Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич

— Поешь, птаха, поешь, — приговаривал старик. — Он тоже присел на скамью, но тут же приподнялся, встревоженно спросив: — Да ты долго ли шла сюда?

— Нет, деда, — надкусывая шанежку, объясняла Карлушка. — Я все бегом больше. А там птица ба-аль-шая, а я как испужаюся… Чуть и не померла сражу…

— Бог ты мой, — тормоша кисет, взволнованно говорил старик. — Колька — на фронт… А старуха, лиха ей мало, в гости уехала. Вот же неладно все как…

Так и не закурив, он сунул кисет в карман и стал шарить под столом. Достал белый мешочек, стал укладывать в него шанежки, приговаривая:

— Хоть это старуха правильно сделала… Из последней муки надумала шаньгов испечь. Колька такие любит — творожные, на медке… Эх, Колька! Вот теперь на фронт едет. Чего же еще? Ага, меду туесок положим. В подполье варенья баночка есть…

Дед направился в дом, но из-за плетня его окликнула моложавая Соседка с непокрытой русой головой.

— Чего заметался, Дорофей Спиридонович?

Старик шагнул к плетню.

— Понимаешь, Ульяна, какое дело… Колька наш на фронт седни едет. С воинским эшелоном. Гостинцы вот ему собираю.

— Да ты что! А чего у тебя дома-то есть?

— Вот шаньгов насыпал, туесок меду кладу, варенья банку. Может, молока налить, а? Больше и нет ничего. И старуха не в час по гостям собралась…

— Можно и молока. Постой, лучше я тебе сейчас маслица вынесу. Сбивала вчера. А ты вот что… Ты посмотри, чего из теплого ему передать.

— Есть же, есть! — обрадовался дед. — Это ты хорошо подсказала!

Он убежал в дом, а соседка сорвала несколько капустных листьев и скрылась в своей избе.

Сидя у печки, Карлушка запивала шанежки молоком, обсыхала и отогревалась.

Вернувшись, дед положил на скамью безрукавку из мягкой овчины, шерстяные носки и варежки, кусок байки. Соседка передала ему два колобка желтого масла на капустных листах.

— Эк, бабья сноровка! — похвалил дед.

— Сейчас, погоди, еще кукурузы принесу, — сказала соседка. — Только сварилась. Сунешь в мешок, — им, солдатикам, в охотку будет. Это им что в родном доме побывать…

От спешки у деда все валилось из рук, не умещалось в сумке. Карлушка взялась ему помогать, но тут в кухню вошла соседка. Она вытряхнула все из сумки, уложила по-своему. В один носок сунула банку с вареньем, в другой — туесок с медом и обернула их куском байки. В женских руках все получалось легко, ловко, быстро. Через минуту сумка была собрана. Сверху в нее положили белый мешочек с шанежками.

— Иди, старый, иди скорей, — торопила соседка деда. И тут же вздохнула. — Мой-то вот где теперь? Второй месяц письмеца нету…

Дед тоже вздохнул.

— Напишет, Ульяна… Плохого не думай, напишет.

Выйдя за калитку, он быстро зашагал вдоль улицы.

Карлушка едва за ним поспевала. Старик перехватил сумку поудобнее и протянул девочке руку.

— Давай-ка опорину, сорока-белобока… Поди, упарилась под своим мешком?

— Ой, да и нисколечко…

Около дома Проновых Карлушка опять увидела Тараску и, не удержавшись, показала ему язык. Тараска обомлел, захлопал глазами, потом погрозил кулачком, но сунуться не посмел.

День уже близился к закату, когда Карлушка с дедом, перевалив падь, подошли к переезду. Все так же, то густея, то затихая, моросил дождь, и Карлушке было до смерти обидно, что ребятишки отсиживаются по домам и не видят, как она идет рядом с дедушкой из деревни. Посмотрели бы — тогда бы узнали, что и Карлушка кой-чего стоит…

Чалов встретил их на крыльце. Поздоровался с дедом за руку, погладил Карлушку по голове, улыбнулся и похвалил:

— Ну молодец, кнопка! Не испугалась, дошла.

— Дядя Саня, — перебила его Карлушка и, растопырив два пальца, спросила: — А прошло… столько… часов?

— Успели вовремя!

Они вошли в кабинет дежурного; сели на диван, стоявший у стены, против аппаратов и стола. Закурив с дедом, Чалов объяснил, что о Кольке ему сообщил дежурный с соседней станции, тому позвонил другой дежурный, а другому — еще более дальний… Так по цепочке и шла эта весть, переданная дежурным с большой станции, к которому во время остановки эшелона успел забежать сам Колька.

