Американка - Моника Фагерхольм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А звонили ее приятели и приятельницы.
— Ну вот, опять целый час проболтали.
Органза.
Они слушали музыку. Ее музыку.
Банановую пластинку.
Иногда она складывала мозаику. Альпийская вилла в снегу, 1500 фрагментов.
Но ни разу не сложила всю до конца.
«I'm waiting for the man», — такая была песенка «Героин».
Другая.
И
«Take a walk on the wild side».
Они не понимали, о чем в них пелось, но и не слушали слов.
Так было, когда пел Боб Дилан:
«То dance beneath the diamond sky with one hand waving free».
Важны были не слова. Они ничего не значили.
Чепуха какая-то.
Все и так было понятно.
Аландец приходил к закрытию.
И забирал ее домой.
Еще одну песенку часто играли в то время:
«Наша любовь — континентальное дело, он приезжает на белом „ягуаре“.
Я жду его в моем красном плаще, потому что на улице идет дождь».
Так ли это было?
Они стояли под дождем перед Маленьким Бомбеем и ждали.
Мама, шелковая собачка.
И шел дождь.
Да, шел дождь.
Шантунг.
Маленький Бомбей, маленькая шелковая собачка.
И все ткани.
Но смелости девочке хватило недолго, она было решила убежать одна, но едва чуть-чуть разогналась в этих гадких сапогах, как поняла, что на самом деле вовсе и не одна: кто-то шел за ней, шел быстро совсем рядом; тот, кто не собирался уступать и подтвердил это знакомым игривым похлопыванием по спине. Конечно это был Аландец, кто же еще?
— Ну-ка прибавим газу! — проорал он. — Сейчас мы маму догоним!
Словно игра все еще продолжалась. И Сандра в очередной раз поняла, что все это неисправимо и безнадежно. Ей все равно придется сдаться. Не может же она спорить с ним. Он такой веселый, такой радостный — ее совершенно собственный папа Аландец, такой очаровательный. Девочка ничего не могла с этим поделать, она тоже заражалась его настроением.
Невозможно было на него долго злиться. Потому что в Сандре жила маленькая собачка, нежная шелковая собачка, которая виляла хвостом, виляла и виляла, потому что хотела, чтобы ее тоже приняли в игру.
Вот они и побежали дальше вместе, и вскоре сквозь метель послышался какой-то звук, словно от маяка в туманном море.
— Лорелей! Угадай-ка! Нам с Сандрой пришла в голову блестящая идея! Сейчас мы все побежим назад в отель, устроимся у себя в номере и будем весь день пить ром и пунш!
Недолгая пауза, а потом они услышали искрящийся радостью ответ:
— Мои удивительные поросятки!
И в ту же секунду метель рассеялась, и Лорелей Линдберг предстала перед ними посреди дороги, она широко раскинула руки, словно хотела обнять их обоих.
— Какая восхитительная идея! — Она опустила руки и улыбнулась нежно и сердечно. Большего и не требовалось, маленькая нежная шелковая собачка со смехом бросилась к маме, такая игривая и послушная, ткнулась носом ей в живот и завиляла хвостом.
Маленький Бомбей.
Знатоки спорили — тафта это или хаботай?
Они могли расходиться во мнениях. Мы предпочитаем хаботай. Он такой тонкий и прозрачный.
Словно кожа.
«Waiting for the man».
Такой рыхлый, словно это и не ткань вовсе.
Словно она вообще не существует.
— Малютка Сандра, кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивала Лорелей Линдберг Сандру Вэрн, свою маленькую дочку в Маленьком Бомбее среди всех этих тканей.
— Тутовым шелкопрядом.
Коконом таким мягким-премягким.
— Ха-ха, — смеялась Лорелей Линдберг. — Я тебе не верю!
— Или шелковой собачкой.
И Аландцу — так мягко и легко:
— Она говорит, что, когда вырастет, будет тутовым шелкопрядом. Ну разве она не чудо?
И Сандре:
— Думаю, дружочек, что ты станешь модельером. Правда, замечательно?
Шелковый шифон и шелковый жоржет. Две тонкие-претонкие материи, которые нельзя путать.
Мы предпочитаем жоржет. Найти тончайший жоржет — это искусство.
— Но у нас он есть, посмотрите.
— Потрогайте.
И это было в Маленьком Бомбее, среди всех тканей.
