Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей

— Я горжусь вами, маршал!

— Виват, Франция!

— А я?

— Виват Наполеон!

— Ну вот, другое дело. Спасибо за преданность, друг мой, а теперь ступайте.

Оставшись один, Наполеон подошел к зеркалу. В нем отразился немолодой человек с короткими ногами, пухлым животом и прилизанными волосами.

— Волос все меньше, — задумчиво произнес Бонапарт, приподняв со лба прядь. — Может, отпустить бороду? Но женщины не любят бородатых. Неужели маршал прав, и они любят меня только за мой титул?! А будь я горбатым карликом с длинным носом? Полюбила бы меня тогда Жозефина? А княгиня Валевская? А Мария — Луиза? А девочки мадам Тото?

Угрюмо покачав головой, император отошел от зеркала.

Через несколько дней Даву занял Минск, пролив бальзам на душевные раны Наполеона.

— Багратион у меня в руках! — торжественно объявил французский император приближенным.

Глава 13. Лед и пламень

Вопреки надеждам французского узурпатора, Багратион, искусно маневрируя, вывел свою армию из окружения и повернул на юго — восток.

В отсутствии больших сражений князь изливал свой неистовый темперамент в переписке с Барклаем, настаивая на генеральном сражении.

Визиты багратионовских курьеров стали в 1‑й Западной армии столь обычным делом, что Барклай де Толли, заметив в подзорную трубу всадника, несущегося во весь опор к его ставке, флегматично бурчал себе под нос:

— А вот еще один по мою душу. Не жаль Петру Ивановичу казенной бумаги.

Перевес Наполеона в вооруженной силе был столь внушителен, что военный министр и думать не мог о генеральном сражении. Но, отступая сам, он вынуждал пятиться и Багратиона, армия которого была вдвое меньше первой.

Генерал Багратион с самого начала отступления пребывал в состоянии, близком к помешательству. Само имя командующего 1‑й Западной армии было опасно произносить при нем вслух.

Стоило кому — нибудь сказать «Барклай», как Багратион тотчас хватал провинившегося за грудки и начинал трясти.

— Нэ говоритэ, нэ говоритэ мне о нем! — кричал разъяренный князь. — Я его скоро зарэжу! Трус! Изменщик! Как нэверную жену — зарэжу! Шашлык сдэлаю! Наступать, наступать нэмедленно!!

В таких случаях спасти несчастного могло только одно — требовалось стоять смирно и, преданно глядя в глаза князю, твердить: «Так точно, ваша светлость! Барклай — баран, ваша светлость!»

Однажды, когда Багратион проходил мимо солдатских костров, кто — то невзначай обронил:

— Глядите — ка, братцы, тучи собираются. То ли будет гроза, то ли нет?

Багратиону послышалась ненавистная фамилия. Налетев горным орлом на говорившего, князь надел ему на голову котелок с кашей и, в остервенении стуча по днищу ложкой, закричал:

— Нэ смэть говорить про Толли! Нэ смэть упоминать этого дурака в моей армии! В отставку подам! Застрэлюсь!

Еле его успокоили.

И разразившаяся вскоре гроза, с ее громом и молниями, в сравнении с гневом Багратиона показалась не страшнее праздничного фейерверка в городском саду.

Пылкий князь не находил себе места. Чтобы хоть как — то занять охочие до баталий руки, он строчил письма и рассылал во все стороны курьеров.

Багратион писал своему другу генералу Ермолову, волей судьбы служившему начальником штаба у Барклая: «Стыдно носить мундир, ей — богу… Что за дурак этот ваш Барклай! Сам бежит и мне велит… Пригнали нас на границу, растыкали, как шашки. Стояли, рты разиня, загадили всю границу, завидев Бонапарта, и побежали. Признаюсь, мне все омерзело так, что с ума схожу. Прощай, Христос с Вами, а я зипун /крестьянский кафтан (простонар.)/ надену».

Багратион не раз за время отступления клялся уйти в отставку, надеть зипун и солдатскую сумку, стать простым солдатом. Но, к счастью для русской армии, так и не сдержал ни одного из своих грозных обещаний.

Глава 14. Случай на охоте

— Тут я кладу руку ей на коленку и говорю: «Баронесса, какое у вас красивое платье!» Она как завертится: «Ах, поручик, это лишнее». — «Конечно лишнее, — говорю. — Ваше платье нам только мешает!»

— А она?

— Захихикала и отдалась.

— Да-а, Ржевский, — сказал Давыдов, разливая по кружкам вино, — умеешь же ты женщин укрощать.

