Загадочное дело Джека-Попрыгунчика - Марк Ходдер

— Ошибаешься, — возразил Бёртон. — Его ждет постепенная и неизбежная деградация. Дегенерация сознания. Не исключено полное сумасшествие и саморазрушение.

— Или, — предположил Суинберн, — общение с преступниками и в конце концов неизбежное убийство убийцы.

— Может быть, — согласился Бёртон.

— Интересно вот что, — заговорил Мильнс. — Считается, что убийство чаще всего совершается либо в пылу страстей, либо в состоянии умственной деградации. А если оно задумано и совершено умным здравомыслящим человеком, действующим исключительно из научного любопытства? Может, он только хотел переступить границы и доказать всем, что их нет?

— Ну, это старая песня, — бросил Бёртон.

— Вовсе нет, — объявил Мильнс. — Ты-то как ученый должен меня понять! Человек, который сознательно идет на убийство, рискует своей бессмертной душой только ради науки!

— Чушь; если он умный, то наверняка поймет, куда впутался, и прервет этот опасный эксперимент, — сказал Бёртон усталым голосом, — потому что для того, кто пересечет барьер, уже нет возврата. Однако его решение должно быть осознанным, выстраданным, если угодно, но не основанным на требованиях цивилизации или доктринах о бессмертной душе.

— Странно, — заметил Генри Мюррей, который до этого все время молчал. — Я думал, ты единственный из всех нас одобришь эксперимент.

— Похоже, вы скептически настроены ко мне.

— Разве? Лично мне нравится, что среди нас притаился демон, — ухмыльнулся Суинберн.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон понимающе взглянул на юного поэта и спросил себя, как уберечь его от возможных неприятностей.

Бёртон не был либертином, но они считали его почетным членом своей касты и восхищались его знаниями экзотических культур, свободных от удушающих оков цивилизации. А он радовался, что может видеться с ними, выпивать, спорить, особенно когда ему трудно, как сегодня вечером, когда нужно занять свой ум и прогнать отчаяние, овладевшее им с тех пор, как он вернулся из Бата.

Однако в час ночи оно навалилось на него с новой силой, отягощенное алкоголем и усталостью; он простился с друзьями и вышел на улицу.

Ночь выдалась очень холодная, что было необычно для сентября; лунный свет мокро отсвечивал на мостовой. Сгустившийся туман золотился ореолом вокруг каждой газовой лампы. Бёртон, держа на одной руке пальто, а другой размахивая тростью, пошатываясь, брел домой, а Лондон, похоже, не торопился засыпать.

Мимо Бёртона с грохотом пронесся паросипед. Эти одноместные повозки, приводимые в движение паром, появились на улицах года два назад; жители называли их пенни-фартингами, потому что их переднее колесо было почти с человека ростом, а заднее, наоборот, меньше полуметра в диаметре.

Ездок сидел на высоком кожаном сиденье за верхушкой переднего колеса, держа ноги в стременах, подальше от рукоятки поршня и рычага, которые крутили оси колес. Крошечный, похожий на ящик мотор находился на раме позади и ниже сиденья; под ним располагался маленький паровой котел с топкой, а еще ниже — ведро с углем; все три элемента образовывали разделенную на сегменты дугу позади задней части главного колеса. Являясь движущей силой повозки, они также смещали вниз ее центр тяжести и вместе с внутренними гироскопами мотора обеспечивали внешне неуклюжему паросипеду великолепную устойчивость.

Но самой замечательной особенностью пенни-фартинга была его фантастическая эффективность. Он проезжал двадцать миль в час, сжигая один-единственный кусок угля размером с кулак. В топку входило четыре куска, столько же помещалось в ведро, и на этом горючем он преодолевал 160 миль часов за двадцать. Увы, пассажира немилосердно трясло, и, самое неприятное, из двух узких трубок, расположенных за сиденьем, извергался дым, который, смешиваясь с миазматической атмосферой Лондона, вызывал кашель и головную боль. Тем не менее, паросипеды вошли в обиход и помогли восстановить доверие граждан к инженерному сообществу, которое, после того как у побережья Норфолка затопило город Гидрохэм и во время испытаний потерпели крушение наполненные газом дирижабли, подвергалось нещадной критике, а программа его развития была практически свернута.

Бёртон смотрел на хитроумное изобретение, пока оно не растворилось в тумане. За то время, что он странствовал по Африке, Лондон сильно изменился. Его наполнили новые машины и новые искусственно выращенные животные. Инженеры и евгеники — основные механизмы технологической касты — неудержимо рвались вперед, несмотря на протесты либертинов, которые доказывали, что искусство, красота и благородство духа для человечества куда важнее любого материального развития.

Правда, дальше трескучей антитехнологической пропаганды либертины не шли — четких целей и программ у них не было. «Истинные либертины», вроде Братства прерафаэлитов, по сути декларировали идеи луддитов: «Крушите всё!»; другие, например постепенно набиравшие силу «развратники», устраивали сексуальные оргии, занимались черной магией, сбытом наркотиков и вообще всем запретным — тем самым они хотели, по их же словам, «переступить границы человеческого состояния». Некоторые либертины, как тот же Ричард Монктон Мильнс, находились где-то посередине между крайними лагерями, не будучи ни мечтательными идеалистами, ни бесстыдными скандалистами.

А вот сэр Ричард Фрэнсис Бёртон вообще не знал, где его истинное место. Он родился в Англии, но никогда не чувствовал себя в ней дома, быть может, потому, что в детстве беспокойные родители постоянно возили его с собой по Европе. Поэтому он даже удивился, когда, вернувшись из экспедиции к истокам Нила и найдя страну в состоянии социальной нестабильности, почувствовал себя, что называется, в своей тарелке. В столице стремительные перемены были особенно заметны и у многих вызывали тревогу; Бёртон же, который считал себя человеком подвижным и непостоянным, теперь испытывал странную симпатию ко всему происходящему.

Он шел, весь погрузившись в свои мысли, пока до его сознания не дошло, что сверху доносится какое-то постукивание, и оно следует за ним с момента выхода из клуба. Он посмотрел наверх, однако ничего не заметил.

Он двинулся дальше, теперь прислушиваясь, и вновь явственно различил этот звук. Его преследуют? Он оглянулся назад — поблизости никого, лишь поодаль шел полицейский, внимание которого, видимо, привлек нетрезвый мужчина с хмурым лицом. Минут через пять они поравнялись, страж порядка увидел, что Бёртон одет как джентльмен, и вскоре исчез из виду.