SPA-чистилище - Анна и Сергей Литвиновы

Ходасевич достал из кармана блокнот и набросал для памяти схему переулка.

Затем полковник спрятал блокнот с карандашом в карман и отправился по Советской направо – в сторону станции.

Издалека донесся тонкий свисток электрички.

В переулке Чапаева по-прежнему не было ни души.

В продуктовом магазине на станции Ходасевич приобрел двухсотграммовую железную банку чая – лучшего из имевшихся. Он знал не понаслышке, сколь пристрастны люди, завязавшие со спиртным, к будоражащим напиткам безалкогольного происхождения. К чаю он присовокупил узбекскую дыню, похожую на постаревший, морщинистый регбийный мяч. Дыню ему продал из своего решетчатого загончика седой кавказец.

Помимо бакалейной и бахчевой торговли возле платформы Листвянка процветало прочее торжище.

На железных рядах базарчика продавали овощи-фрукты, на треть дороже московских. Здесь же можно было отовариться сигаретами, обувкой, полотенцами, постельным бельем.

В киоске, нанизанные на вертел, вертелись поджаренные куры.

Бабушки, выстроившиеся вдоль продуктового магазина, торговали саженцами, свежесобранными опятами и квашеной капустой. В центре площади два маршрутных такси поджидали, пока дополна наполнятся пассажирами.

Полковник подумал, что, пожалуй, трудновато исчезнуть бесследно в столь шумном и людном месте. Равно как и с улицы Советской, где постоянно снуют пешеходы, велосипедисты и автомобили. Ему отчего-то вспомнился шифровальщик нашего посольства в Варшаве, сгинувший из-под постоянного наблюдения в многолюдном кинотеатре. Правда, тот сам ужасно хотел исчезнуть – чтобы вынырнуть потом в объятиях ЦРУ. Но, может, Алла Михайловна тоже сама желала исчезнуть? Стоп-стоп. Для того чтобы сделать подобный вывод, у Ходасевича пока явно не хватало данных.

Покуда ему лучше умерить дедукцию вместе с индукцией и выключить до поры соображалку. Пока что у него – время накопления информации. А то и просто время бездумного наслаждения солнечным днем позднего бабьего лета.

И он сказал себе: «Ты просто возвращаешься на дачу, небрежно помахивая пакетом с узбекской дыней, а светило нежно припекает лысеющий и седеющий твой затылок…»

И постарался забыть обо всем.

Любочка накрыла в саду.

На пластиковом столе теснились простые русские закуски: винегрет, оливье, холодец, горы пирожков. Вокруг, прямо на траве, размещались разнокалиберные стулья – от пластмассовых до гнутых венских. И только полное отсутствие выпивки отличало Любочкин день рожденья от традиционного празднества. Вместо водки и вина трапезу украшали кисель в кастрюле, минералка и самодельные соки в трехлитровых банках.

Ходасевич и его наниматели явились все вместе, словно образцовая семья. Чай и дыня, презентованные полковником, были приняты хозяйкой весьма благосклонно.

– О, Валерий Петрович! – протянула Любочка. – А вы точно знаете, что нужно измученной женской душе!

Было очевидно, что художница не прочь для начала хотя бы пококетничать с новым мужчиной. А дальше – как бог даст…

Елена от имени семьи преподнесла соседке набор разнокалиберных антипригарных сковородок.

– Чудесно! – саркастически осклабилась хозяйка. – То есть ты хочешь сказать, что ни на что больше, кроме как ведение домашнего хозяйства, я уже не гожусь!

– Люба, Люба! – тихо, по-домашнему, урезонил ее стоявший рядом Стас.

Ходасевичу отчего-то показалось, что между Стасом и Любой существуют (или были некогда) особые отношения. Интересно, прав ли он? И если да, знает ли о том Елена?

В ответ на замечание Стаса художница словно стряхнула с себя морок и рассыпалась перед Леной:

– Ах, извини, я с этими пирогами так устала, поэтому сама не знаю, что несу. Конечно, чудесный подарок. Очень мне пригодится. Спасибо.

И она запечатлела на щеке Елены поцелуй.

Кроме хозяйки, в саду уже находился один гость. То был довольно молодой, лет тридцати семи, мужчина. Его лицо, некогда точеное, словно у римского императора, уже расплылось. Солидное брюшко нависало над ремнем. Голова наполовину поседела.

Лена представила ему полковника:

– Это – Валерий Петрович, друг нашей семьи.

Судя по острому взгляду, которым его одарил гость, Ходасевич понял, что тот уже в курсе, кто он такой и чем занимается в Листвянке. Что ж, тем лучше. Статус частного сыщика позволяет задавать много вопросов, в том числе и нескромных.

– Елистратов. Василий, – гость жестко, словно клешнями, сжал лапу полковнику.

