Три любви Фёдора Бжостека, или Когда заказана любовь - Литагент Нордмедиздат

– Давайте не будем дураками, может быть это судьба?

– Я не понимаю, что Вы имеете в виду.

– Да всё Вы прекрасно понимаете. Хочу я с Вами встретиться и точка. Только вот не умею делать это красиво и изобретательно-галантно. Вы мне сказали, что будете в Ленинграде на экскурсии три дня. Останьтесь ещё на три, – я Вам обеспечу место для ночлега у нас в авиагородке.

Весь автобус во все глаза рассматривал эту сцену, сцену почти что киношную, сцену объяснения в любви. Светлана сделала паузу, очень смутившись при этом, так как не ожидала такого поворота событий.

– Предложение, конечно, очень заманчивое, – с некоторым волнением произнесла она – но только мы с Вами как-то очень мало ещё знакомы.

– Это верно. Но я думаю, за три дня разберёмся.

– Хорошо, я подумаю. Только оставьте мне хотя бы Ваш какой-то телефон, чтобы можно было связаться.

– Ах, да. Конечно.

Фёдор быстро достал записную книжку, ручку и начертал пять цифр своего домашнего телефона. Пассажиры аэропортовского автобуса-подкидыша продолжали молча смотреть на них, и даже стюардессы не стали подгонять, понимая, видимо, важность и ответственность происходящего. Cвета схватила бумажку с записанным на ней телефоном и запрыгнула в автобус. Фёдор с оставшимися пассажирами стал дожидаться следующего.

Через три дня они встретились снова, а ещё через три пришедшая из подсознания мысль, что они родились друг для друга и вот сейчас, наконец, встретились, была озвучена обеими сторонами. «Ты мой» – шёпотом произнесла она, а «ты моя» – так же шёпотом произнёс он, когда первая заря стала пробиваться сквозь занавеси окна. Жить и работать постановили здесь, в Ленинграде, что было, правда, сопряжено с определёнными сложностями по трудоустройству Светы, но в ведомстве, в котором работал Фёдор, такая проблема не представляла особых сложностей. К тому же дух сегодняшнего прагматизма ещё не пришёл на смену тогдашней романтике, когда с одним рюкзаком за плечами и гитарой в руках молодые люди уезжали на всякие БАМы и Саяно-Шушенские ГЭС. Поэтому над вопросом, поменять одну государственную столицу на другую, культурную, или взвешивать все «за» и «против», не стоило даже размышлять. Как всегда в таких случаях, тянуть с переездом не стали, так как перевозить– то, собственно, было нечего. Буквально на следующий после её переезда день ей была предложена работа кассира в Центральных авиакассах города, что располагались на Невском проспекте. Естественно, временно, до момента, когда подвернётся что-нибудь посолиднее. Работа самая что ни на есть блатная, куда попадали в основном, списанные по возрасту или по состоянию здоровья стюардессы, либо просто красивые женщины – жёны каких-нибудь начальников из системы Аэрофлота. Кроме того, место денежное: коробки шоколадных конфет и духи были лишь видимой частью того айсберга приношений, которые получали кассирши от командировочных и прочих благодарных пассажиров за «сделанный» билет. В эту же часть входила и красивая служебная форма с бесплатным перелётом один раз в году в любую точку Советского Союза для всей семьи – это уже от Министерства Воздушного флота. Света с дипломом «Финика» оказалась едва ли не единственной кассиршей с высшим финансовым образованием в системе билетных продаж, что позволило ей буквально за пару дней осилить всю премудрость осуществляемых ею сделок. Собственно, товар был единственный – это билеты, а расплата за них – денежные знаки, которых за смену накапливалось довольно-таки большое количество, и поэтому наиболее ответственной операцией была сдача их в конце смены. В те годы себестоимость полёта в любой областной центр, вплоть до Владивостока была явно занижена, чтобы практически каждый гражданин Советского Союза мог осуществить полёт на самолёте хотя бы раз в жизни и таким образом убедиться, как это здорово и как страна о нём заботится, хотя так оно и было на самом деле. И потом, здания аэропортов в разных городах, сам Аэрофлот, как единственное учреждение в Советском Союзе, имевшее возможность себя рекламировать, сервисное обслуживание в самолётах – всё это было по тем временам передовым и впечатляющим. Свете нравилось поначалу всё: и самое, можно сказать, престижное место в Ленинграде, и старинный особняк, в котором размещались кассы, и, естественно, подарки – вот только эти гигантские очереди, да бесконечный галдёж у касс с утра до вечера ну никак не поднимал настроения. Но постепенно она привыкла и стала возвращаться домой уже не такая усталая, как это было в самом начале её кассирской карьеры. Жизнь с Фёдором заладилась с самого начала. Он оказался тёплым, даже нежным мужчиной, отзывчивым, добрым и хозяйственным супругом. Света с волнением ожидала наступления вечера, когда после ужина и фигурного катания по телевизору они, полураздевшись, опрокидывались на кровать, он начинал медленно её целовать, затем они, постепенно обнажаясь до конца, уходили целиком под одеяло, и начиналось то блаженство, ради которого созданы мужчина и женщина. В его руках перекатывались подобно ртути, только какой-то эфирной, неземной, её груди, она при этом ощущала его крепкое мужское тело, и происходило то слияние двух особей, которое в подобных случаях неизбежно, хотя и не совсем так, как это происходило у него с другими женщинами. Правда, в ЗАГС они пока ещё не подавали заявления, проверяли, похоже, чувства. Но как-то на профсоюзном собрании председатель, оставшись наедине с Фёдором, так невзначай заметил ему, что, мол, ходят тут слухи о том, что он содержит у себя в квартире – служебной, между прочим, – девушку и что советскому авиатору не к лицу подобное сожительство. На что Фёдор ответил, что это его невеста и буквально через несколько дней они понесут заявление в ЗАГС. После этих заверений профком был удовлетворён и дал ему срок один месяц. Они действительно подали вскоре заявление и стали готовиться к свадьбе.

