Мемориал - Игорь Кром

Я помотал головой, и всё пришло в норму. И тут что-то произошло. Что-то сломалось во мне, точно лопнула какая-то жизненная струна. И звон, звон в голове. Такой же раздавался, когда на меня на кладбище свалилась ветка. ВОТ ТЕПЕРЬ ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК. Чёрный мерзавец приподнял шляпу в приветствии. Сразу же я успокоился. Все страхи исчезли, и мне в самом деле стало всё равно. Я решил больше никого не слышать и ни о чём не думать.

В таком настроении я и вернулся домой. Открыл дверь своим ключом, но ускользнуть от всевидящего ока Бабушки мне не удалось.

— Опять нагугорился! — воскликнула она, всплеснув руками. — Света, иди, взгляни на мужа!

Я мысленно усмехнулся, но спорить и возражать не стал. Прошёл в свою комнату и лёг на кровать. Света критически оглядела мой внешний вид, покачала головой, вздохнула и увела детей.

Такой она и запомнилась мне навсегда — отворачивающейся и осуждающей.

Я почувствовал, что засыпаю. И на этот раз не ощутил никакого ужаса и намерения бороться со сном. Организм нуждался в отдыхе, и это было главное.

Неожиданно под одеяло ко мне скользнул Безумный Кот. Это меня растрогало. Восемнадцатилетний сиамец редко выражал свою привязанность к людям. Вся его жизнь прошла в ночных воплях и борьбе. Он боролся с другими котами и собаками, которых он пережил. Спасался от преследующей его Бабушки, когда она хотела наказать его за крики. А теперь ещё и постоянно убегал от Гоблина и Татки.

Безумный Кот устроился у меня под мышкой и замурлыкал. Я обнял его покрепче. Жена закрыла дверь в комнату, и я почувствовал, что задыхаюсь. Густой дым стелился по земле, ядовитые клубы проникали в лёгкие. Патруль остался там, где его застигла бомбёжка, но его судьба меня не интересовала. Левая половина шинели сочилась кровью, которой я потерял очень много. Поняв, что до дома мне не добраться, я стал озираться в поисках убежища.

Неподалёку проходило товарное ответвление Варшавской железной дороги, и у переезда стояла заброшенная будка стрелочника. Дверь, выбитая с петель, давно заколоченные фанерой окна, пыльная пустота внутри. Ничего особенного, раньше я никогда её не замечал. Но сейчас…

Сейчас внутри будки горел загадочный, холодный мертвенно-синий свет. Горел тревожно, всполохами, выбиваясь из щелей и дверного проёма, и зрелище это было настолько заманчивым, что я, перестав зажимать рукой рану, сделал несколько шагов по направлению к ней.

Оттуда выбежал ручеёк синего огня, обвился вокруг меня и скользнул через дыру в шинели на левое плечо.

Кровь сразу же свернулась и запеклась, боль отпустила, а внутри себя я ощутил неистовую, неистощимую силу.

Я шагнул внутрь.

Широкая мраморная лестница, покрытая пушистым красным ковром, вела вниз.

Что-то шевельнулось слева, и я резко обернулся. Там стояла моя мачеха и улыбалась мне гниющим разрезом на шее. Я тоже улыбнулся ей, и она медленно опустилась на одно колено, указывая руками на лестницу.

— Ты хочешь, чтобы я прошёл по ней? — спросил я. — Изволь…

Она растаяла в воздухе, едва я ступил на первую ступеньку. Не оглядываясь, я зашагал вниз. Сзади меня сворачивался в рулон ковёр, и ступеньки превращались в дым.

Я уже ожидал увидеть внизу роскошный зал, соответствующий этой лестнице, где в центре, на троне из человеческих костей, восседал бы сам Сатана. Или что-нибудь ещё в том же духе. А очутился всего лишь в какой-то маленькой комнатушке, где у большой, полыхающей синим огнём печи хозяйничала седая, косматая и грязная старуха. Стены этой комнатушки ритмично сжимались и разжимались, издавая при этом странно знакомые глухие звуки.

Откуда-то с притолоки мне на шею спрыгнула белая кошка и стала обнюхивать набухший от крови рукав. Старуха повернулась ко мне, и её глаза вспыхнули таким же синим светом, как и разведённый ею огонь. Она склонила голову набок, и седые пряди волос упали ей на лицо. На пол посыпалась перхоть. Когтистая бородавчатая не то рука, не то лапа, покрытая струпьями и язвами, протянулась ко мне.

— Ведьма! — воскликнул я.

— Анатолий Костылев, — скрипучим, нечеловеческим голосом произнесла старуха. — Замри! Тебе предстоит испытание.

Давно уже никто не произносил моего настоящего имени. Я захотел крикнуть ведьме, что она ошиблась, но из глотки вырвалось только какое-то нечленораздельное заикание, и я оцепенел, не в силах пошевелиться.

— Каким ты хочешь быть дальше — живым или мёртвым? — обдала она меня зловонным дыханием, приблизившись вплотную.

Я не мог ей ответить. Язык одеревенел и не слушался.

— Не знаешь? — ухмыльнулась ведьма. — Не знаешь, в чём разница? Что происходит с человеком, когда он умирает?

Её речь была невыносимо мерзкой, мимика напоминала гримасы гигантской рептилии, а её глаза пылали синей злобой. Я молчал.

— Я сделаю так, что твою душу никто не возьмет после смерти — ни Небо, ни Бездна. Я подарю тебе время, чтобы ты мог подумать. Когда-нибудь я снова задам тебе свои вопросы.

Слова ведьмы, словно отрыжка, гадостно обдували моё лицо. Я, не мигая, смотрел на живую, дергающуюся стену. Я не мог даже скосить взгляд!

Ведьма отскочила назад, и моя одежда сама по себе спала на пол, по которому — я чувствовал их ногами — сновали жирные черви. Длинным ухватом она вытащила из печи горшок с кипящим зельем, жгучий пар из него окутал меня плотным облаком. Мне показалось, что я услышал истошные вопли многих тысяч жертв древних ритуалов — растерзанных, раздавленных, изжаренных заживо…

Она плеснула ЭТО мне на голову.

О, дьявол!

Никогда, никто из живущих на Земле не испытывал такой боли! Время остановилось, пространство съёжилось в ничто, оставляя для меня только одно — эту боль.

Гнусное варево разделилось на мельчайшие капли, каждая из которых прожигала кожу насквозь, опускалась ниже, плавила кости черепа, наполняла мозг ядом и сгустком плазмы падала дальше… Миллионы мучительных аутодафе, спрессованных в вечность — вот что это было. Я умирал столько раз, сколько таких капель упало на меня. А ведьма всё поливала и поливала из своего адского горшка голову, плечи, шею, спину, грудь…

Невредимыми остались только ноги ниже колен.

Не сразу я понял, что заклятие снято. Ведьма вновь шуровала у своего очага, не обращая на меня внимания. Белая кошка до сих пор сидела у меня на шее, глубоко-глубоко впившись в неё когтями. Я схватил её за хвост, и что было сил треснул спиной об угол печи. Позвоночник громко хрустнул. Кошка рухнула на пол, и её глаза сверкнули всё тем же синим отблеском.

Она медленно поднялась на лапы. Язык вывалился у неё изо рта, по нему на пол скапывала кровь. В комнате ещё клубился ядовитый пар ведьминого зелья.