриненков, Драченко, получили звание Героя.

А так особист гулял по аэродрому, летчиков не «профилактировал», но если кто лишнее болтал, то сра­зу становился его «клиентом». Перелетов к врагу на мо­ей памяти не было. Но командира нашей дивизии Нем-цевича, по прозвищу «Батя», сняли после одной исто­рии. Его жена служила начальником связи в нашей дивизии, в звании майора, и на самолете У-2 по ошиб­ке села у немцев. На допросе она выдала все, что зна­ла. Жора Ремез сидел у немцев в соседней камере и был в курсе происходящего. Через несколько недель Жора сбежал, перешел линию фронта и на «фильтре» в особом отделе поделился с чекистами информацией. После этого Немцевича перевели служить в тыловой округ, а что стало с его женой, я достоверно не знаю.

— Приходилось ли вам встречать на земле сби­тых вами немецких пилотов?

— Нет, не доводилось. На моем боевом счету есть две победы над румынскими летчиками, но их после пленения к нам на «знакомство» не привезли. Кстати, румыны летали очень прилично и в бою не пасовали, что бы там сейчас о них в мемуарах ни писали. Это я только в кинохронике видел, как летчик Гольдберг сби­вает германского аса над аэродромом дивизии По-крышкина и немец просит показать победителя.

Был у нас вот какой случай. Аэродром нашего полка прикрывала зенитная батарея. Все зенитчики были в возрасте примерно 35—40 лет, и мы называли их «де­ды». Так они умудрились сбить американский бомбар­дировщик, кажется Б-17, который после бомбардиров­ки румынского порта Констанца шел на посадку на со­ветский аэродром! Союзник шел с подбитым мотором, на малой высоте, ну и наши «деды» по нему успешно «поупражнялись». Потом оправдывались, мол, силуэт незнакомый и так далее... Хорошо, что американский экипаж успел выброситься с парашютами и все благо­получно приземлились. Вот этих «товарищей по ору­жию» привезли к нам на аэродром. Английского в полку никто не знал, но с американским штурманом я немно­го поговорил на идише. Напоили и накормили союзни­ков, как в «лучших домах», а наутро их увезли. И что примечательно, наших зенитчиков за «теплую встречу» не наказали.

—  В вашем полку было принято украшать само­леты лозунгами? Помните ли вы свои позывные, номера самолетов, на которыхлетали?

—  Позывные уже не припомню, обычно называли в воздухе друг друга по номерам самолетов, а в бою — по имени. А вот прозвища некоторые в памяти сохрани­лись: Голованов — «Юрик», Лусто — «Пупок», Бургонов — «Цыган», Никифоров — «Перепуг».