— Вот оно как, — проговорил старик: — Не поленились, значит, люди, уважили просьбу солдата…

Услыхав звонок, Чалов подошел к аппарату. Нажав нужную кнопку, крутанул ручку и снял телефонную трубку. Послушал, посмотрел на часы, нахмурился. Повесив трубку на рычаг, вернулся к столу, что-то записал в журнале и только тогда повернулся к деду.

— Наш идет, воинский… Только с опозданием он идет. Состав тяжелый, а тут все подъемы. Не будет остановки у нас… — В аппарате опять что-то щелкнуло, коротко прогудело, и Чалов вздохнул: — Ну вот… Узловая дает составу прибытие.

— А если… — Дед помолчал и, вроде стесняясь, негромко договорил: — Если не сразу ему семафор открыть, а?

— За такое, отец, тюрьма мне, — так же тихо ответил дежурный. — У нас в журналах отмечается и когда поезд прибывает, и когда другому открывается путь. Задержу я состав, к тому же воинский, а машинист скажет, что опоздал из-за закрытого семафора. Почему, спросят, был закрыт семафор, если прибытие дано вовремя?

Старик снова вздохнул и склонил голову. Карлушке, притихшей в углу дивана, тоже очень хотелось, чтобы состав остановился, чтобы дед встретился со своим сыном Колькой, едущим на далекий и страшный фронт. И, жалея старика, она соскочила на пол.

— Деда, а ты жнаешь как жделай? Вот как папка мой один раж делал. Поежд шел, а он вжял ужел в руки и ка-ак швырнет его прямо в дверь-то!

— Это ты правильно говоришь, — одобрил Чалов. — Да, — спохватился он, — а ты написал сыну хоть пару слов?

— Когда бы? — развел руками дед. — И так все бегом…

Из ящика стола Чалов достал бумагу, придвинул чернильницу с ручкой.

— Садись, пиши… Еще есть пять-шесть минут.

Дед пристроился у стола и, размашисто двигая ручкой, начал писать Кольке письмо. Чалов вышел на крыльцо, чтобы увидеть приближение поезда. И опять маленькой Карлушке хотелось, чтобы поезд шел тише, чтобы больше успел рассказать дед сыну. Но дежурный скоро вернулся, сказал:

— Пора… Уже показался из выемки.

Заторопившись, дед сунул письмо в сумку, обмотал ее горловину тесемкой, и они втроем вышли в предвечернюю мглу.

Укрывая лицо от дождя, Карлушка ждала. Поезд издали был похож на длиннотелое чудовище, гремевшее железными суставами. Паровоз уже выбрался на ровный участок и бодро набирал скорость.

— Ты ближе, ближе к составу, к той колее становись! — прокричал Чалов деду. — Смотри, во-он, вроде бы, машут!

Обдав всех паром, паровоз проскочил мимо, и за ним потянулись платформы с танками. Под частый перестук колес приближались коробки вагонов. Увидев в дверях одного из них человека с поднятой рукой, Карлушка, подпрыгнув, звонко крикнула:

— Еде-ет! Вот он, деда!

Колотилкин приготовился и, когда вагон поравнялся с ним, бросил мешок, целя в приоткрытую дверь. Перетянутый ремнями, в гимнастерке с распахнутым воротом его сын Колька потянулся, стараясь подхватить сумку, но она ударилась низковато и, отброшенная стенкой вагона, отлетела в сторону. Танкист опять поднял руку, и через шум состава прорвался его крик:

— Будь здоров, батя-я!.. Прощай!

Эшелон уже гремел за переездом, а дед все стоял в междупутье, не в силах оторвать взгляда от сигнальных огней на хвосте поезда. Он как будто все еще слышал и видел своего Кольку, исчезнувшего вдали с поднятой рукой.

— Надо же! — с горечью проговорил Чалов, подойдя к старику. — Не додумались дверь шире открыть… Эх, черт, досадно-то как!

Старик, не повернув головы, все так же глядя вслед поезду, негромко сказал:

— Молодые они… Ждали, видишь, а с дверью-то не подумали. Молодые…

Чалов ушел в станцию докладывать о прохождении эшелона.

Согнувшись под мокрым мешком, расстроенная Карлушка смотрела в спину согнутого горем старика, не зная, что ему сказать и что сделать. Тихонько подошла к отброшенной сумке, рядом с которой белел выпавший мешочек с шанежками. Уложив его на место, девочка протянула сумку старику.