А пока Фёдор пропадал в мастерских, руководя ремонтными работами, согласуя ГОСТы, нормативы, технические условия, а зачастую вместе со слесарями и монтажниками, особенно во время сдачи самолёта, тоже что-то устанавливал, монтировал, прилаживал, настраивал. Говорить о том, что он страшно любил свою профессию, вряд ли можно было, скорее это был долг, который он честно выполнял. Хотя интересовали его и вопросы устройства вселенной, существования иных миров, возможной радиосвязи с ними, что, конечно, гораздо ближе к авиации, чем, скажем, к археологии. И даже более того, метафизические или иррациональные стороны этих вопросов, что никак не согласовывалось с марксистко-ленинской диалектикой, которая была столбовой дорогой всех наук, преподаваемых в то время в советских вузах. Но реальная работа приземляла его к наземным рукотворным объектам, которые оживали под его руками, издавая звуковой импульс или извещая об этом отклонением стрелки. Так он познавал и совершенствовал себя в авиации в целом. Параллельно же с этим узнавал много интересных эпизодов, связанных с гражданскими самолётами, летавшими на международных и внутренних рейсах. Вот пригнали ЯК-40, выполнявший рейс в Вену. У него через минуту после вылета из австрийской столицы отказала электроника, в результате чего оборвалась с ним диспетчерская связь. Тут же в небо поднялись истребители австрийских ВВС и сопровождали самолёт до самой границы, ибо по законам альпийской республики воздушное судно, с которым нарушена связь, автоматически становится нарушителем. Чуть ли не международный скандал. Но вообще-то «ЯКи» устраивали Европу по всем параметрам, кроме одного: они должны были быть оборудованы приборами, снижающими шумы. А такой прибор зачастую стоил столько же, сколько половина самолёта. Но ничего не поделаешь – пришлось закупить приборы в Западной Германии, а советским НИИ спустили приказ, срочно разработать такой же прибор. Стоял в том же ангаре и ЯК-40 с продырявленной дверью в пилотскую кабину. В ноябре 1973 года на рейсе Москва-Брянск его попытались захватить четверо вооружённых огнестрельным оружием преступников, учащихся старших классов с преподавателем физкультуры во главе. Они потребовали 1,5 миллиона долларов, дозаправки в Ленинграде и свободного вылета в Швецию. Самолёт приземлился в Ленинграде. Во время штурма двое захватчиков были убиты, двое сдались, два члена экипажа и три пассажира были тогда ранены. После попытки угона буквально через месяц после этого на рейсе Одесса-Кутаиси самолёта ЯК-40 в Турцию тот инцидент вновь тщательно разбирался у них в авиапредприятии, поскольку был сопряжён с жертвами и с повреждением на судне нескольких приборов. В анализе случившегося, как всегда, принимал участие главный эксперт авиапредприятия, ветеран Великой Отечественной войны, легендарная личность Иван Евграфович Штодоров. Сюда следовало бы добавить ещё – личность бесшабашная и, как говорят в народе, «сорви голова». Все сотрудники с почтением и любовью относились к этой личности и выучили буквально наизусть его военную биографию. А воевать он начал ещё в Испании, куда был направлен