Мир и война - Юрий Хазанов

Он облачился в гимнастерку, причесался, выставил на стол водку, опять убрал — вдруг кто-нибудь зайдет посторонний? — но закуску оставил, даже нарезал еще колбасы и открыл банку с бычками.

Ждать пришлось недолго. Володя ввалился с двумя девушками. Одну из них, высокую, полную, Юрий знал по танцам, другую видел, кажется, в первый раз. Сначала даже не заметил, какое у нее лицо, потому что сразу посмотрел на грудь — и ничего такого (как описывается у Горького) не увидел: просто какая-то цветная материя висит складками. А лицо самое обыкновенное — все на месте, как говорил Володя (или это он не про лицо говорил), и ничего такого запоминающегося. Глаза тоже как глаза, в них не хотелось вглядываться, искать какой-то скрытой тайны…

— Аня, — сказала обладательница обыкновенного лица и глаз и протянула ладошку.

Рука была вялая и, несмотря на то, что на улице уже мороз, немного влажная. Юрий даже подумал: она что, так сразу потеет? Вся?

Но развить мысль не успел, Володя взял быка за рога и недовольным голосом произнес:

— Чего ж мы стоим? Надо первым делом за знакомство… Давайте садитесь.

Сели, выпили. Володя с Юрием почти по стакану, девушки — что осталось. Да они и этого не хотели. Но разве Володе можно отказать? Он, как танк… Надо было начинать беседу. Юрий мучительно думал: о чем говорить? Анекдот какой-нибудь рассказать? На память ничего не приходило, кроме совсем уж неприличных или про Сталина, которые еще Борька Лапидус в школе рассказывал по секрету. Но ведь с незнакомыми их нельзя… Юрий смертельно завидовал сейчас Володе, который болтал все, что лезло в голову и не чувствовал никакой неловкости. А ведь Юрий никогда не был молчуном, за словом в карман не лез, особенно, если выпьет немного. Но это когда не являлся, так сказать, заинтересованной стороной, когда ему ничего не нужно от человека — любви, например, или, как сейчас, этого самого… он и в магазинах поэтому, и в учреждениях, где надо о чем-то просить, не мог подобрать слов; или с той блондинкой, после десятого класса, с которой так хотел познакомиться на «дне открытых дверей» в медицинском… Как он к ней подбивал клинья! А когда остались одни и он вблизи увидел ее маленькие глазки, прыщавое лицо, вспотевший нос — все, как отрезало! И слова застряли в горле… Это при его-то остроумии и элоквенции (что означает «красноречие», по-латыни, кажется).

— Ну, мы пошли, — сказал вдруг Володя. — Пока… Ждем в клубе…

И они как-то очень быстро ушли.

— …Чай сейчас поставлю, хотите? — сказал Юрий, не зная, что еще сказать.

Аня кивнула. Она тоже была как замороженная. Юрий с облегчением вышел в первую комнату, включил электроплитку, поставил чайник. Это заняло очень мало времени и надо было возвращаться… Что, прямо сейчас ее обнять, поцеловать в губы (они накрашены, мажутся!), ухватить за грудь?..

Вместо всего этого он спросил:

— А вы работаете?

Аня ответила, что да, в лаборатории, она техникум промышленный кончала, у них на работе одни женщины, скандалы все время — надоело…

Она оживилась немного, и Юрию стало легче, уже казалось, она вроде ничего — и глаза довольно красивые, и под платьем что-то проявляется; только брови чересчур выщипаны, и пальцы на руках очень короткие.

— Пересядем вон туда? — сказал Юрий, он не решился произнести слово «кровать». — Там мягче.

Он осмелел: водка уже начала действовать. Аня не ответила ни «да», ни «нет», он взял ее за плечи, приподнял со стула, повел к постели. По дороге, которая была совсем не длинной, он позволил своим рукам соскользнуть на грудь Ани. Она отвела их, но он понял, что это так, для вида. Они сели в изножье кровати, и он, опрокинув Аню к стенке и сам пододвинувшись туда, начал сильно мять ей грудь.

— Подожди, больно, — сказала Аня. Она тяжело дышала. — Свет бы хоть погасил, что ли, — добавила так резко, что Юрия покоробило.

Он встал, что было ему уже довольно неловко сделать, и, стесняясь своих вздувшихся штанов, прошел к двери, повернул выключатель. Плюхнувшись снова рядом с Аней, решил действовать по-другому: стал расстегивать блузку.

— Пуговицы оторвешь, — сказала она рассудительно и сделала это сама.

Он просунул руку за отворот блузки и впервые, с того случайного, полуминутного знакомства с девчонкой в их дворе на Малой Бронной, которое вообще не в счет, почувствовал под рукой голое женское тело… Не совсем голое. Еще этот, как его, лифчик мешает… Ох, сколько хлопот со всем этим… Как он расстегивается?..

