Отпуск на двоих - Генри Эмили

– Я не привыкла к тишине! – начала оправдываться я, когда Алекс бросил на меня взгляд.

Я выросла в доме, где помимо меня существовали еще три большие собаки, кошка с легкими оперной певицы, два брата, играющие на трубе, и родители, которые считали, что запущенный на фоне канал телемагазина звучит «успокаивающе».

Я как-то приспособилась к тишине моей комнаты, страдающей острой нехваткой Бонни, но это… Сидеть в тишине, посреди пробки, с человеком, которого я едва знала, – это было уже слишком.

– Разве нам не нужно познакомиться и все такое? – спросила я.

– Мне нужно сосредоточиться на дороге, – ответил Алекс. Уголок его рта напрягся.

– Ладно.

Алекс вздохнул – впереди показался источник всех наших неприятностей. Авария. Оба пострадавших автомобиля уже переместили на обочину, но устранить затор это не слишком помогло.

– Ну конечно, – сказал он. – Людям обязательно нужно остановиться и посмотреть. – Затем он распахнул центральную консоль и принялся в ней копаться, пока не нашарил аудиокабель. – Держи. Выбирай, что хочешь поставить.

Я приподняла одну бровь.

– Ты уверен? Смотри, как бы тебе жалеть не пришлось.

Алекс нахмурился:

– Почему я должен буду об этом жалеть?

Я бросила взгляд на заднее сиденье его автомобиля. Его багаж был аккуратно сложен в подписанные коробки, мои же вещи были свалены в кучу, а после запиханы в мешки из-под грязного белья. Его машина (между прочим, с салоном, отделанным под дерево) была древней, но безукоризненно чистой. И пахло в ней так же, как пахло от Алекса, – кедровым деревом и немножко мускусом.

– Мне кажется, ты похож на человека, которому нравится… ну, все контролировать, – объяснила я. – Так что не знаю, найдется ли у меня музыка, которая тебе придется по вкусу. Шопена у меня в плеере нет.

Складка между бровями Алекса стала еще глубже.

– Может, я не настолько чопорный, насколько ты считаешь.

– Да ну? Значит, ты не возражаешь, если я включу «На Рождество я хочу только тебя» Мэрайи Кэри?

– Сейчас май, – ответил он.

– Буду считать это ответом на свой вопрос.

– Это нечестно. Какой варвар будет слушать рождественскую музыку в мае?

– А если бы сейчас было десятое ноября, – спросила я, – это было бы более подходящим или менее подходящим временем?

Алекс плотно сжал губы и взъерошил свои и без того растрепанные волосы. Они так и остались стоять вертикально вверх даже после того, как он опустил руки на руль – всему виной, я полагаю, статическое электричество. Еще я заметила, что Алекс истово чтил все гласные и негласные правила вождения – включая строгую позицию рук на руле, которую он не менял на протяжении всего этого времени. И хоть большую часть времени он ужасно сутулился, сейчас он сидел неестественно прямо.

– Ладно, – сказал он. – Мне не нравится рождественская музыка. Просто не включай ее, и все будет в порядке.

Я воткнула в телефон провод, включила колонки и нашла в плеере «Молодых американцев» Дэвида Боуи. И нескольких секунд не прошло, как лицо Алекса скривилось в гримасе.

– Что? – спросила я.

– Ничего, – твердо сказал он.

– Ты сейчас дернулся. Как будто тот, кто контролирует тебя, вдруг уснул.

Он с недоумением сощурился на меня.

– Что это вообще значит?

– Тебе не нравится песня, – обвинительным тоном заключила я.

– Неправда, – неубедительно соврал Алекс.

– Ты ненавидишь Дэвида Боуи.

– Вовсе нет! Дэвид Боуи тут ни при чем.

– Тогда в чем дело? – требовательно спросила я.

Алекс с шипением вздохнул.

– Саксофон.

– Саксофон, – повторила я.

– Ага. Мне… Я ненавижу звук саксофона. Если в песне есть саксофон – все, тут уже ничем не поможешь.

– Нужно предупредить Кенни Джи.

– Назови хоть одну песню, которую саксофон сделал лучше, – предложил Алекс.

– Погоди, мне нужно свериться с блокнотом, где я записываю все песни, в которых наличествует саксофон.

– Ни одной, – провозгласил Алекс.