— За дам-с, которым я еще задам-с! — объявил поручик, осушив свою кружку до дна.

И не было окрест на биваках гусара, который не поддержал бы столь славный тост.

— Что, Ржевский, — подкузьмил Давыдов, — плохо целую неделю без женской ласки?

— И не говори, Денис. О чем бы не подумал, а вторая мысль непременно о любви-с. Возьмем, к примеру, эту вот бутылку, — поручик показал пальцем на горлышко: — Что это, по — твоему?

— Шея.

Ржевский ткнул чуть ниже.

— А это?

— Плечи?

— Точно, плечи! Гладкие и покатые, как у салонных красоток.

Глядя на опорожненную бутылку, гусары невольно облизнулись.

— Скажу вам прямо, господа, — проговорил корнет Васильков, давно прислушивавшийся к их разговору. — Бутылка — это просто маленькая голая баба!

— Нет, братец, — возразил Давыдов, с чувством глядя на бутылку. — Не баба, а дама.

— Почему это?

— Портвейн был отменного качества!

— Баба тоже может быть отменного качества, — заметил Ржевский. — И очень даже терпкой.

Корнет, насупив брови, некоторое время размышлял, потом сказал:

— Терпкая баба куда лучше, чем вяжущее вино. То есть не вино, а женщина, которая по рукам и ногам вяжет.

— А ты сразу со многими не связывайся, чтоб тебя, часом, не повязали! — усмехнулся поручик.

Васильков стукнул себя кулаком в грудь:

— Да мне… признаюсь откровенно, господа, кружка пива заменит сотни пьяных баб!

— Вот уж, корнет, попали пальцем в небо, — сказал Давыдов. — Женщина во хмелю особенно игрива. Глазки блестят, щечки горят…

— От баб все зло! — настаивал Васильков.

— Просто к женщинам надо правильный подход знать, — заметил Ржевский.

— Поделитесь опытом, господин поручик.

— Охотно-с.

Сидевшие поодаль ахтырцы навострили уши, и Ржевский почувствовал прилив вдохновения.

— В этом деле секретов много, — заявил он. — Но закон один — быстрота и натиск. Коли понравилась тебе барышня, подходи к ней смело и прямо в лоб: так и так, я вас люблю, позвольте узнать ваше имя. А руки тем временем уже шур — шур по платью.

— А в каком месте? — спросил Васильков, заикаясь от волнения.

— Что — в каком месте?

— Ну это — «шур — шур».

— Это тоже наука тонкая. Тут все должно быть рассчитано, как на маневрах. Имя спросил — сразу руки на талию. Она назвалась — вверх ползи, к лопаткам, к кошачьему месту. Коли не оттолкнула — скорее вниз…

— На талию?

— Ха! На полушария! И вообще, запомните, корнет, талия нужна женщине для танцев, грудь — чтоб платье не спадало, живот — для пищи, а задница, сами понимаете, для любви. Губы — для поцелуев, глаза — для кокетства, нос — для соплей…

— А ноги?

— Пешком ходить, — встрял Давыдов.

— За любовником бегать, — перебил Ржевский.

— А руки? — не унимался Васильков.

— На шею вешаться.

— А… волосы?

Поручик сочувственно посмотрел на корнета, который и сам уже не знал, зачем задал этот глупый вопрос.

— Волосы для красоты, корнет. Понятно вам?

— П-понятно.

— Эх, люблю, братцы мои, когда волосы у женщины вьются! — сказал Давыдов, проведя рукой по своей кучерявой голове.

Ржевский вскочил.

— Всё! Не могу больше!

— Чего ты, братец?

— Ни слова о женщинах, господа! И так весь как на иголках.

— Не горюй, Ржевский, завтра уже в деревне на ночлег станем. А там, небось, девок не счесть.

— Блажен, кто верует…

— Господа, предлагаю поговорить об охоте, — подсел к ним поручик Бекетов, круглолицый златокудрый весельчак. — От разговоров про женщин уже скулы сводит.

— Извольте-с! — тотчас откликнулся Ржевский, допив свой стакан. — Со мной однажды занятный случай приключился. Пошел я на охоту. Вдруг из кустов выбегает огромный медведь и летит прямо на меня. А при мне только сабля. Я тут же в стойку: ан гард! Выпад! аппель! мулине! аппель! — медведю прямо в глаз — и наповал! Но, вижу, на себе мне его не унести. А медвежатины отведать хочется. Что делать? Отрубил ему левую ногу, закинул себе на плечо и иду дальше.