Он не произнес это вслух, но Аня ответила:

— Сейчас, — вскинула руки назад и вот…

И вот у него под пальцами целые две груди. Правда, не такие, про которые приходилось читать: в книжках они всегда — особенно если девичьи — тугие, спелые, налитые, а тут какие-то слишком мягкие… Но все равно… Ему вдруг стало так приятно, что захотелось петь и кричать. Аня приутихла, не шевелилась, только дышала неровно. Наверное, он тоже, но он не слышал своего дыхания.

Так прошло неизвестно сколько времени — может, час, может, всего пять минут, и Юрий понял, что сейчас должно наступить самое главное — то, про что все говорят и про что самая страшная ругань, и ради чего старался Володька Микулич, и неужели Юрий не сделает этого?.. Что же он тогда скажет Микуличу?..

Но как? Что надо делать? Здесь, наверху, в этой части тела ему как будто бы уже все ясно… более или менее… а там… ниже… Как оно там?..

Надо сказать, что, несмотря на уроки анатомии и внимательное рассматривание картинок, у Юрия было весьма приблизительное представление о том, где находится то, куда он сейчас намеревался проникнуть. Он считал почему-то, что оно находится под животом, на лобке, даже, может, немного выше. Слово «промежность» он вообще тогда не знал — ему не попадалось. Уже во время войны, через несколько лет после того, как он лишился невинности, в одном селе, где они остановились на ночь, женщина, с которой он лег, сказала ему не то шутя, не то раздраженно: «Ты что, живот мне проткнуть хочешь?..» Объяснение тому — простое, как мычание: все его не лишком многочисленные соития происходили до тех пор, во-первых, в нетрезвом виде, а во-вторых, сами напарницы помогали. Ну и, в-третьих, ведь темно, не видно…

(Лишь после войны он, с полным на то правом, сочинил как-то, гуляя со своим спаниэлем, такое печальное четверостишие:

Снег и снег. Кругом сплошная снежность.Ничего ты больше не ищи…Не волнует женская промежность —Все прошло, как первые прыщи.)

Итак, что же делать?.. Рука Юрия скользнула под юбку… Это чулки… А это?.. Резинки, видимо… А это? Ощущение было совершенно новым — голые женские ноги. Такие шелковистые, приятные в этом месте… Аня шевельнулась, простонала что-то… Не хочет? Или, наоборот, торопит?.. Сейчас… Он сейчас… Но что-то не получалось. Он запутался… Где же, наконец, самое оно?.. Резинки какие-то, пояс, или что?.. А, трико… Ведь все женщины носят трико… Такие противные, голубые… он видел, на бельевой веревке висят… И, значит, надо их снять… Но где же они?.. Возбуждение начало спадать, ему надоела возня. Чего же Аня-то как неживая? Только вздрагивает… Нет чтобы объяснить по-человечески, помочь… А это что? Пальцы его ощутили мягкие волосы… Выходит, она без трико? Как же, и не холодно?.. Он попытался отодвинуть ее от стенки, положить на кровать… Обувь, а как же обувь?!.. Черт с ней, с обувью!.. Что это?..

Раздался стук в дверь, и сразу же она открылась, послышался голос Пекишева:

— Есть кто-нибудь? Почему свет горит, а плохо занавешено? Светомаскировочку не соблюдаете. С улицы видно… Эй, да чайник-то кипит, почти выкипел… Вы что? Ребята!

А Юрий почувствовал облегчение: кончились его муки, можно передохнуть. В конце-концов, он много сделал, и сделал бы еще больше, если бы не Пекишев со своей светомаскировкой… А насчет чайника, конечно, промашка. Хорошо, весь не выкипел.

— Я выключил, — продолжал Пекишев из первой комнаты. Во вторую он не заходил — вот, действительно, классный мужик.

— Заварка-то у вас есть, или дать?

— Не надо, спасибо, — бодро крикнул Юрий, осторожно вставая с кровати. — Это не для чая… Для бритья, — зачем-то соврал он. — Сейчас в клуб пойдем.

Аня уже приводила себя в порядок.

— Зажечь? — прошептал Юрий.

— Постой… Ага…

Возможно, ему показалось, но на ее лице тоже можно было прочесть облегчение.

Минут через десять они уже влились в бодрые ряды танцующих, и, когда во время перерыва Микулич спросил: «Ну как? Все в порядке?» — Юрий небрежно ответил::

— Да, только Пекишев рано вломился, не дал как следует…

К счастью, снова заиграла музыка.

«Весна не прошла, жасмин еще цвел, звенели соловьи над старым кленом…»

Два-три танца Юрий станцевал с Аней, они почти не глядели друг на друга, не разговаривали. Даже не хотелось посильнее прижать к себе, и был рад, когда ее потом кто-то пригласил. Протанцевав танго и два фокстрота с курносой блондинкой, он затем потихоньку ушел: чтобы больше не разговаривать с Аней и, чего доброго, не напроситься провожать.