вместе с эскадрильей истребителей И-2бис, но в строго засекреченном качестве. Впрочем, и франкистам, и немцам, да и всему Западу было известно о том, что на стороне республиканцев сражаются советские лётчики, как, впрочем, немецкие на стороне противника. Однажды на позиции сторонников республики с самолёта франкистов был сброшен контейнер. Когда его открыли, там оказалось тело изрубленного на куски лётчика с приколотой запиской: «Так будет с каждым русским, если они не уберутся восвояси». Это подлило масла в огонь, и когда Долорес Ибаррури, знаменитая пассионария, предложила командиру советских асов назвать денежную сумму, которую они хотели бы получать за каждый сбитый немецкий самолёт, командир ответил, что воюют они не за деньги, а за идею и за изрубленного на куски своего товарища. Вскоре их всех отозвали в Советский Союз вместе с советским послом в Испании, который по совместительству был ещё и разведчиком с экзотической биографией, по происхождению, кстати, польским евреем Марселем Розенбергом. Но это уже другая история. Штодорова спустя какое-то время перебросили в Китай. Китайцы вроде бы благосклонно приняли советскую военную помощь, но были совершенно безразличны к быту российских лётчиков и держали их на голодном пайке. И тогда Иван Евграфович сел в самолёт с полным боезарядом и вылетел в степь. Там, завидев стадо сайгаков, на бреющем полёте расстрелял десяток-другой степных красавцев, обеспечив, таким образом, своих товарищей мясом. За такой поступок, тем более без согласования с китайской стороной, его немедленно отправили обратно в Союз с дисциплинарным взысканием, но и дома он вёл себя не менее вызывающим образом. Где-то в Омске, будучи в небе, выполнил подряд три мёртвых петли, пролетая каждый раз под мостом. В него стреляла охрана, боясь, что он врежется в мост и разрушит его, но он после третьей петли улетел в направлении к аэродрому, и приземлился целым и невредимым. За этот поступок был разжалован в звании и отправлен в эскадрилью штрафников, в которой в ту пору числилось около шестидесяти человек и список из которых подписывал лично Сталин. Потом началась Отечественная война. Но и здесь он оставался таким же неугомонным и бесшабашным – участвовал, например, в так называемой воздушной «свободной охоте», на которую командование поначалу закрывало глаза. Это своего рода авиационная дуэль, которая, между прочим, была предложена самими немецкими лётчиками, запечатлевавшими на плёнку происходящее в небе и демонстрировавшими потом в документальных фильмах всему миру непобедимость немецкой авиации и бесстрашие асов Люфтваффе. Над аэродромом пролетал вражеский самолёт и сбрасывал вымпел, на котором было написано: «Вызываю любого на поединок». И Штодоров первым стал отвечать на такие вызовы – поднимался в воздух, разворачивался и шёл в атаку. Вопреки самоуверенности немцев сбил, говорят, за всю войну вражеских самолётов свыше шестидесяти, перекрыл рекорды и Покрышкина, и Кожедуба, а вот звания Героя так и не получил. И всё из-за своего неподвластного приказам характера. Резал правду-матку при каждом очевидном случае её сокрытия.