– Уверена, на вечеринках с тобой очень весело.

– Нормально со мной на вечеринках.

– Вот только на концерты подростковых групп с тобой лучше не ходить.

Он бросил на меня косой взгляд.

– Ты действительно такая поборница саксофонов?

– Нет, но мне нравится ее изображать. Ты ведь еще не закончил? Что еще ты ненавидишь?

– Ничего, – ответил он. – Только рождественские песни и саксофоны. И каверы.

– Ковры? – не поняла я. – Это которые на полу лежат?

– Каверы песен, – терпеливо объяснил Алекс, и я расхохоталась.

– Ты ненавидишь каверы песен?

– Категорически не переношу, – подтвердил он.

– Алекс. Это все равно что сказать «я ненавижу овощи». Слишком расплывчато. Это полная бессмыслица.

– Вовсе нет, – настаивал он. – Смотри – если это хороший кавер, который придерживается оригинальной аранжировки песни, то, типа, зачем? А если это плохой кавер, который вообще ничем не похож на оригинал, – то, типа, какого вообще черта?

– О господи, – выдохнула я. – Да ты прямо как ворчливый старик.

Алекс нахмурился еще сильнее.

– А тебе, значит, все на свете нравится?

– По большей части, – согласилась я. – Да, я склонна любить окружающий мир.

– У меня тоже есть вещи, которые мне нравятся.

– Например? Модельки поездов и биография Авраама Линкольна? – предположила я.

– Меня определенно не привлекает ни то, ни другое. А что, ты ненавидишь поезда и Линкольна?

– Я же сказала. Мне почти все нравится. Меня очень легко порадовать.

– То есть?

– То есть… – Я недолго раздумывала над вопросом. – Вот например – когда я была маленькая, мы с Паркером и Принсом – это мои братья – садились на велосипеды и ехали в кинотеатр, даже не проверив, что сегодня будут показывать.

– Твоего брата зовут Принс? – спросил Алекс, подняв брови.

– Смысл истории был не в этом.

– Это его прозвище?

– Нет, – ответила я. – Он был назван в честь Принса. Моя мама – большой фанат «Пурпурного дождя».

– А в честь кого назван Паркер?

– Никого. Им просто нравится это имя. Но повторяю, ты упустил главный смысл.

– Все ваши имена начинаются с буквы «П», – продолжал мысль Алекс. – А как зовут твоих родителей?

– Ванда и Джимми, – ответила я.

– Значит, их зовут не на букву «П», – заключил Алекс.

– Нет, их зовут не на букву «П», – подтвердила я. – Просто одного ребенка они назвали Принсом, а другого – Паркером, а потом, полагаю, решили не отступать от тематики. И я снова говорю – ты упустил весь смысл!

– Прости. Продолжай, пожалуйста.

– Так вот, мы приезжали в кино, покупали билеты на ближайший сеанс и все шли смотреть какой-нибудь свой фильм.

Алекс снова нахмурился.

– Это еще зачем?

– Это тоже не главная суть истории.

– Ну а я не собираюсь оставаться в неизвестности, зачем ты смотрела фильм, который тебе даже не был интересен, да еще и в одиночку.

Я выдохнула.

– Это была такая игра.

– Игра?

– Прыжок через акулу, – торопливо объяснила я. – По факту это была обычная игра «Две правды и одна ложь», только мы описывали сюжет фильма. И если в фильме присутствовал так называемый «прыжок через акулу» – это когда сюжет принимает абсолютно неправдоподобный, смехотворный поворот, – то ты должен был в точности его описать. Но если в фильме такого нет, то ты должен был его выдумать. Потом мы угадывали, реальный ли это был сюжет или выдуманный, и если рассказчик выдумал сюжет, и ты об этом догадался, то ты получал пять баксов.

Вообще это была фишка моих братьев. Меня они просто брали за компанию.

Алекс молча смотрел на меня, и мои щеки покраснели. Я не знала, зачем я вообще рассказала ему об этой игре. Это вроде как семейная традиция Райтов, и я обычно не рассказывала о ней другим людям, чтобы избежать неловких вопросов. Наверное, для меня это не являлось чем-то личном, так что меня не слишком беспокоила перспектива того, что Алекс Нильсен будет тупо смотреть на меня немигающим взглядом или вовсе скажет, что любимая игра моих братьев – безнадежно идиотская затея.