Сказано — сделано. Весь остаток дня семья провела в отеле. Сначала в баре, потом в ресторане, а после одного танца в ночном клубе «Скачущий кенгуру» опять в своей комнате в отеле, заказали еду в номер. Все качалось и качалось. О том вечере и ночи и о том, что случилось потом, в те несколько дней, у Сандры Вэрн почти не сохранилось воспоминаний. В основном пробелы, галлюцинации, наверное, ей было очень плохо от алкоголя, который она выпила без спросу.
Но из этих провалов в памяти осталось, во всяком случае, следующее. Автомобильная катастрофа, в которой погибли кинозвезда и собака, мертвый пес Джейн Мэнсфилд посреди осколков, разбитая бутылка виски на асфальте. Именно на эту картинку Сандру в конце концов стошнило, когда она больше не могла сдерживаться. Была уже ночь, и родители наконец-то заметили, что с ней что-то не так. И поспешно прекратили свои игрища.
В номере отеля: Аландец и Лорелей «дискутировали». Когда они «дискутировали», это кончалось руганью. Аландец и Лорелей Линдберг любили ругаться, но заключили молчаливый договор — держать эти стычки в тайне. Но если не ругаться всерьез, то потом и мириться всерьез нельзя. А самое веселое в ссорах было именно примирение. И тогда никто им не должен был мешать.
И вот, когда ссора достигла своей кульминации, девочка не смогла больше сдерживать подступившую тошноту, и ее вырвало. А потом последовали пьяные галлюцинации — состояние между сном и бодрствованием, головная боль от похмелья и промывание желудка в больнице, где одетые в черное сестры-монахини с постными минами дежурили возле маленькой девочки с заячьей губой.
Но все же это было неоспоримо. Однажды утром, не на следующий день, а, может, через день, метель утихла, и снова стало солнечно и ясно, уже давно наступил день, но Лорелей Линдберг все еще спала. Аландец растормошил Сандру, лежавшую на диване в их огромном номере, почти апартаментах («ПОЧТИ апартаменты» — по этому поводу ее родители тоже частенько ругались). Аландец приложил палец к губам и без слов велел дочке побыстрее одеваться и идти за ним. Они отправились в путь. Не успела девочка прошептать хоть словечко, как они вновь оказались на той злосчастной дороге, на этот раз в настоящем такси.
— Здесь будет наш дом, — объявил Аландец и указал через поле на тот самый дом, чары которого еще не рассеялись.
— Здесь? — переспросила Сандра, чувствуя, что у нее подгибаются колени; на миг ей показалось, что, несмотря на малые лета, она понимает: им не удастся противостоять действительности. И она попыталась вложить все свои сомнения и весь протест в это короткое «здесь?». Но этого явно было недостаточно. Головная боль продолжала пульсировать, ее ангел погиб навсегда, ее ангел, чужой ангел, ангел всех, и с чистого высокого неба теперь снова светило совершенно нейтральное солнце, но что толку.
— Ну, не здесь, — сказал Аландец нетерпеливо. — На родине, конечно. Пойдем позвоним. Мне надо все сфотографировать.
Они побрели по снегу — Аландец впереди, дочка следом. Сандра немного отставала, возможно, нарочно. Это было чистое безумие, все смешалось в голове, и в желудке тоже. Она видела, как Аландец взбежал по длинной лестнице и позвонил в звонок. И что же? В этом идиллическом месте вдруг зазвучал какой-то альпийский марш. Это был дверной звонок.
— Какая вещь! — крикнул Аландец в восторге с верхней лестничной площадки своей дочке, которая, однако, не проявляла никакого энтузиазма. Он подождал, мелодия закончилась, но никто не открыл.
Так что Аландцу пришлось довольствоваться возможностью сфотографировать дом лишь снаружи.
Он пустился щелкать фотоаппаратом: чик, чик, чик и чик.
У девочки кружилась голова, она зажмурилась и вдруг увидела перед собой альпийскую виллу на заболоченном озерце. Дом с обветренным фасадом и длинную лестницу. И женщину, падающую с лестницы, она летела кубарем по серым бетонным ступеням, беспомощно. И так и осталась лежать на земле, словно мертвая.
Ее отвезли в больницу, наложили на затылок швы.
А в доме, в подвальном этаже, бассейн без воды. И кто-то скачет в нем — туда-сюда — от одного конца до другого. Прыгает и прыгает, размахивает руками, словно гребет в воздухе.
