Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966 - Константин Георгиевич Паустовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лермонтов. Так точно, слышу, ваше превосходительство.
Генерал (тихо). Подайте рапорт о болезни, и я вас отпущу на месяц в Пятигорск. Там, кстати, собрались ваши друзья.
Лермонтов. Благодарю, ваше превосходительство. Разрешите идти?
Генерал. Да куда вы все торопитесь, поручик?
Лермонтов. Здесь умирает мой солдат, ваше превосходительство.
Генерал. А-а, ну идите, голубчик, идите. (Уходит.)
Лермонтов снова подходит к раненому. Раненый лежит неподвижно.
Лекарь (вытирает руки и надевает сюртук). Царствие небесное, вечный покой. Отмучился, бедняга.
Лермонтов закрывает солдата шинелью и снимает фуражку. Он, видимо, потрясен. Старый горец-пленный берет горсть земли и бросает на шинель, которой укрыт раненый. Лермонтов оглядывается. Горец печально улыбается Лермонтову. Лермонтов так же печально улыбается ему в ответ и похлопывает горца по плечу.
Из-за каждого рядового горевать, Михаил Юрьевич, так этак и души не хватит.
Лермонтов (не глядя на лекаря). Да я и не горюю…
Лекарь. Эх, душа моя, в бою вы всегда молодцом, а сейчас сдали. Хотите рому?
Лермонтов отрицательно качает головой, быстро поворачивается и выходит.
Занавес
Действие четвертое
Картина восьмая
Дощатый ресторан в Пятигорске. За открытыми окнами видны горы, зелень садов. Доносится отдаленная музыка.
В ресторане шумно обедает компания офицеров и статских юношей во главе с князем Васильчиковым. Слуги подают шашлык, шампанское.
Пожилой улан. Первый стакан – за Кавказ, за наше российское Эльдорадо.
Седой капитан (он уже пьян). Ротмистр, прошу доложить мне, что означает это тарабарское слово?
Пожилой улан (с досадой). Живете вы, батенька, как старая тетеря…
Корнет. Позвольте я разъясню. Эльдорадо означает страну, где преуспевают все, у кого есть хоть капля мозгов в голове.
Седой капитан. В чем же вы здесь преуспели, сосуны? В чинах да в орденах?
Пожилой улан. А хотя бы и так. На Кавказе вступает в действие весьма любопытный закон монаршего благоволения – кого под пулю, а кому Станислава на шею.
Седой капитан. Эх вы, фазаны! Пожилой улан. Второй стакан – за молодца Мартынова!
Крики «ура». Все пьют.
Васильчиков (улану). Не будьте так откровенны. Ежели слух дойдет раньше времени до коменданта, то все сорвется.
Улан. Чепуха. Весь Пятигорск уже шушукается, что Мартынов вызвал Лермонтова драться.
Корнет. Какой это Лермонтов? Пехтура? Штатский? Или гвардеец?
Улан. Пехтура, марака. Смеется над высшим дворянством. Пензенский Байрон.
Корнет. Ну и милашка Мартынов, что вызвал такого к барьеру. Туда ему и дорога.
Васильчиков (стучит по стакану ножом). Господа, умерьте ваш пыл. Это невозможно. Вы ведете себя в высшей степени неосторожно.
Улан (Васильчикову, тихо). А чего нам опасаться, князь? Ты же сам говорил, что Лермонтов торчит бельмом на глазу у двора и государя.
Васильчиков. Ты пьян. Замолчи!
В ресторан входит Мартынов. Он в черкеске с двумя огромными кинжалами. Мартынов угрюм и печален. Его встречают восторженными криками «ура». Мартынов морщится и машет рукой. Васильчиков пододвигает Мартынову стул рядом с собой. Мартынов садится.
Ты, я вижу, совсем раскис, Мартышка? Неужто испугался дуэли?
Мартынов. Ну что ты – испугался. Но, понимаешь, Васильчиков, все-таки… Лермонтов… Рука тяжелеет.