– А по батюшке как вас величать? – кротко переспросил Ходасевич.

Сосед отвечал со смехом:

– О, для вас я просто Василий!

– И все-таки?

Знать полное имя контрагента никогда не помешает. Легче наводить справки.

– У меня, как и у вас, отца звали Петром, – церемонно поклонился гость. И вполголоса обратился к Стасу: – Всем хорош стол у нашей соседушки, да вот беда: расслабиться тут нечем. Пьянству – бой! Пришлось по такому случаю у себя дома разгоняться.

– А я сегодня в Москву возвращаюсь, поэтому ни-ни. Гаишники, говорят, совсем озверели. До тысячи долларов за запах берут.

Увидев, что между Стасом и Василием завязался мужской разговор, Лена взяла полковника под руку и увлекла в сторону.

От порыва ветра зашумела ветвями береза над головой. Рой золотых листьев сорвался с нее и медленно осел в траве.

На участке Любочки, как и у Аллы Михайловны, возвышались лесные деревья, не имелось никакого огорода, а газон был аккуратно пострижен.

Елена тихо пояснила Ходасевичу:

– Василий – наш сосед справа. – Она, кажется, на сегодняшний вечер выбрала полковника на роль своего конфидента. – Любочка, как видите, живет от нас с одной стороны, а этот – с другой. Ему участок от отца достался – лет десять назад. Васька тогда был гол как сокол. Кассетами на рынке торговал. Все в кроссовочках ходил, на электричке ездил. А потом вдруг приподнялся. Со старой женой развелся, молодую себе взял. Начал новый дом строить. Чурок-строителей в старый дом поселил, теперь на выходные приезжает проверять, что они тут натворили. Ездит на «Рейнджровере» и все таджиков своих материт, аж звон стоит.

– Каким же бизнесом Василий занимается? – полюбопытствовал полковник.

– Разное болтают. А толком никто ничего не знает. Кто говорит, что ему к трубе удалось припасть. Кто – будто он обналичкой ведает. А другие утверждают, что он с наркомафией связался…

– Вот как? – поднял бровь Ходасевич.

– Да врут, наверное… Главное, денег у Васьки теперь, как у дурака махорки. Куда девать, не знает. Даже к матери моей несколько раз подъезжал: продайте, мол, мне свой участок. «Я, – говорит, – вам в полтора раза больше заплачу, чем риелтор его оценит. Скажут двести тысяч – я вам триста дам».

– А что ваша мама?

– Она, конечно, ни в какую. Для нее эта дача была как жизнь, как глоток свежего воздуха! Она бы ее ни за какие деньги не продала.

– А вы?

Елена словно споткнулась.

– Что – я?

– Вы – продадите?

– На что вы намекаете?

– Ни на что не намекаю. Я прямо говорю: наследница вашей мамы – вы. И если ее нет в живых, вам, Лена, придется участком распоряжаться.

Елена осклабилась.

– А вы, товарищ полковник, все мотив ищете!..

Валерий Петрович промолчал.

– Думаете, Вася мог на мою мать руку поднять? Чтобы потом у меня ее участок сторговать?

Ходасевич пожал плечами:

– В жизни все бывает, дорогая Елена.

Они обошли по периметру участок художницы и возвратились к накрытому в саду столу.

Там уже нарисовались новые гости.

Первым оказался старичок-бодрячок: мохнатые седые брови и венчик седых волос, обрамлявших крупную загорелую лысину. В дачных условиях, конечно, все гости были одеты далеко не в смокинги, однако прикид лысого старичка затмевал всех: линялые штаны – очевидно, купленные лет тридцать назад в магазине «Рабочая одежда», байковая ковбойка времен дружбы с председателем Мао, а поверх нее выцветшая брезентовая штормовка.

Елена успела вполголоса пояснить полковнику:

– Это Ковригин, пианист. Живет на двух участках – семь-восемь. У него там чуть ли не гектар неухоженный, весь лесом зарос. Он на своем участке грибы собирает. Скряга жуткий…

И с радостной улыбкой обратилась к старичку, протягивая к нему обе руки:

– Анатолий Васильевич! Сколько лет, сколько зим! Как вы поживаете?

Глазки старичка залучились. Он схватил протянутые к нему ручки и покрыл их поцелуями.

– Леночка! Счастье мое! Как я рад тебя видеть! У меня и для тебя подарочек приготовлен!

Ковригин слазил за пазуху своей брезентухи и вытащил оттуда CD-диск. С обложки торжественно сиял он сам – лысой физиономией, белой манишкой и черным смокингом. Поперек обложки уже красовалась сделанная красными чернилами дарственная надпись.

– Это моя последняя запись, – лопаясь от гордости, провозгласил музыкант.