Васильчиков. И не подымется? Мартынов. Не спрашивай меня. Нынче я сам ничего не знаю.
Васильчиков (неожиданно кричит). Качать его!
Крики: «Качать Мартынова!»
Улан. Шампанского! Шампанского в честь нашего героя!
Корнет. Качать его под самый потолок!
Все вскакивают. Падают стулья. Мартынов недовольно отмахивается, но его хватают десятки рук, и недовольная гримаса сменяется на его лице растерянной улыбкой.
«Раз-два, правой!» – кричат офицеры и высоко подкидывают Мартынова. «Раз-два, левой!»
Мартынов летит под потолок. Оба кинжала выскальзывают из ножен и с грохотом падают на пол. Один кинжал задевает поруке и слегка ранит корнета. Корнет перевязывает руку салфеткой.
Улан. Хороший знак! Ты прольешь кровь своего противника!
Мартынов (кричит, взлетая на воздух). А что же вы думали… Я предпочитаю… лить кровь… а не… шампанское…
Из-за стола не встает только старый седой капитан.
Капитан. Какого черта качают этого олуха? Отставить!
Улан. Эх, батенька. Ей-богу, живёте вы, как старая тетеря. Неужто не слышали, что вчера на одном семейном вечере Лермонтов так насмешничал над Мартыновым, что тот вызвал его к барьеру.
Капитан. Ну и черт с ними с обоими. Пусть стреляются. А мы свое отстреляли.
В ресторан входит жандармский полковник с рукой на перевязи. Офицеры отпускают Мартынова и поспешно рассаживаются за столом. Слуга подает Мартынову оброненные кинжалы. Общее замешательство. Молчание.
Жандармский полковник. Ради бога, господа, извините меня за непрошеное вторжение. Но разрешите и мне присоединиться к вашему маленькому чествованию.
Крики «ура». Сильный шум. Льется шампанское.
Занавес
Картина девятая
Небольшая деревянная терраса около маленького беленого дома. Терраса увита плющом. На террасе стол, заваленный бумагами. На столе догорает свеча. Дверь с террасы в комнату открыта.
Раннее утро – то время, когда солнце уже взошло, но на небе еще сверкает луна. Солнце освещает косыми лучами заросли сада. Оно просвечивает через листву сотнями разноцветных – то зеленых, то пурпурных, то золотых – пятен. Утренняя тишина.
Из комнаты на террасу выходит Лермонтов. Он в белоснежной рубахе. Над дверью висит ветка винограда. Лист винограда задевает Лермонтова по лицу. Лермонтов останавливается, осторожно трогает лист рукой и рассматривает его.
Лермонтов. Весь в росе.
Голос Столыпина (за сценой). Миша, ты не спишь?
Лермонтов. Нет, Монго. Я еще не ложился.
Из сада на террасу входит Столыпин.
Столыпин. Все писал?
Лермонтов. Да. Какой-то бес поэзии вселился в меня. Он не дает мне отдыха. А ты что? Опять пришел браниться?
Столыпин. Миша, я тебя умоляю – уезжай в Железноводск, а я здесь улажу это дурацкое дело с Мартыновым.
Лермонтов. Ты все о том же. Да ничего не будет. Мы оба выстрелим в воздух, и все окончится бутылкой шампанского.
Столыпин. Дернула тебя нелегкая приехать в этот проклятый Пятигорск! Уж сидел бы лучше на Чеченской линии.
Лермонтов. Правда, Монго, здесь, на террасе, как будто внутри зажженной елки? (Показывает на разноцветные солнечные пятна.)
Столыпин. Уедешь ты или нет?
Лермонтов. Оставь меня, Монго. Если бы ты знал, какое время я переживаю, то не приставал бы ко мне со всяким вздором. Самое прекрасное в окружающем так трудно поймать словами. Но сейчас это неуловимое стало для меня таким ясным, что я с легкостью
